глава 15

                          ПРОДОЛЖИМ  «ИСПОВЕДЬ»…

«… У Лермонтова была бабушка, старуха Арсеньева, которая любила его без памяти и по связям своим имела доступ к нашему высшему начальству. Генерал Шлиппенбах, начальник школы...»
На этом месте рукопись «Исповеди» обрывается.
То ли не решился приближаться к ожидающим страницам, где придётся каяться, публично замаливать свой смертный грех, объявлять себя злодеем.
То ли случился нервный срыв, и он, схватив эти уже написанные страницы покаяния, швырнул их в огонь.
То ли  «Исповедь»ему просто надоела – не получалось раскаяния. И гордыня не давала ему объявить себя злодеем и… трусом.
…Елизавета Алексеевна Арсеньева, бабушка Мишеля.
Наверняка  Мартынов содрогнулся, узнав,  как у себя в Тарханах упомянутая им «старуха Арсеньева», задыхаясь от неизбывного горя,  ожидала, когда возникнут из-за поворота скорбные дроги с гробом,  обожаемого Мишеньки.  
   Рассказывают,  упала в обморок и оставшиеся ей четыре года прожила, как во сне…
    Её могила рядом с любимым внуком.
     А  Мартынов продолжал  жить – целых 34 года!
Жить без Мишеля. И без своего ненаглядного Ангелочка  - в 1860 -ом она  поехала в Ригу погостить у сестры  и там неожиданно скончалась. Похоронил он её здесь, в Знаменском, в их семейном склепе.
Долго не мог прийти в себя. Никого не  хотел видеть. Не мог…
Жил вдовцом – нелюдимо и хмуро. То в Москве, то в Знаменском.
Не страдал от одиночества – называл это уединением, считая его зовом души - своим привычным и желаемым состоянием. И если случался кто-либо рядом, начинал томиться  и поскорее от нежданного гостя избавиться.
Каждый год 15 июля, в день дуэли, заказывал панихиду по рабу Божьему Михаилу,  вечером  наливал первую чарку  –  за встречу, Мишель!
Вскоре набегали видения. Вот он стреляет в бешенстве. Вот бросается к поверженному Мишелю, целует его терзаемое свирепым ливнем неподвижное холодеющее лицо. Вот мчится под громовые раскаты в комендатуру…
Ближе к утру бормочет несвязно – Как ты меня мучишь, Майошка…
  И  видит его ослепительно белые, специально созданные для насмешек и колкостей зубы.
Всё вроде у него ладно. Богат. Соседи, особенно должники его или «искатели», радушны. Но есит и такие, что отводят глаза при встрече. Или, завидев издали, переходят на другую сторону либо вообще сворачивают.
Что ж, он их понимает. Ему самому, бывает, хочется сбежать от себя самого.
Неладно – с душой. Скорбит она, грешная, ноет..
Как  он жил и… чем?
На фоне судьбоносных явлений русской жизни, которые не могли его не коснуться, и тех очень редких упоминаний о нём можно при известной подсказке воображения представить себе  бытие и душевный настрой этого человека...
  Вот и продолжим «Исповедь.
Душевные порывы, мысли, дела и поступки Мартынова, вплоть до его ухода из жизни в 1875 году, могут быть вполне представимы.

                                  Глава 16

                         ЭТО И МУЧИЛО…

«Мрачное «  семилетие» - так Мартынов называл для себя эти  годы…
Французская революция (1848)  напугала, всполошила и русское дворянство, и  государя.. Привела в замешательство и его самого.
А вдруг нечто подобное в России! Вдруг «бессмысленный и беспощадный»  русский бунт обрушится на его владения!
Всюду искали предателей, шпионов, иностранных  «агентов», измену. Неимоверно возрос  гнёт цензуры - вплоть до частной переписки.    .
Постепенно у него стало входить  в привычку делиться с Майошкой всем, что тревожило, раздражало и … смешило.
Вроде этого.
  Напуганные ожиданием бунта, или, как бы сейчас сказали «Майдана»,  власти  заставили исключить из акафиста Покрову Пресвятой Богородицы стихи - «Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и зверонравных…»
Видно, почудилось властям, - о них сказано!
   Трусы! А он…  не такой же!? Ещё как - такой!
Это и мучило.
    А тут ещё бездарная Крымская война (1853 – 1656)...
  Поражение принимал как  катастрофу - и для России, и для себя самого.
- Ты только подумай, Мишель, – Нет уже командиров, умеющих побеждать, обеспечивать тыл армии.
И никому в Европе не нужна единовластно сильная Россия.
  Турция – вот кого они избрали в союзники! Турцией жаждут нас обескровить…
   Слава Богу – солдатики стояли горой, обороняя Севастополь.
И Бог дал молодого писателя Льва Толстого – не только геройски сражался, но и создал свой «Валерик» -  «Севастопольские рассказы». По ним не скажешь – «под небом места много всем».
Скажешь другое – «резались жестоко»…
Разве можно не вспомнить твоё «Бородино», Мишель?
               И умереть мы обещали
               И клятву верности сдержали…

   
                                    Глава 17
  
               НА ЧТО ОН РУКУ ПОДНИМАЛ!

