Не спуская с ведьмы глаз, чтоб не вздумалось ей выкинуть какой-нибудь дьявольский фокус, он опирается на меч и погружается в раздумья. Почему, думает он, вам, ведьмам и колдунам не живется, как всем? Чем не угодил вам милостивый боже. Чем вас приманивает враг рода человеческого? Какие блага кроме радости чинить зло сулит? Неужели не страшна вам геенна огненная? Неужели не боитесь муки посмертной? Зачем живете в тени рогатого? И с чего все начинается? Кто к кому идет первым? Вы к нему? Или он к вам? У нас есть все, оружие, храмы, богатства, а главное – люди. А у вас? Что есть у вас? Ничего. Обреченная на истребление и вымирание горстка разрозненных одиночек. Нищие, темные, вы верите в вами же выдуманные предрассудки. Люди боятся вас, трепещут перед вами… но на самом деле вы не способны защитить даже себя. На что надеетесь? - ведь вас так мало, так ничтожно мало. А нас так много. И с каждым годом, благодаря таким, как я, вас становится все меньше и меньше, а нас, добрых христиан, все больше и больше. Сколько таких, как ты, я отправил «на покой»? Не сосчитать …

Если бы ты знал, что в тот день твоя судьба переломится как ветка в моих руках, ты держался бы от меня на расстоянии пушечного выстрела. Но ты этого не знал. Как не знал и того, что свой удар я нанесу в тот миг, когда ты будешь ждать меньше всего. Как не знал и того, что небеса и ад уже начали меняться своими местами. Не для всех… для тебя.

Завораживающая картина. Поздняя осень. Почти зима. Морской берег. Унылое серое небо. Холодный рваный ветер. Первый снег припорошил стылую землю. На морском берегу стоят двое – он и она. Он - доблестный рыцарь… белая кость… голубая кровь. Она – невеста дьявола… ведьма… черное сердце… дурной глаз. В его руках – обоюдоострый меч. В ее – не достойная внимания безделица, сухой ивовый прутик (тот самый, что стоял у двери, и который она едва успела схватить). Он – палач. Она – его жертва. Он думает о боге. Она… да кто ж ее разберет… его красивое, мужественное, закаленное походами и войной лицо открыто небу и ветрам. Ее – сокрыто густой черной вуалью. Уродство всегда прячется от людских глаз.

Но на самом деле все это – море, берег, снег и ветер - декорация, которая не имеет никакого значения. Единственное, что по-настоящему важно – что в какой-то момент ведьма говорит: замри! – и ломает ветку пополам.

Отбросив сломанную ветку в сторону, я повернулась к тебе лицом. Подошла. Заглянула в твои усталые серые глаза. Погладила по седеющим волосам. Зря ты так со мной. Видишь, ты и глазом не успел моргнуть, как все перевернулось с ног на голову, и ты сам оказался в полной моей власти. Теперь я могу выпустить из тебя кровь или кишки. При этом ты не издашь ни звука. Не шелохнешься. Не дернешься. Могу вырвать твои глаза и сердце. Могу утопить или отрезать голову, как это собирался сделать ты... Но я предпочитаю кое-что другое… в тебе так много силы и здоровья, а я так голодна…

Он не шелохнулся, ни когда она разжимает его пальцы, чтобы вытащить меч из его рук, ни когда, подхватив под мышки, тащит в свое логово. Он превратился в огромную, закованную в железо куклу. Куклу с горячим бьющимся сердцем. С равномерным, как у спящего, дыханием. С распахнутыми глазами. Куклу, не способную ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, ни тем более шевелиться. В куклу, чья судьба находится в руках того, кто ею играет. Втащив его в дом, она ставит его поближе к очагу, выходит на улицу, подбирает с земли медвежью шкуру, возвращается, подкидывает в горящий очаг побольше дров, раскидывает шкуру у самого огня, укладывает «куклу» на нее, раздевается и принимается за дело…

После того, как, стянув с тебя доспехи, шерстяную и льняную рубахи, я приспустила твои штаны, моему взору открылось зрелище, от которого внутри у меня все сжалось. Ну, наконец-то! А то в последний раз, года два назад, мне попался один… сам здоровенный детина, а достоинство у него крохотное, как у юнца. Не достоинство, а сплошное недоразумение.

