Глава  1 
                                  ПОСЛЕДНИЙ  ТУР  ВАЛЬСА                        
"Ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли. Трудно поверить! Тридцать лет — это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя, переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием" … (15 июля 1871 года, село Знаменское).
Нельзя спокойно читать это признание Николая Мартынова. Чуть не сказал- ПОКАЯНИЕ. Но не посмел.  Покаяния здесь нет…
Нет и раскаяния. Есть - происшествие! И попытка облегчить совесть - "когтистый зверь, скребущий сердце. "Но…
Убийца не забыл ни обид, ни оскорблений, ни насмешек былой поры.  
И всё же…
Вернись сейчас тот злополучный грозовой вечер 15 июля 1841 года – разрядил бы он свой пистолет в грудь ненавистного обидчика?!
Того, кто прилюдно, в присутствии дам, изо дня в день изводил его,  самовлюблённого и ранимого, своими дешёвыми издёвками и колкостями, выставляя  чуть ли ни шутом гороховым?
Господи, какой страшный  вопрос…
                                   *****
Лучше вернуться в то беспечное время, когда они ещё были друзьями. А пятигорская золотая молодёжь 8 июля  1841 года затеяла грандиозный бал у  искусно и несколько вычурно украшенного грота. Живописно размалёванные шары и   люстры, обвитые живыми цветами, обтянутые персидскими коврами стены. На огромных деревьях аллей, прилегающих к площадке для танцев, сверкало более 2500 разноцветных фонарей… Хор военных был помещён над гротом, и во время антрактов пение местных "соловьёв"  услаждало  слух очарованных гостей, бальная музыка не умолкала в аллее.
В этот вечер небо было чистого тёмно-синего цвета, сказочно серебрились звёзды. Ни один листок не шевелился на деревьях. Лермонтов необыкновенно много танцевал. И вдруг, запыхавшийся,  остановился, чтобы подбодрить Мартынова, угрюмо стоявшего у стены. Их глаза встретились. И Мартынова привычно поразил этот сумасшедший взгляд. Он знал…
  "Обыкновенное выражение глаз Лермонтова в покое было несколько томное; но как скоро он воодушевлялся какими-нибудь проказами или школьничеством, глаза эти начинали бегать с такой быстротой, что одни белки оставались на месте, зрачки же передвигались справа налево с одного на другого, и эта безостановочная работа производилась иногда по несколько минут сряду. Ничего подобного он у других людей не видал. Свои глаза устают гоняться за его взглядом, который ни на секунду не останавливался ни на одном предмете. »…
Эти бегающие зрачки неизменно вгоняли Мартынова в какое-то непонятное беспокойство – настораживали в ожидании очередного подвоха.
А 13 июля  -  вечер в доме генерала Верзилина. Лермонтов  кокетничал со старшей его дочерью Эмилией. Она злилась. «Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: «Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни". – Ну уж так и быть, в последний раз, пойдёмте» - Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать…»
До роковой дуэли оставалось два дня… 
                                           Глава 2
                        МАРТЫНОВ МЕНЯЕТ ОБЛИК

             Николай Мартынов познакомился с Лермонтовым в Юнкерской школе, куда они поступили почти в одно время. Шёл 1832  год.
"Мишель был добрый человек от природы, но свет его окончательно испортил", - сетует Мартынов.  Он замечает: все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства Мишель старается так же тщательно в себе заглушать и скрывать от других, как другие стараются скрывать свои гнусные пороки.
    Более обстоятельно это свойство  раскроет князь Васильчиков, будущий  секундант…
   "Лермонтов, - был человек странного и вместе с тем заносчивого нрава... в нем было два человека: один - добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой - заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых... Ко второму разряду принадлежал, по его понятиям, весь род человеческий, и он считал лучшим своим удовольствием подтрунивать и подшучивать всякими мелкими и крупными странностями, преследуя их иногда шутливыми, а весьма часто и язвительными насмешками».
   Николай Мартынов уже в юнкерской школе частенько становился мишенью злоязычия неугомонного  друга Мишеля.
Здесь, в Пятигорске, где их снова свела судьба, насмешки участились. И не без повода. Мартынов стал менять облик. ..
              Ещё недавно- «добрый малый»,  очень красивый великосветский гвардейский офицер, привыкший лелеять и холить свою внешность, неугомонный волокита и обожатель юных пятигорских красавиц.
Он проникновенно поёт чувствительные романсы и сочиняет, храбро соперничая с другом Мишелем,  недурные стихи. Всегда  весел,  вызывающе аристократичен, изыскан, любезен. Затаённо мечтает о чинах, орденах, а главное - дослужиться на Кавказе до генеральского чина.
       Но вдруг в 1841 году неожиданно. выходит в отставку майором  и вместо  веселого, светского, элегантного молодого человека предстаёт в новом облике:  огромные бакенбарды,  простой черкесский костюм, с огромным чеченским кинжалом за поясом, нахлобученная белая папаха - вечно мрачный и молчаливый.
        Ну, где здесь было  язвительному другу Мишелю удержаться от новых  острот и уколов!                         
                                             ГЛАВА 3
                            ГОРИТ АУЛ НЕВДАЛЕКЕ