       Чем  я отличаюсь, Мишель от убийцы Пушкина – этого холёного   «ловца счастья и чинов»…
  Знал я – на ЧТО поднимал руку? Пощадил «нашу славу»- в «тот миг кровавый»?
  Помню, стоял разъярённый у барьера – не в силах прийти в себя после того, как ты, со словами «не стану я стрелять в этого дурака», пустил свою пулю в воздух…
  Я медлил у барьера.
Секунданты отсчитывали убегающие секунды . Прозвучало «три», и я нажал курок. «Три» означало конец поединка»… а обернулось..
. Ведь я уже был не  в праве стрелять!!!
Теперь знаю - я вообще не имел права стрелять в тебя, мой улыбающийся в ту минуту друг,- что бы там ни было.И как бы ты ни унижал меня. Гордыня перехлестнула здравый разум.
Только это знание приходило слишком  медленно, – год за годом. Но всё- таки приходило. И пришло!!!
А к Дантесу – нет, не пришло. Всю оставшуюся жизнь он купался в довольстве и почёте. И «когтистый зверь» не скрёб его сердце. Толпа не бросалась на него с проклятиями и угрозами.
Понимаешь, Мишель в конечном счёте ему несказанно повезло – после  своего убийственного выстрела в Пушкина он не был разжалован в солдаты,  сослан в дальний гарнизон, не был даже арестован -  государь просто вышвырнул его из России. А во Франции и началось его процветание.
Сподвижник Луи Бонапарта, сенатор, основатель и директор Парижского газового общества, на чём сказочно разбогател.
Ты знаешь, что мне не даёт покоя, Мишель? -  пистолеты для дуэли с Пушкиным Дантес одолжил у  де Баранта, с которым ты дрался на Чёрной речке..
И пристрели ты тогда этого французика...
Впрочем, всё это бредни…
Ведь ты и тогда  выстрелил в воздух…
Если бы ты знал, Мишель, как меня  давит моя схожесть с Дантесом – эти пересечения линий судьбы.
Оба кавалергарды одного полка. Оба, оскорблённые, стрелялись с гениями России.. Оба стали их  убийцами.
Ведь ты понимаешь, Мишель, ни я, ни Дантес не могли   не  послать вызов!
Про меня - сам знаешь.
Но ведь и он…
Разве ты не потребовал бы удовлетворения, если бы  усыновивший тебя человек, барон Геккерн,  не получил от  Пушкина послание, где были строки..
… «Вы отечески сводничали вашему сыну…
« Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и ещё того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец…»
Разумеется, Пушкин  получил от Дантеса вызов на дуэль, который принял… 
   Да, сходства немало. Одного не хватает –« когтистого зверя, скребущего сердце»…
   «Окровавленная тень к нему не являлась - ведь он поступил  «по всем правилам».
Совесть в этих правилах не значилась. А гения Пушкина он не понимал…
                                     ***
    По словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был человек "очень одаренный и крайне деятельный, даже большой оригинал; он был замешан во всех событиях и происках второй империи". После падения империи он почти безвыездно жил в своем замке Сульц в Эльзасе. "
Дантес постоянно вел свои записки, но в последние годы, дожив до глубокой старости, он впал почти в детство и в минуту раздражения сжег свои мемуары..."
                                          ***
Видишь, Мишель – он, как и я,  не сумел продолжить свои дневники.
И здесь это навязчивое сходство.
 
                                 Глава 18
           НЕ   ПОДВЕЛА  КАЗНАЧЕЙША!
А  Мишель  упорно слал  мистические, не шибко таинственные,  скорее весёлые знаки - как ему, Мартынову,  дальше жить-поживать. Недавно  уловил  довольно ясные намёки в  знакомой ещё с кавказских времён «Тамбовской казначейше».
Сейчас её наконец напечатали  в «Современнике».
Перечитал и воспрянул. История о том, какие страсти кипят за ломберным столом в доме казначея, проигравшего улану и свои пожитки, и красавицу жену,  показалась ему не просто забавной, но и влекущей. С намёком. Майошка, как всегда, подталкивал его на дело.
Пошла игра. Один, бледнея,
Рвал карты, вскрикивал; другой,
Поверить проигрыш не смея,
Сидел с поникшей головой.
Иные, при удачной талье,
Стаканы шумно наливали
И чокались. Но банкомет
Был нем и мрачен. Хладный пот
По гладкой лысине струился.
Он всё проигрывал дотла.
В ушах его дана, взяла
Так и звучали. Он взбесился —
И проиграл свой старый дом,
И всё, что в нем или при нем.