Я не спешила. Я растягивала удовольствие. Я долго рассматривала твоего «зверя». Любовалась. А потом уложила голову тебе на живот и твое «чудовище» оказалось прямо перед моим лицом. С невыразимой нежностью я ласкала его кончиками пальцев, теребила густые заросли в самом низу живота и предавалась мечтам о том, что когда-нибудь и в моей жизни появится тот, а может быть, та, кому я смогу подарить всю нежность моего тела и весь огонь моей изболевшейся от одиночества души.

Никогда тебя не обижу, говорит он девушке, стань же законной моею супругой и матерью для наших детей! А она, глядя в его спокойные, честные, исполненные отеческой нежностью глаза, и ничуть не усомнившись в искренности его слов, соглашается. Через год играют свадьбу. А спустя несколько месяцев, она говорит, что под сердцем у нее зародилась новая жизнь.

Семя мужчины – квинтэссенция мужчины, хочешь понять его душу, выпей его семя… твоя душа мне понравилась, но мы с тобой – смертные враги. И вовсе не потому, что так хочется мне. Это твое решение. И я не собираюсь ничего менять: враги так враги.

Немного отдохнув, я вновь припала губами к твоему «божественному цветку». Как только тот «расцвел» и устремился ввысь, я уселась на тебя верхом, и, раздвинув бедра, безжалостно насадила себя на твой устрашающий розовый «кол»…

Новость о том, что скоро станет отцом, он воспринимает как доброе знамение, означавшее, что там, на небесах, ангелы заметили и оценили его усердие. И теперь, после двадцати лет походной жизни, жизни на лезвии ножа, жизни, полной крестов на могилах убитых товарищей, посылают ему заслуженную награду: он станет отцом.

Всякий раз, когда, исторгнув семя в мое лоно, твой «цветок» опадал, я ложилась рядом и прижималась к тебе разгоряченным телом. Клала голову к тебе на грудь или на плечо, или на живот и наслаждалась твоим теплом, твоим запахом. Запах мужчины. А потом опять приводила твое «оружие» в вертикальное положение и продолжала «скачку»…

У меня не плохой слух, я слышу приближение всадника за пятьсот шагов. Но трудно что-то расслышать, когда сидишь верхом на мужчине, а по твоему телу пробегают горячие волны сладострастия. Но радость плоти так поглотила меня, что я потеряла осторожность и бдительность, и не заметила приближения еще одного гостя. Стук копыт возле дома застал меня врасплох…

В тот же миг я вскакиваю с ложа, бросаюсь к связке ивовых веток и хватаю одну из них. Как только я затаиваюсь в темном углу, дверь распахивается и в дом входит богато одетая особа. Ах! – восклицает она, едва только взор ее падает на тебя и на то «оружие», что торчит из твоего паха. Ах! Представляю, что за мысли проносятся в ее очаровательной головке. Впрочем, удивление ее не было долгим – я говорю заветное «замри» и ломаю ветку пополам. Хрусть!

С того дня, как жена сообщила, что скоро он станет отцом, сердце в его груди стучит особенно радостно. Каждое утро он просыпается и каждый вечер засыпает, предвкушая долгое семейное счастье, для которого он, уж будьте уверены, сделает все, от него зависящее.

