Укутавшись в старый дырявый плащ, сев на землю, юбку не подобрав, рассказываю кукле своей фарфоровой о кровавой луне, что плывет над городом. О старинных обидах и старых друзьях говорю, о безумной любви и о ветре. Сказку творю. Вспоминаю: когда-то, в незапамятные времена, рядом со мной горела ночами его душа. Сгорала в огне, в бездне, в бреду, от которых поныне избавиться я не могу. Захолонув плащ поплотнее, смотрю внимательно на огонь, хочу танцевать в нем, иль обрести покой, но вспоминаю…
…И посреди двора – удар. По граням Бытия. Не по руке. Две тени на снегу. Танцуют. Я так не могу – могу иначе. Плавно. Невпопад. Лучом луны скользнула по клинку. Неверный блик бросается в глаза – его. Слепит…
Потом – стихи. И рваных строчек ритм, попытки «причесать» и не глумиться. И вечное: «Все! Больше не пишу!», и крик: «Дурак!»… Как холодно – без жизни.
И – Сказка. Тоже – невпопад и ни про что. Да просто так. Из вредности, пожалуй. Рассыпанная по полу крупой. Скрипит, зараза, под его ногами. Ах… Сказка! Все герои в ряд, и разговоры, как было б лучше. Как не навредить.
Писать, писать и в клочья рвать, сожрать в ночи все суши, закупленные наутро. Потом, смеяться, будто бы нелепо…
Укутавшись в старый дырявый плащ, сев на землю, юбку не подобрав, рассказываю Сказки прохожим, почти что лезу из кожи: «Только послушай, молю! Сказку тебе подарю!». Уходят, сбегают, пряча неверный взгляд: вот сумасшедшая тоже! Кто ж Сказки – дарит прохожим? И поплотнее плащ запахнув, Сказку творю, Сказку дарю старой фарфоровой кукле. Только ей, и никому – больше.
«Мне милостыни не надо – возьми мою. Сказку».