Он проиграл коляску, дрожки,
Трех лошадей, два хомута,
Всю мебель, женины сережки,
Короче — всё, всё дочиста.
Отчаянья и злости полный,
Сидел он бледный и безмолвный.
Зачитался Мартынов.
Да…  в былые времена ещё как тянуло его к этому проклятущему зелёному столу.
Но надо было съездить во Владимир, по соседству,-  в связи с управлением своими имениями в губернии. И вот – как по заказу, – всё тот же зелёный  ломберный стол! На приёме у предводителя. И ринулся в игру сломя голову –   сразу с несколькими местными помещиками. Выиграл! А ставкой оказалась целая деревня под Владимиром!
К своей усадьбе в Знаменской на Клязьме он, торжествуя, перевёл всех выигранных крепостных крестьян, основав деревню Новая - рядом с господским селом.
   Спасибо,  Мишель! Не подвела твоя «Казначейша»!
  
                            Глава 19
        
    С СВИНЦОМ В ГРУДИ ЛЕЖАЛ НЕДВИЖИМ Я…

После «Тамбовской казначейши» и своего триумфа за ломберным столом я начал размышлять. Мишель, о твоём таланте подчинять людей своей воле.  Ведь ты  и на мне не раз упражнял свой магнетизм. Я всегда это чувствовал. Пробовал противиться  но, повинуясь демоническому и влекущему взгляду, ходил за тобой, как прикованный.
  Тревожит Арбенин из твоего «Маскарада».
- Вы человек, иль демон?
- Я -  ИГРОК!
Игрок- разрушающий, как Демон или Печорин.
И отрешённый от света.
И страдающий – печально глядящий на наше  поколение, как ты.
Откуда в 19 лет у тебя такое прозрение!? Как-то сказал мне, что ты потомок шотландца 16 века Томаса Лермонта, великого мистика , провидца и поэта…
Но что я мог понимать в те  беспечные для меня юнкерские времена!
Зато как беспощадно сбывались все твои пророчества…
Самое страшное для меня, Мишель, - вот это, ты высказал его за несколько месяцев до того, как тебя сразил мой выстрел, и ты лежал,  озаряемый всполохами молний …
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их жёлтые вершины
И жгло меня, но спал я мёртвым сном.
Однажды ты сказал мне – Я могу заглянуть в потусторонний мир…И добавил – Я никогда не пытаюсь избежать того, что предрёк…
   Значит, тогда, у подножья Машука, направляя свой пистолет в небо, ты показывал, что смиряешься со своей участью…
А я – твой палач, назначенный злым роком…
А может и Богом, карающим тебя за твой демонизм. И гордыню.
Мишель, милый,   теперь не проходит дня, чтобы я не проклинал это своё предназначение…

                              Глава.20

                 А  ГОДЫ ПРОХОДЯТ…

Так и не увидел ты свой  «Маскарад»- ни на сцене, ни в печати.
Кромсал, переделывал рукопись. Всё- зря!
  Помню, как пришёл в ярость, когда цензура  в третий раз отвергла драму.
Не дождался. Подоспел  1837, и ты – на Кавказе. Ссылка  и война.
И никогда в своей жизни уже не дождёшься…
   Эта сомнительная честь выпала мне, Мишель.  В 1853 году у нас, в Малом театре, объявили бенефис актрисы Львовой- Синецкой.
  И уж не знаю, что её подвигло…   среди прочих - выбрала сцены из «Маскарада».
  Получил и я пригласительный…
  Знаешь, Мишель, в первый раз порадовался, что тебя нет рядом и ты не видишь, в какой фарс они превратили твою драму.
  Представь, в последней сцене Арбенин пронзает Нину огромным кинжалом. Вроде того, что ты у меня высмеивал.
  Но этого им показалось мало. В коне сцены Арбенин хватает тот же кинжал  и со словами «Умри и ты, злодей!», эффектно закалывается.
  А  мистические хитросплетения судеб, светские интриги, всё, что тебе было  особенно дорого в пьесе, - как бы скороговоркой. Или вообще – никак!
   Так что не пришло ещё время ТВОЕГО «Маскарада», Мишель...
   Знаешь, с тех пор, как  тебя не стало, я  ничего не сочиняю. И перестал желать это делать. А ведь когда-то пытался соперничать с тобой - и в стихах, и в прозе.
   Завидовал…
   Какой же глупец был я тогда!.. Во всём хотел до тебя дотянуться,   Теперь даже и думать об этом стыдно
Но вот чего не было – никогда не пытался опубликовать свои «творения». Здесь моя совесть чиста….
   Я потеснил свою французскую библиотеку и на  видное место ставлю твои сочинения – прихожу к ним, как на любовное свидание.
И всё  яснее начинаю понимать, насколько бездарно  протекает моя жизнь – без любви,  друзей,  внезапных озарений -  в коротких и пустых интрижках, сибаритстве, лени, скуке,.. 
А годы проходят — все лучшие годы…
Как я согласен с тобой, Мишель!
…Жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка…
                                                   глава 21