11 июля 1840 года... Сражение при реке  Валерик  (неподалёку от крепости Грозная ) должно бы было укрепить их дружбу. И Лермонтов, и Мартынов проявили себя героями.  Оба  представлены к наградам
Оба  изобразили  сражение в стихах. Но  это только раздражало Мартынова. Умом он понимал, что сравняться  поэтическим талантом с Мишелем ему не дано, но душа протестовала.
За что этот дар , кривоногому неказистому коротышке, Майошке, а не ему , бравому и великолепному, как на картинке, воину!
      Невольно припомнилось. Уже в юнкерской школе Мишель давал всем различные прозвища в насмешку. Но и сам получил своё. Сделался Майё (Mayeux) - так звали горбуна из французского романа. Считалось, что Лермонтов с его малым ростом и большой головой имеет некоторое  сходство с этим уродцем.  Майошка, так Майошка.. Мишель не обиделся. В университетском пансионе его и Лягушкой кликали
    Сам Мартынов, естественно,  звался Мартышкой.                                                                                                                                                        
    Вчитывался в стихотворные строки – свои и Мишеля. Похоже,  куда  денешься…

  У Лермонтова…
На шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал.
В груди его едва чернели
Две ранки, кровь его чуть-чуть
Сочилась. ..
Долго он стонал,
Но всё слабей, и понемногу
Затих и душу отдал Богу.
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали

У  Мартынова…
Глухая исповедь, причастье,
Потом отходную прочли:
И вот оно земное счастье…
Осталось много ль? Горсть земли!
Я отвернулся, было больно
На эту драму мне смотреть;
И я спросил себя невольно:
Ужель и мне так умереть:..
Не украдено, конечно. Но и не своё – от Мишеля.
И дело не только в сюжетных совпадениях. Разве дотянуться ему  до всей глубины  «Валерика,  его философии, обращённой  ко всем, кто  не умеет жить без вражды и битвы…

И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»..
Их отношение к войне с горцами прямо противоположно. Лермонтов воспринимает кавказские события как трагедию, терзаясь вопросом «Зачем?» Мартынову эти сомнения чужды .Он  убеждён – тактика выжженной земли – святое дело  России. Святой долг его, русского офицера…

Горит аул невдалеке…
Там наша конница гуляет,
В чужих владеньях суд творит,
Детей погреться приглашает,
Хозяйкам кашицу варит.
На всем пути, где мы проходим,
Пылают сакли беглецов…
Ему сладко  ощущать себя покорителем строптивого племени, но не свирепым, а  рыцарски великодушным.
И сладко хоть как-то уколоть друга Мишеля.

Вот офицер прилег на бурке
С ученой книгою в руках,
А сам мечтает о мазурке,
О Пятигорске, о балах.
Ему все грезится блондинка,
В нее он по уши влюблен.
Вот он героем поединка,
Гвардеец, тотчас удален.
Мечты сменяются мечтами,
Воображенью дан простор,
И путь, усеянный цветами,
Он проскакал во весь опор.
Недурной, кажется, шарж…
Уж здесь то его никто не упрекнёт в «подсказке» Мишеля.