С выражением изумления на лице девица замирает как вкопанная. Меня прервали самым беспардонным образом. Злость. Я испытывала самую настоящую злость. Мне хотелось схватить лежавшее на полу полено и расплющить ей лицо… но я сдержалась. В конце концов, она не виновата, что появилась так не кстати. Я решила как следует рассмотреть мою гостью, выяснить, кто она и что ей нужно. Одно было очевидно: ты и она… вы как-то связаны между собой. Но как? Я накинула на плечи плед, обула войлочные башмачки (пол такой холодный!) И принялась за осмотр…

Моей гостьей оказалась миловидная девица лет восемнадцати. Лисья шубка. Бархатное платье. Золотое колечко на безымянном пальце (так ты замужем!) – все в ней выдавало знатную особу. Расстегнув шубку, я заметила на груди у нее медальон. А ну-ка… раскрыв его, я увидела уже знакомое мне лицо… твое лицо! Жена приехала вслед за мужем… забавно. Еще одна неожиданность. Но, скорее, приятная.

Сделав столь неожиданное открытие, я вернулась к любовному ложу и, теперь уже под удивленным взором твоей жены, а теперь и моей соперницы, обняла тебя. Ну как вам эта сцена, госпожа? – вопрошала я, время от временя глядя на нее в то время, как она, словно восковая фигура, стояла в уголке, устремив удивленный взгляд на нас, бесстыдников. Очень скоро плотское желание вновь овладело мной и я вернулась к столь приятному, столь любимому нами, женщинами занятию.

Придаваться с тобой любовной страсти, когда на нас пялится она… о! Это что-то! Никогда бы не подумала, что такая мелочь может внести в любовный акт столько новых красок. Трудно поверить, но мне было неловко и даже стыдно. Такого у меня еще не было. Я ощущала себя бессовестной сучкой, отбивающей чужого кобеля. Судя по тому, как покалывала кожа на лице, я краснела, как молодуха во время смотрин. Смесь смущения и желания отомстить, словно штормовая волна, швырнула меня в пучину неописуемого блаженства. Готова поспорить, что вырвавшийся из моей груди крик, был слышен за версту.

И все бы хорошо, и все бы шло своим чередом, если бы однажды, холодным ноябрьским днем, до него не дошли слухи, что неподалеку, всего лишь день пути, на морском берегу, живет самая настоящая ведьма. Почему я узнаю об этом только теперь? - спрашивает он сердито у слуг. Но те лишь виновато опускают глаза – как тут ответишь? Сказав супруге, что не потерпит подобного соседства, он снимает со стены меч, готовит доспехи и начинает собирать дорожную суму.

Три дня и три ночи я тем только и занималась, что предавалась любовным утехам, спала и ела. Спала. Ела. Занималась любовными утехами. Замкнутый круг. Чтобы утолить возникавший в результате сладострастных игрищ голод, мне пришлось зарезать ее лошадь. Наступившие заморозки оказались как нельзя кстати: благодаря им, я смогу питаться мясом до самой весны. В коем-то веке наступила зима, в которой не будет хлопот связанных с тем, что поесть и где достать. Жаль, что пришлось слить в море всю кровь – времени на то, чтобы наделать кровяной колбасы, совсем не было. Впрочем, одна кровяная «колбаска» была в моем полном распоряжении и я не стеснялась попользоваться ею всласть.

Лишь на четвертый день бесстыдного марафона я ощутила приятную опустошенность. Мне больше ничего не хотелось. Я была сыта и довольна. А это значило, что пришло время задуматься над тем, как закончится наш общий спектакль. Что же мне с вами делать? – думала я, сжимая в ладонях чашку с дымящимся отваром и переводя взгляд то на тебя, то на нее. Отпустить? Ты бы меня не отпустил. Утопить? Слишком просто, даже не интересно. Душа моя просила чего-то эдакого, какой-то немыслимой козни. У представления со столь неожиданным началом и не менее неожиданным продолжением должен быть достойный финал. Постой-ка, ты ведь хотел отрубить мне голову… так почему бы мне… и не успела я договорить фразу до конца, как перед моим мысленным взором возникла заключительная сцена…