                                  ЖЕСТОКИЕ ИГРЫ  
   
Вернусь к «Маскараду», Мишель. Лет через 10 ( апрель 1862), после того, как я увидел  ту   бенефисную чушь с водевильным злодеем Арбениным,- «Маскарад» всё-таки поставили, хоть и с купюрами, но целиком, – в том же Малом.  И с хорошими актёрами. Арбенин –Самарин, Нина – Позднякова, Звездич – Ленский, Казарин – Полтавцев, Неизвестный – Ольгин…
«Век блестящий»  предстал во всей красе. А вот век «ничтожный»  не получился.   Вычеркнули все обличительные стихи в адрес света, язвительные реплики Арбенина и Казарина на балу…
       Мне кажется, ты и саму жизнь  воспринимал маскарадом…

Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски. ( 1 января)

    В праздничной толпе  вместо лиц ты видел холодные маски.
   Но маскарад приманивал и тебя. Завлекал в свою игру.
    Помнишь, свой эскадрон маскированных нумидийцев, поливающих нас
мальчишек-  юнкеров ледяной  водой?
      А твой Печорин,  не устающий менять маски себе и «партнёрам», разыгрывая очередной спектакль то с княжной Мери, то с Грушницким…
        О нет,  Печорин – не автопортрет, как некоторые полагают.
        Он - портрет, составленный из пороков всего нашего поколения.
        Это ты верно сказал, Мишель.
        Ты сам– выше! И значительнее.
        Но  сколько же в тебе  – от Печорина! И в нём – от тебя!
        Все эти «милые» забавы - находить в других смешное, уязвимое и  выставлять  напоказ,  под  аплодисменты  непритязательной публики.
       Ведь и меня на роль горца с огромным кинжалом определил ты, Мишель!           И настолько   ловко, что я поначалу тебе  подыгрывал, пока  догадался: не шутка это  –  издёвка!
      А Грушницкий!
     Меня изобразил – все догадались.
  До чего же наивный у Печорина приятель–  даже  не замечает, что над ним  без конца подтрунивают - с ласковой дружеской улыбкой. Не чувствует уколов, принимая их за проявление дружбы. Туповат-с!
    Но я не о романе – я о тебе , Мишель.  Никогда, видно. не уясню, откуда у тебя эта неистребимая тяга к игре с людьми, которые ничего плохого тебе не сделали?! Не будь ты ИГРОКОМ – ничего бы между нами не случилось. Но не окажись рядом меня – оказался бы другой.
Игрок ведь не может без партнёра! И без игры. Без маскарада. Только вот игры твои часто оказывались опасными и жестокими….
А Ты  не просто подставлялся под смертельный удар, испытывая судьбу и гневля Бога, веруя в предначертание. Ты сам упорно и рьяно  провоцировал удары, притягивал их…                                                                                                                 
                            Глава 22