                                         ГЛАВА 4
                                 ВЫЗОВ ПРИНЯТ
Дом генерала Верзилина  в Пятигорске славился радушием, светским лоском в сочетании с простотой домашних балов и увеселений, неизменной атмосферой влюблённости. - у генерала были три дочери, очаровательные юные девушки. Лермонтов и Мартынов, соперничая, ухаживали за красавицей и умницей Эмилией.
      Говорят, предпочтение девушка отдавала Мартынову. Состязание в остроумии с Лермонтовым её быстро утомляло И вот однажды в конце июня ( 1841) Мишель, отчаявшись развеселить Эмилию, бросил пристальный взгляд на Мартынова. Тот, картинно прислонившись к роялю, на котором играл князь Трубецкой, демонстративно любезничал с шестнадцатилетней Наденькой, младшей сестрой Эмилии. Лермонтов не сдержался и начал привычно подтрунивать над Мартыновым…
      Мontagnard аu grand poignard (горец с большим кинжалом (фр.)) - И надо же было так случиться, - досадует Эмилия, - Когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом, весьма сдержанным, сказал Лермонтову:
"Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах" - и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову; а на мое замечание: "Язык враг мой" - М. Ю. отвечал спокойно: "Се n'est fieri, demain nous serons bons amis" ("Это ничего, завтра мы опять будем друзьями" (фр.). Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора". Но нет.. При выходе из дома Верзилиных Мартынов взял Лермонтова под руку и пошел с ним рядом по бульвару. "Je vous ai prevenu, Lermontow, que je ne souffrirais plus vos sarcasmes dans le monde, et cependant vous recommencez de nouveau" ("Вы знаете, Лермонтов, что я очень долго выносил ваши шутки, продолжающиеся, несмотря на неоднократное мое требование, чтобы вы их прекратили" (фр.)), - сказал Мартынов и добавил по-русски: "Я тебя заставлю перестать". "Но ведь ты знаешь, Мартынов, что я дуэли не боюсь и от нее никогда не откажусь: значит, вместо пустых угроз тебе лучше действовать", - ответил Лермонтов. "Ну, в таком случае завтра у вас будут мои секунданты", - сказал Мартынов и отправился домой, куда пригласил Глебова, которому поручил утром вызвать Лермонтова.
      На другой день получен ответ: вызов принят. 
Секундантом своим Лермонтов выбрал князя Васильчикова. Мартынов – Глебова.                       
..                                              ГЛАВА 5

                      ПОБЕДА НАЛ ВОЖДЁМ НУМИДИЙЦЕВ

     Вспомнились ему коварные проделки, которые учинял  друг Мишель в юнкерской школе. Только в эту бессонную ночь перед поединком забавы Майошки уже не казались ему столь невинными,   Издевательскими они были. Злыми…Майошка объявил себя вождём чернокожего племени нумидийцев..

      Вождь собирал товарищей в своей камере ( так назывались спальные комнаты), один на другого садились верхом; сидящий кавалерист покрывал и себя и лошадь своею простыней, а в руке каждый всадник держал по стакану воды. Эту конницу Лермонтов называл «Нумидийским эскадроном». Выжидали время, когда обреченные заснут. И по сигналу вождя эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель "приговороённого" и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды.

    Затем кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру. Можно себе представить испуг и неприятное положение страдальца, вымоченного с головы до ног и не имеющего под рукой белья для перемены

      Однажды жертвой нумидийцев оказался и Мартынов. Но  не простил. Собрал свой эскадрон.

Притворились все спящими, и когда нумидийцы собрались в их камере, готовясь к налёту, «жертвы» разом вскочили с кроватей и бросились на них. Нумидийцы принуждены были соскочить со своих лошадей. В потасовке заготовленные стаканы обильно пролились на них же самих. Опозоренные «кавалеристы» со стыдом бежали, униженные и жалкие.

«Мокрая курица»! – крикнул тогда Мартынов вслед опозоренному вождю нумидийцев. Вождь даже не оглянулся. Дрожал от холода и стыда.

Сердце Мартынова ликовало – наконец-то он поставил на место шутника Майошку.
      Тогда, девять лет назад, он победил. Месть была сладкой и красивой.

Но завтра – другой бой. Завтра – дуэль. И только Богу известно, кто победит.

Про себя он знал одно – драться будет серьёзно, ибо не хочет впоследствии подвергаться насмешкам, которыми осыпают людей, превращающих дуэль в бесполезную трату пыжей, выстрелы в воздух и в повод для «примирительных» попоек…