                        Война и мир

  Нет друга, Мишель!
  Есть партнёры за ломберным  столом. Собутыльники на вечеринках. Приятели - охотники.
А вот так, чтобы  кому-то душу излить…
Ведь и у нас с тобой редко выпадали душевные  минуточки – помнишь, как резко ты обрывал  мои  сантименты, подменяя их  очередной шуткой или, того хуже, насмешкой
Лишь однажды раскрылся. Когда лежал в госпитале Юнкерской школы с переломанной ногой. – пытался укротить диковатую лошадь, и она тебя лягнула..
Я навестил тебя, и ты вдруг заговорил о восхитительной девочке  Вареньке Лопухиной -  о том, какой она явилась тебе восторженной, поэтической, ласковой  и как светел и добр был её взгляд. Не умела сердиться на твои шутки – улыбалась нежно.
  На четыре года вы потеряли друг друга.
А потом жестоким ударом свалилась на тебя весть о замужестве Вареньки,
- Любил её безотчётно, говорил ты мне тогда, - и буду любить всю жизнь…
… А сейчас, Мишель, я думаю - откуда берётся у людей отчуждение?  Боязнь  впустить в свою душу другого. Даже среди  близких. Вот моя любимица – дочь Софьюшка Давно заметил - отдаляется от меня. А когда заметил, не разгадал – почему…
Наверное, не умел находить для неё нужных слов, Не приласкал, не расспросил когда видел её в печали. Не утешил. Так же и с сыном Виктором… с другими детьми.
Погружённый в собственные  думы и скорби, в свои увлечения и развлечения – не  замечал, как один за другим уходят от меня  дети – всегда думал, что даю им всё необходимое, чтобы жить  в радости. И всё у них было, как у меня в детстве, – гувернёры и гувернантки, праздники и науки, любимые пони и лошади. Не было, оказывается, лишь одного – меня самого.
Мне казалось,  они счастливы. Но ведь счастье – миф! Есть мгновения счастья, а постоянно счастлив только идиот.
Лишь  случайно узнал, что Софьюшка  часто бывает в имении графа Толстого, нашего прославленного писателя. И ближнего соседа.
Как случилось, что её приветили в «Ясной поляне». Кто привёл в дом Толстого – не ведаю.
Знаю лишь одно – юная жена графа Софья Андреевна, приютила в своём добром сердце мою. Софьюшку.
Лев Николаевич, полный сил , энергии и любви к своей семнадцатилетней  Сонечке, затеял в то время – шёл год 1863 – новый роман, который хотел поначалу назвать «Тысяча восемьсот пятый год».
А потом решил иначе – «Войну и мир» он создавал чуть ли не на глазах обеих Сонечек. Минуло два года, и первая часть  романа явилась в «Русском вестнике».
Вся Россия зачитывалась этой  книгой жизни.
Ведь война и мир, сменяя друг друга,   творились  в судьбе каждого. И у каждого по-своему.
Это чудо какое-то, Мишель – преобразилась моя Софьюшка. Глаза её  засветились теплом, добротой и пониманием  чего-то такого,  что и словами не выразишь…
А вчера говорит – Знаешь, папа, Лев Николаевич приглашает нашего Виктора в Ясную поляну – на охоту..  Как славно!

                           СВИСТОК
                              глава 23

Как-то неправильно , Мишель, ты любишь Россию. – «странною любовью».
Я  вот роюсь  в сатирическом приложении к «Современнику»  - «СВИСТОК» за 1858 год и вижу, к а к   надо  правильно любить Россию – сердце радуется. Если не сказать – ликует.

РОДИНА  ВЕЛИКАЯ

О моя родина грозно-державная,
Сердцу святая отчизна любимая!
Наше отечество, Русь православная,
Наша страна дорогая, родимая!

Как широко ты, родная, раскинулась,
Как хороша твоя даль непроглядная!
Грозно во все концы мира раздвинулась
Мощь твоя, русскому сердцу отрадная!..

Уяснил, Мишель, что есть - настоящий патриотизм!! И как надо давать отпор  недругам  России!
Впрочем, я не завидую автору этой пародии. Найдёт его  охранка и воздаст – за насмешки  над  САМЫМ СВЯТЫМ…
Я не бунтарь, Мишель, но мне по душе, когда кто-то, смелый, высмеивает этот квасной слюнявый патриотизм.
Хорош этот «Свисток»! Учит и родину любить, и гласности, которая «полезна, как свет. Только вот сомневаются ещё в нашем городе, что свет полезен»…
И благородству учит - рыцарству!
… «Один солдат нашёл сто рублей и возвратил их по принадлежности».
     «Один мужик наехал в поле на замерзавшего мальчика и не бросил его, а довёз до села».
       «Один мещанин, уезжая из города, заплатил все свои долги, хотя и мог уехать не заплативши».
Ну как здесь не прийти в умиление, не пролить трепетную слезу!
Но хватит ёрничать.
Ты, видно, заметил, Мишель – я  невольно перенимаю у тебя  эту склонность к иронии и насмешкам.
А что ещё остаётся стареющему одинокому мизантропу - когда вся жизнь его превращается в пустую и глупую шутку!?
И некому руку подать…
Вот мне бы самому наведаться в Ясную Поляну – и поговорить по душам с тамошним мудрецом, который  непременно утишит  мои печали, всё-всё поймет.
Но нет – не решусь…
Никогда.
Приходить туда можно с чистой совестью…
А может, я и не прав – таким, как я, и надо приходить.
Как в храм

                                          Глава 24

                      ВСЁ – ИЗ ДЕТСТВА

Прости, Мишель, что избрал тебя своим духовником. И не только потому, что нет возле меня никого, кому можно бы было свою душу доверить. Понимаешь – не спасло меня это  назначенное судом покаяние…
А ты, мне кажется, слушаешь сочувственно и… по-доброму.  Мне только это и нужно – чтобы слушал… и улыбался ласково. С участием. Правда, я помню и другое- когда твоя ласковая улыбка означала иное – твоё снисхождение к моей тупости.
Знаешь, Мишель, я только сейчас начинаю догадываться, откуда явился твой  насмешливый, желчный  и злой нрав. И почему твоё сердце так часто полнилось ядом.
Всё – из детства, мой друг!
Ведь твоя бабушка Елизавета.  Алексеевна,  окружая тебя  мыслимыми и немыслимыми радостями, забавами и утехами,  потакая любым твоим капризам, исполняя  самые фантастические твои прихоти -  ошиблась в главном.. .
Не сумела или… не хотела избавить тебя, потрясённого и рыдающего в тиши, от лицезрения диких скандалов, которые бушевали в Тарханах.  Ты  со страхом и болью наблюдал всё.
     Проклятия, которые лавиной  рушились на голову твоего несчастного отца  .
- Развратник! Картёжник! Пьяница! Злодей!  Ты, ты погубил во цвете лет мою единственную дочь!
Ты видел,  Мишель, изгнание навеки  родного отца из дома, из твоей жизни.
«Ужасная судьба отца и сына – жить розно и в разлуке умереть…»
Всё это, Мишель,   потрясло, искалечило твою душу – в самые ранние годы твоего «счастливого детства».. Оставило в ней неизгладимую «детскую печать». На всю твою жизнь.
Ты не мог не обозлиться, не ощетиниться  на такое своим  дьявольским умением истязать людей -  обидами, оскорблениями, злыми остротами и эпиграммами, колкостями, насмешками, откровенными издевательствами.
Прямые отзвуки твоих собственных  детских обид и потрясений!
Моё детство не знало ничего подобного. Я и сёстры были окружены любовью отца и матери. Бог дал им долгие годы жизни, и все эти годы я рвался домой - в тепло семейного очага.
Никогда  не давали мне столкнуться с проявлениями вражды, зла и ненависти…
Может, поэтому я так долго, годами, терпел и сносил твои  нападки, мой милый друг Мишель.
Молча копил обиды, усмиряя свою гордость.

                                           Глава 25

                             НЕ ТАКОЙ ЭТО НАРОД!

Пришло время, Мишель, признаться  в тяжком своём пороке, если не сказать,  грехе, – трусоват я, вот что. Наверное, это «детская печать» моего изнеженного детства.
  «Маменькин сыночек!
Даже ни разу не подрался с мальчишками.
…Повзрослев, избегал ссор, старался  «не замечать насмешек»- боялся дуэлей. Да и на войне с горцами…
Вроде бы доброволец, но ведь  из тщеславия, а не по храбрости. Случалось и в атаки ходить. Но… всегда с боязнью – а вдруг…
Всё же шёл – из того же тщеславия, желания выслужиться, не уронить честь. Как бы не засмеяли, не уличили в трусости.
Только легче мне было там, где не шибко  стреляют и режутся. Укрепления возводить. Или мятежные аулы жечь.
И это в то время, Мишель, когда ты стал командиром «отряда летучих разведчиков». И про тебя ходили легенды.
Перечитываю записки историка твоего Тенгинского пехотного полка Раковича, и меня обуревают такие смутные чувства, что я и сам не могу в них разобраться. То ли восхищение тобой, то ли  презрение к своёй трусости, то ли обвинения тебя в бахвальстве.…
Но всё-таки главное – признание собственной ущербности. И этот вечный самоупрёк  - я бы т а к   не мог.!
Вот они  тревожащие мою душу записки…
"Лермонтов принял от Дорохова начальство над охотниками, выбранными в числе сорока человек из всей кавалерии. Эта команда головорезов, именовавшаяся "лермонтовским отрядом", рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля, как снег на головы сваливаясь на аулы чеченцев… Лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха, Лермонтов на белом коне не раз бросался в атаку на завалы. Минуты отдыха он проводил среди своих головорезов и ел с ними из одного котла ".
Может, и здесь – зависть!?
Но к чему –  твоему бесстрашию, удали?
Добро бы ещё – выдвижения по службе. Но и этого не было. Ты так и оставался поручиком. А я вышел в майоры…
   Стыдно…
   Война эта   чёртова продолжалась ещё долгие годы. Только я уже следил за ней по газетам.
Узнал, что Кавказский корпус преобразован в армию – 200 тысяч штыков! И  баснословный непобедимый  Шамиль, имам Чечни и Дагестана, - в 1860 –м, после кровопролитных боёв под  аулом Гуниб – добровольно, на выгодных для себя условиях, сдался Барятинскому, командующему нашей армией.
Был обласкан государем,  получил из его рук русское дворянство и резиденцию для себя и своей семьи - сначала в Калуге, а потом в Киеве.
И  26 августа 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями принёс присягу на верноподданство России.
Мятежный Кавказ  смирился. Но не потому, что его победили. А потому, что Шамиль повелел. Став другом Александра 11, этот великий горец оказался верен своей присяге. И своей дружбе с Россией и её царём.
А покорить силой, какая бы она ни была, поставить на колени тех же  чеченцев  – немыслимо!
Не  такой это народ!