                                      ГЛАВА 6
                                 ПОГИБ  ПОЭТ!
     15 июля, вечером,  поехали на роковую встречу. И секунданты, и сам Лермонтов были уверены - дуэль кончится пустыми выстрелами: обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут друг другу руки и поедут... ужинать.
    Когда  выехали на гору Машук и выбрали место по тропинке, ведущей в шотландскую колонию, темная, грозовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау.
    Васильчиков с Глебовым  отмерили тридцать шагов; последний барьер поставили на десяти и развели противников.  Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, Васильчиков другой Лермонтову.
- Сходись!
   Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, Васильчиков взглянул на него - никогда не забыть ему того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него.     Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил.
    « Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные»- вспоминает князь Васильчиков.
      Секунданты подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.
Всё по Пушкину…
    «Под грудь навылет был он ранен.
     Дымясь из раны кровь текла»…
      И здесь черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома запели вечную память…
     Глебов  вспоминал, какие мучительные часы провёл он, оставшись один в лесу, сидя на траве под проливным дождём, пока  другие участники дуэли мотались по Пятигорску в попытках распорядиться перевозкой тела.
     Голова убитого покоилась у Глебова на коленях.
Темно. Привязанные кони  ржут, рвутся, бьют копытами о землю, Молния и гром беспрерывно – страшно! 
     Ливень усиливался. Но он  и не замечал его. Молился. Шёл час за часом.
Наконец, уже ночью, явились дрожки, на которых и повезли  убитого на его квартиру.
        Назавтра отслужили панихиду и проводили на пятигорское кладбище. На могиле возложили небольшой камень с надписью МИХАИЛ. Весной 1842 года свинцовый гроб отправился в родные края .
      Несколько лет спустя, - рассказывает Э.А Шан-Гирей, - мне случилось быть в Тарханах и поклониться праху незабвенного поэта; над могилою его выстроена маленькая часовня, в ней стоит  образ святого и  в ящике под стеклом - в е т к а  П а л е с т и н ы, подаренная ему А.Н. Муравьёвым.

…  Мартынов доживёт до 60 лет и будет похоронен в семейном склепе, возле Знаменской церкви. Его могила не сохранилась. В 1924  году в усадьбу поселилась Алексеевская школьная колония,  ученики которой разорили склеп, а останки Мартынова утопили в ближайшем пруду.                            

                                       ГЛАВА 7
                           ПРОБОВАЛ КАЯТЬСЯ…
            Секунданты понесли наказание. Глебов, как военный, был посажен на гауптвахту. Князь Васильчиков, штатский,- – в острог. Впрочем, обоих скоро выпустили. На удивление мягко с ними поступил  самодержец. Как, впрочем, и с Мартыновым. ..            Совершив свой мстительный выстрел, убийца вскочил на коня и, вопреки слухам, будто он пытался скрыться, чтобы избежать кары,- помчался во весь опор в комендатуру – сдаваться. Гнал коня вслепую,  не замечая ни вспышек молний, ни раскатов грома, ни ливня. Гнал навстречу СВОЕЙ судьбе, потеряв способность о чём-либо думать и как бы отрешившись начисто от ПРОИСШЕСТВИЯ. Был немедленно арестован и посажен в острог. Дело передали в пятигорский военный суд.
Николай 1 распорядился: « Майора Мартынова выдержать в крепости три месяца , а затем предать церковному покаянию». Наказание Мартынов отбывал в Киевской цитадели.. А затем церковь определила срок епитимьи в 15 лет.. Однако через два года срок был духовником сокращен до семи лет..
     Пробовал каяться. …
     Да велика ли была обида? Ну, горец, ну, с кинжалом.. Нет, не в «горце» было дело, а в том, что Лермонтов, презирающий всяческую драпировку и позу, не желал считаться с его «лица необщим выраженьем», с правом быть ДРУГИМ, выявлять свою непохожесть - пусть в романтическом и стилизованном облике несколько театрального, надо признать, черкеса. И ещё, самое главное и самое горькое, от чего нельзя бы было не прийти в отчаяние… Уже после поединка Мартынов узнал от Глебова, что Мишель во время переговоров об условиях дуэли говорил своему секунданту Васильчикову: " Я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что чувствую, рука моя на него не поднимется…»
      "Передай мне об этих словах Васильчиков или кто-либо другой, я Лермонтову протянул бы руку, и нашей дуэли, конечно, не было бы". Так ему вообразилось за 30 лет до того, как он возьмётся за свою "Исповедь».
       Лукавил бедный Мартынов - только «вообразилось.»…
      Состоялась бы эта проклятая дуэль, несмотря ни на что! Не было одному из них на земле места. Так распорядилась судьба. Слишком чувствительны были обиды, наносимые ему «другом Мишелем» И привык он видеть в Лермонтове не великого поэта, а личного врага, который с обидным упорством изо дня в день унижает его, оскорбляет, глумится, задевает честь. « Друг Мишель!» стал  злым демоном, позорившим его перед светом. Приводил в отчаяние, сводил с ума, оскорблял, мучил, и не было тому конца.
Ведь этот демон, убеждал он себя, в конце концов разрушил его жизнь, все планы на будущее, перечёркнул заветные мечты о славе, блестящей генеральской карьере…
Очень хотелось убедить себя – Мишель подтолкнул его к отставке! Заставил вздрагивать от насмешливых взглядов знакомых и даже поклонниц.
Долго, очень долго дожидалась своего выхода мстительная, ничего не забывающая пуля в стволе его истолета.
                                    