                 Глава 26

           ЧТО  ВПЕРЕДИ!?

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон…

Неужто, Мишель, и это твоё  предсказание сбудется!? Что   – вторая пугачёвщина? Или того хуже. Наши «временнобязанные» мужики поднимутся? Дал им в 1861-ом  волю государь-освободитель, а землицей  не наделил. Выкупать её  обязаны – у нас, помещиков. Вот и справляют барщину, как прежде. Насупленные. Притихшие. Грозные. О выкупе  пекутся?  Куда там - прокормиться бы…
Глядишь – и за вилы...
Страшно стало жить в этом обозлённом мире, Мишель.
Верно сказал о реформе наш  поэт Николай  Алексеевич
Некрасов – ударила, мол, она  «одним концом по барину, другим – по мужику…»
Что ни деревня –  беда..
Кстати, в «Современнике» уже напечатан «Пролог»  его  поэмы  «Кому на Руси жить хорошо?»  
  Жутко , когда одна за другой мелькают по Руси губернии, волости,  деревеньки с такими вот зловещими говорящими названиями…
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:
Семь временнообязанных,
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из смежных деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина.
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож…

Какой уж тут выкуп!
Какое уж тут мирное помещичье житьё, если  такие вот прокламации гуляют - К топору зовите Русь!
Чего  ждать? На что надеяться? Во что верить? И кому?
Неужто и впрямь близится России черный год…
   А во дворе у меня весело играет  Георгйй, внук мой. Софьюшка подарила. На нём новенький черкесский костюмчик с кинжальчиком – весь в меня, говорят, - тёмноволосый, чёрнобровый, гибкий, но… очень капризный и обидчивый.
  Что у него впереди?
Невозможно об этом думать.
Пусть резвится ребёнок…

                                  Глава  27

                      МНЕ  СТРАШНО, МИШЕЛЬ...

Мой самый тяжкий грех, Мишель…
Перед тобой.
И перед собой.
Перед Россией…
  Ведь это я не позволил тебе сделать всё, что было предначертано тебе   свыше.
Сколько ненаписанных поэм и романов сразила моя бесовская пуля!
Конечно, того, что ты успел, уже достаточно, чтобы поставить тебя в один ряд с  корифеями нашей  словесности,
  Подумать только – цвет нашей литературы…
Тургенев, Гончаров, Герцен  всего на два года младше тебя!
Достоевский и Некрасов – на семь.
Драматург Островский – на девять.
Лев Толстой – на четырнадцать…
И все здравствуют!
Твои, мои современники.
И многие - то самое поколение, Мишель, на которое ты глядел  «печально», о грядущем которого  с горечью говорил: «иль пусто, или темно»; и предрекал: «в бездействии состарится оно».

Корил с горечью - «К добру и злу постыдно равнодушны…
Был уверен:
Толпой унылою и скоро позабытой
Над миром мы пройдём без шума и следа.
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда…

Ошибся, мой друг. Поколение выросло и деятельным, и совестливым, и духовным, и сострадательным, и даровитым.
Разве ты сам не один из тех, кто своим гением  опроверг свои  же скорбные строки!?
А Фёдор Достоевский !!!
Не прошло и десяти лет после твоей скорбной «Думы»   (1838 – А.Г.),  как  уже вышла  и затронула сердце каждого его  повесть «Бедные люди». Затем – «Белые ночи», «Записки из мёртвого дома», «Записки из подполья».
И пошли чередой – великие романы….
«Преступление и наказание», »Идиот»,  Бесы»  - сколько «мыслей плодовитых», преображений и пробуждений души вызвали  эти книги  в нас, первых своих читателях!. И вызовут, я уверен, в последующих поколениях, многих и многих…
  И ты, Мишель, был бы сейчас на вершине своего искусства. Первым среди первых.