                                        Глава 8

                ПО  ВНЕЗАПНОМУ ВДОХНОВЕНИЮ
Знаменское...
Мартынов выходит на террасу. Унылое небо. Тихая сельская церковь. Скучные поля. Но как строен и величав лес!
Горы его никогда не радовали. Угнетали, давили, принижали. Пропускал их описание в романе Мишеля...
Садится за  массивный  стол для умственных занятий. И красивым витиеватым почерком продолжает свои  записки…
Но каждый раз, когда открывает рукопись,- обидчика и мучителя Майошку   начинает заслонять ИСТИННЫЙ ПОЭТ. Вспоминается Катенька Сушкова, «чёрноокая» Так называл её Мишель в своих первых любовных стихах.
       Да, давно это было, кажется, в начале 30-х, когда на каком-то рауте Катенька молча протянула Мартынову листок с легко узнаваемым почерком Мишеля. - Прочтите. И прибавила: - Этот влюблённый в меня мальчишка стал истинным  ПОЭТОМ! И каждое его новое стихотворение совершеннее прежнего.
      Мартынов вспомнил, как жадно, с замиранием сердца прочёл «Ангела»…
По небу полуночи Ангел летел,
И тихую песню он пел;
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
Внимали той песне святой…
… И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
       Долго звучала в нём и звучит сейчас, через тридцать лет, эта ни с чем не сравнимая музыка – музыка подлинной поэзии!  Мелодия, наполняющая душу ожиданием чуда. Не  верилось, что такое  мог сотворить нескладный его друг Мишель, с которым он разделял заботы и забавы юнкерской жизни. А было ему тогда  чуть более шестнадцати. Майошка – на год старше.
     - О, как я обрадовалась этим стихам, - говорила  Катенька.- Какая разница с тремя первыми, что он мне посвятил; в этом уж просвечивал гений. И я впервые преклонилась перед его талантом. Заверила, что он станет выше всех его современников; с этих пор я стала много думать о нём, об его грядущей славе…
      Вскоре, после того, как они, уже корнетами, покинули Юнкерскую школу, Лермонтов зашёл к своему другу писателю А.Н. Муравьёву. Не застал его дома и в ожидании «по внезапному вдохновению», как говорил Муравьёв,- у него исторглись в моей божнице, при виде палестинских пальм, привезённых мною с Востока,- стихи»…
Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?...
Заботой тайною хранима,
Перед иконой золотой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верной часовой!
Мог ли вообразить в ту пору Мартынов, что «Ветке Палестины» суждено украсить надгробье убитого им поэта! 
…Как стройный лес, мелькают пики.
Пестреют ярко флюгера,
Все люди, лошади велики,
Как монумент царя Петра!
Вспомнил, как всё в нём ликовало, когда слагал эти счастливые  картины военного парада.
  И вот - состарился. А родовой его лес всё так же строен...

                                     глава  9 
                          ГРИМАСЫ СОВЕСТИ     

     Все  эти долгие  30 лет -  и в своём уютном московском доме, с изысканной французской библиотекой, множеством слуг, лошадей, модным гардеробом, и  в родовом поместье Знаменском, где сочинял «Исповедь», он постоянно переносился мыслями в те злопамятные времена. К той ужасной туче над горой Машук и тому его выстрелу в сердце поэта. Ничто не хотело забываться, а, наоборот, ложилось на совесть какой-то зловещей, мстительной тенью.
      Но ведь ИСПОВЕДЬ – для того, чтобы судить себя и  каяться.
А он волей-неволей продолжал судить Мишеля, перебирая всё новые и новые его козни по отношению к  нему, Мартынову.
      Вот в шахматы брезговал с ним играть Всегда искал сильных игроков! Обидно…
      Даже воздавая должное глубокомыслию Лермонтова, он припоминал: часто, слишком часто страдало при этом его, мартыновское, самолюбие. Такое болезненное.
      Проницательный Майошка не мог не видеть, как напрягался и  маялся Мартынов, когда речь между ними нечаянно заходила о чём-то  заумном. И Майошку заносило в глубины философии.    Замечая растерянность и скуку на лице Мартышки, Лермонтов деликатно переводил разговор на что-нибудь дурашливое и доступное. Даже – пошловатое. Так, мол, для тебя понятнее.
        Изо всех сил рвался свою понятливость выпятить, чтобы не задавался Майошка.
        В "Демоне", который ещё со времён Юнкерской школы гулял в новых и новых списках, Мартынов углядел неправду.
      Уличил заносчиво: -      Зачем, Мишель, ты написал "бежали робкие грузины"?- Грузины не робкие, напротив, их скорее можно упрекнуть в безумной отваге. Ты же сам ходил с ними в огонь. Бежать могли рабы жениха Тамары...  
       Затем добавил - И вообще я бы отнял у твоего Демона всякую мысль о раскаянии и возрождении ...
      - Отнимай, - усмехнулся Майошка.- Позволяю...  
        Только что вышедший роман Лермонтова "Герой нашего времени"Мартынов читал настороженно – боялся встретить  насмешки над собой.   Уж не он ли – Грушницкий?! Сестра его Наталья – не княжна Мери?
      А если он,- Грушницкий, обидно: самодовольный, спесивый пошляк… 
      Соображения Мартынова о романе вполне совпадали с  письмом российского самодержца императрице от 1840 года: «Такие романы портят нравы и портят характер…Привыкаешь думать, что свет состоит только из таких индивидуумов (Печориных – А.Г.), у которых  кажущиеся наилучшими поступки проистекают из отвратительных и ложных побуждений. Что должно явиться последствием?   Презрение или  ненависть к человечеству!»
        Да ведь это о самом Лермонтове! – догадался  Мартынов.
           Но всё же, человек просвещенный и "сочинитель",  не мог не признать: "Как писатель он действительно весьма высоко стоит."
                                            глава 10
                         Я  ПРЕДУЗНАЛ  МОЙ ЖРЕБИЙ
      Услужливая память уносит его В 1837 год. Оба они – уже офицеры. Оба оказались на Кавказе - в действующей армии. Лермонтов -  прапорщиком Нижегородского драгунского полка как ссыльный - кара за стихи на смерть Пушкина Вот за это... «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»
     Мартынов служит под началом генерала Вельяминова – поручиком. И уже награждён орденом Святой Анны с бантом, чем очень гордится.
        Щедрое кавказское солнце светит сейчас  дружелюбно. И синее небо ясно – всё вокруг зовёт к миру, хотя и свежо ещё в памяти недавнее польское восстание.
     И льётся кровь в этой бесконечной войне с горцами.
      Изредка виделись –  весело, по-доброму поминали Юнкерскую школу на Синем мосту. Как-то Мишель в непонятном Мартынову  порыве прочитал ему совсем недавние свои стихи.
… Опять народные витии,
     За дело падшее Литвы
     На славу гордую России,
     Опять, шумя, восстали вы.
...Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна.
И порицания покровом
Одел он ваши имена…
         Мартынов слушал - растроганный. И вдруг сказал: - Ведь поэт, казнивший могучим словом, - Пушкин! – А могучее его слово- «Клеветникам России». И неожиданно для Мишеля проговорил – строку за строкой…
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?...
… Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?…
          - По сути, Мишель, - ты вторишь Александру Сергеевичу. Драгоценна для него   честь России. Как, впрочем, и для нас с тобой  – Не правда ли?
             Мишель молча кивнул… За Россию он готов был постоять всегда. Но вот за себя… Мрачные предчувствия его одолевали, только делиться ими с Мартышкой не хотелось.
      …Я предузнал мой жребий, мой конец.
        И грусти ранняя на мне печать;
        И как я мучусь, знает лишь творец;
        Но равнодушный мир не должен знать.
        И не забыт умру я.    Смерть моя
        Ужасна будет; чуждые края
         Ей удивятся,   а в родной стране
         Все проклянут и память обо мне...
...Цыганка, отпрянувшая от ладони, петербургская ворожея Кирхгоф, обладающая умением не предвидеть, а видеть, обещали ему  раннюю и не свою смерть.
       Но  предвидел ли  Мишель, что жребий его - в руках Мартынова!?

                                                глава 11
                                              ЕСЛИ БЫ…
  Отложив рукопись «"Исповеди,"Мартынов задумался…
       А ведь смертельную пулю в Лермонтова мог бы послать не он, а француз Барант. Как другой француз Дантес - в Пушкина. И не было бы тогда на убийцах великих поэтов его Отечества русского клейма. И не его, Мартынова, проклинала бы вся просвещённая Россия…
       Снова взялся за перо, силясь отряхнуть трусливые, предательские мысли. Какая чушь иногда в голову лезет! Нервы…
      Тогда, в 1840-ом, поединок Лермонтова с Барантом (сыном французского посланника в Петербурге ) показался ему смешным и глупым. Театр какой-то!
Майошка волочился за молодой вдовой княгиней Щербатовой.  Сам Мартынов её не видел, но восхищённые отзывы слыхал –  ни в сказке сказать, ни пером описать.
      Русская красавица пленила и Баранта. А дальше – «Онегин- Ленский». Правда, с французским прононсом...
      Бал. Кокетливая княгиня явно благоволит Мишелю. Вспышка ревности у влюблённого француза и… объяснение.
     - Вы слишком пользуетесь тем, что мы в стране, где дуэль воспрещена, - запальчиво набрасывается на Лермонтова пылкий француз
    - Это ничего не значит, - отвечает тот, - я весь к вашим услугам.
  Что за человек – всегда сам набивался на поединок!
    Дело было зимой, на масленице. И всё на той же пушкинской Чёрной речке.. Погода прескверная. Снег с мелким дождём. Противники по колено в мокрой жиже обнажают рапиры. Француз нападает – Лермонтов вяло парирует. И так минут десять, пока у Лермонтова не лопнула рапира. Руку ему Барант всё же оцарапал. Секунданты подали пистолеты. Барант выстрелил - промах. Лермонтов послал пулю на воздух…
     Точно так же  поступит и через год, у подножия Машука, когда перед ним у барьера будет  он, Мартынов. А сейчас, поручик Лермонтов, – извольте отбыть на Кавказ  в Тенгинский пехотный полк –  Августейшее повеление.
      Останься Мишель на годик-другой в Петербурге – и не случилось бы их  размолвки на том злосчастном балу у генерала Верзилина.  

                                    Глава 12
                    «ПОДЛЕЦ МАРТЫШКА»

  Нет, дело не только в  той дурацкой  размолвке …
  Перо его снова застывает над рукописью.
…Эти  проклятые эпиграммы  зловредного Майошки!

Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш ( секира - А.Г.)
И блюди нас, как хожалый! (городовой- А.Г.)
Это что же – его, боевого офицера – в городовые!

Однако, и он в долгу не остался –  ущемил  «друга Мишеля»…
  Злили любовные победы Майошки  Не забыл Мартыш – и охладевшую к нему Эмилию,  и  Реброву, и Адель Оммер де Гель.
Mon cher Michel!
Оставь Adel...
А нет сил,
Пей элексир...
И вернется снова
К тебе Реброва.
Рецепт возврати не иной
Лишь Эмиль Верзилиной.

Неуклюже, конечно, но тогда порадовался – уколол. Даже  надпись Лермонтова сохранил на углу эпиграммы:
«Подлец Мартышка».
  А Наталья, сестра …
Не она ли виной  его нараставшей  вражды к Майошке?
Мартынов знал - Наталья нравилась Лермонтову. И кружил он ей голову весьма изобретательно - как Печорин  княжне Мери. Но не с тем ли, чтобы выбрать момент и объявить очарованной им девушке: «Я вас не люблю.» Ведь именно так  чаще всего заканчивались  любовные интрижки Майошки.
Однако, слухи о том, что он, Мартынов, выступил в защиту чести сестры, - пустые, ибо честь сестры никоим образом не была затронута.  Майошка по отношению к Наталье был безупречен. Элегантен. Обаятелен. Остроумен. Не более того.  Как Печорин с княжной Мери.
Но эта мутная история с письмом Николая к отцу, куда был вложен дневник Натальи. Лермонтов взялся передать послание.  Тогда  Мартынов и  осенило – а не вскрыл ли проказник Мишель пакет, чтобы проникнуть в тайны сестры, а затем  бросить шутку в её адрес.
Он долго берёг и лелеял это своё подозрение, чтобы воспользоваться при  случае. Но случая не представилось. Вскоре сам понял – вздор всё это, игра воображения. Очень уж ему хотелось уличить в Мишеле подлеца…
                                     Глава 13
                             ДРУГ – СОПЕРНИК 

  Сейчас, в Знаменском, он  перебирает  иногда свои давние  кавказские «твореия».
… Рисунки карандашом и акварели , как ему говорят сведущие люди,  весьма недурны. Особенно – «Машук».
Он и здесь упрямо соперничал с Лермонтовым! Хотя сознавал – не угнаться…
  Как и в изящной словесности. Что бы ни выходило из-под его пера, непроизвольно обретало лермонтовский привкус. И это бесило.
  Ведь он не хотел подражать Майошке – хотел  возражать, перечить.  Споря с «Бэлой», сотворил  повесть «Гуаша,  герой которой Долгорукий –   противостоит Печорину, его эгоцентризму. Он романтичен, Готов любить вечно и быть верным своей любви. «Гуаша», полагал Мартынов, - вызов Лермонтову, его холодному и циничному Печорину.
  Всё так, но нет главного – священного дара, озарения свыше.. Человек умный, образованный  и небездарный, с хорошим вкусом, Мартынов это чувствовал, но смириться не  умел, Не мог простить своему другу-сопернику  простоты, прозрачности и мелодичности слога. Той легкости, с которой создавал свои шедевры Мишель. Всего того, чего не мог простить пушкинский Сальери Моцарту.
    Явно протестуя против лермонтовского  «под небом места много всем», он с   ожесточением и кровожадностью написал свою «Горскую песню», которой очень дорожил и считал не хуже лермонтовских кавказских песнопений.- и ритм, и рифмы, и мелодия казались ему безупречными. Как безупречен был и вызов миролюбцу Майошке: никогда  ВСЕМ  не будет места под ясным небом…
   Я убью  узденя! (уздень - черкесский  дворянин: - А.Г.)
   Не дожить ему дня!
  Дева плачь ты заранее о нём!
  Как безумцу любовь,
  Мне нужна его кровь
  С ним на свете нам тесно вдвоём.
  Не только с узденём, но и с другом-соперником было тесно  на свете Николаю Мартынову.

  Но даже самому себе  никогда бы не признался –    зависть к таланту  поручика Лермонтова  всё же  скребла майора Мартынова.
Ходят слухи, что и она прибавила точности его выстрелу.
Чепуха, конечно…
                                       Глава  14 
                                 ЭТО ЕГО  КРЕСТ…
        Бесценным украшением его дома и всей жизни стала манящая снежной белизной лица и нежной грацией принцессы - юная красавица полька. В 1845 году он женился на Софье, дочери киевского губернского предводителя Проскур-Сущанского.
     Мой Ангел – иначе он её и не звал...
      Чуть ли не с каждым годом дом полнился детьми. Он имел пятерых дочерей и шестерых сыновей – счастливая семья! Наслаждался чуть картавеньким, с изысканным акцентиком щебетаньем своего лилейного Ангелочка. Улыбчиво и ласково сносил её  смешные капризы.
       Всё – в  радость - и московский Английский клуб, где он завсегдатай,  и театры, и шумные светские балы, и головокружительный Париж, куда  возил своего Ангелочка, и размеренная жизнь просвещённого помещика, и возня с детишками.
     Всё в радость...
  Если бы не та зловещая чёрная туча над Бештау, заслоняющая счастье!     
      Мишель сыграл с ним самую злую свою шутку – сделал убийцей.
      Он до сих пор не знает - хотел ли убить.
Пушкинское "метить в ляжку иль в висок"- не даёт покоя. Он метил в сердце... Так сильно бушевала злоба. Впрочем, и не метил ...
А теперь  его потомки станут потомками убийцы…
    Канут в вечность и в полное забвение все, кто связаны с ним узами крови и любви.. .    

    Вспомнилось, как окружила  толпа ненавидящих.
Какой-то юнец завопил  –- Вы негодяй, Мартынов!. -  Вы убили солнце русской поэзии! Вам не совестно?
   Не замечая оскорбления,  дрогнувшим голосом…
— Господа,  если бы вы знали, что это был за человек!  Невыносимый!  Когда он появлялся в обществе, единственной его целью было испортить всем настроение. Все танцевали, веселились, а он садился где-то в уголке и начинал над кем-нибудь смеяться, посылать из своего угла записки с гнусными эпиграммами. Поднимался скандал, кто-то начинал рыдать, у всех портилось настроение.
    Сам ужаснулся своей кротости.
    Ну зачем, к чему этот  "жалкий лепет оправданья"?! Малодушие! Или того хуже – трусость?
Хотя, «когтистый зверь, скребущий сердце», неуловимо и упорно подбирался к нему в последнее время всё ближе. В молодые годы он  ещё умел его усмирять. А сейчас уже знает – раны совести никогда  окончательно не зарубцуются.
   И подобные «наскоки» ненавидящих - не впервые.  А сколько их ещё будет!
    Но…  это его крест. Его раны. И обнажать их он ни перед кем не намерен.…