Каким новым , небывалым ещё светом сияли бы сегодня твоя поэзия и проза,!
Если бы не я…
Я  расточил все свои силы, думая об этом.  И нет ничего на свете, что могло бы хоть чуть  усмирить эти  думы.
  Мне страшно, Мишель, предстать перед Богом с таким неискупимым грехом.
Страшно…
 

                                        Глава 28

                      У  МЕНЯ ОДИН ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК

С  годами, а мне уже скоро 60,  зависть к тебе, Мишель, не проходит. Но это уже не прежняя юношеская зависть к твоему дару сочинителя, твоей необузданной храбрости и  бесшабашности, умению пленять и очаровывать. Слава Богу, всё это позади.
Зависть к тому, что ты никогда не узнаешь,  как это бывает, когда, промаявшись полночи бессонницей, глядишь в кромешную тьму и слышишь непрестанный звон в ушах. Звон этот не оставляет тебя целыми днями.
Погребальный …
Нельзя ни уйти, ни забыться.
И начинаешь  различать, как неровно колотится сердце, будто отсчитывает последние удары, вот-вот остановится. Хочется глубоко вздохнуть – и не можешь. Разминаешь онемевшие пальцы ног, лодыжки – будто цепями скручены. С трудом встаёшь, делаешь неверные скованные шаги – начинает болтать из стороны в сторону, кружится истязаемая  пронзительным звоном и гулом голова. И уже жалеешь, что зачем-то поднялся…
Ничего подобного ты  никогда не узнаешь, Мишель, оставшись навеки молодым и полным сил.
Как этому не завидовать!
Ты никогда не изведаешь, что это значит – бояться старости. Каждый год, а потом чуть ли не каждый день  испытывать на себе её новые и новые атаки. И приступы.
Представляешь, наступает час, и ты уже без помощи слуги не можешь сесть в седло…
Впрочем, всё это не про тебя, Мишель. Таким, как ты, не к лицу было бы поддаваться старости и горевать об её неотвратимости..
Как это не к лицу Льву Толстому или Тургеневу.
Твоё сочинительство, труд радостный и не оставляющий  времени на пустое, твой журнал, который ты мечтал  затеять как только добьёшься отставки, - вот что занимало бы весь твой досуг и все твои помыслы.
Это не ты, а я – из той части нашего поколения, которое состарится в бездействии,  не умея сберечь «юных сил», «ничем не жертвуя ни злобе, ни любви»…
…Не знаю, что на меня нашло. Никогда не  сетовал на свои хвори,  даже детям. Да их уже давно и нет возле меня. Разбежались…
Но наступает у человека  момент, когда ему непременно хочется, чтобы рядом был кто-то близкий и чтобы можно было ему пожаловаться. Тогда и боль хоть немного спадает. И наступает просветление.
У меня один такой человек – ты, Мишель.
Помню,  ты не очень то  меня и жаловал. Были у тебя друзья более сердечные и близкие – друг детства Аким Павлович Шан – Гирей, Святослав Афанасьевич Раевский.
Но так уж случалось, что наши с тобой дороги часто пересекались – тогда и  наступало взаимное притяжение.  В тебе  таился  какой-то странный  интерес ко мне. Я это подозревал. Возможно, это был интерес к персонажу  будущего романа или внезапных эпиграмм . Я съёживался в предчувствии обиды.
Но  вдруг начинались излияния души, такие искренние, и подозрения отпадали…

                                     Глава 29      

                           ОН ТАК И УСТРОИЛ

Я долго не решался начать этот разговор, Мишель. Но теперь, видимо, подоспело время.
И мало его у меня.
Перечитывая твои сочинения, не перестаю думать… страшно вымолвить…
Была  какая-то изначальная неотвратимость того, что случилось 30 лет назад- под раскаты грома небесного. Будто сам Всевышний выносил тебе свой приговор – судил за тягчайший смертный грех.
За гордыню, Мишель!
Не утихающая всю твою жизнь – «с Небом гордая вражда» и «это адское презренье ко всему» не могли остаться без возмездия. И оно наступило.
Ведь  чуть ли не с трёх лет бабушка внушала тебе, что ты самый самый – самый - умный, прекрасный, храбрый, непобедимый, любимый…
В Юнкерской школе, спору нет, ты был выше всех, но высокомерие, родная сестра гордыни, уже  владело тобой  в обращении со многими из нас. Шло время, и ты  наделял собственной гордыней героев своих сочинений – Демона, Арбенина, Печорина, насыщал ею облитую горечью и злостью лирику..
Как можно, Мишель, произнести такое - «…и целый мир возненавидел, чтобы тебя любить сильней»?!
Неужели ненависть прибавляет любви!!?
Непокорность Богу ты пронёс через годы, и последний её отзвук – за несколько месяцев до гибели…

Благодарность

За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей,
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был…
Устрой лишь так, чтобы отныне
Недолго я ещё благодарил.(1840)

ОН   так и устроил, Мишель…
Посчитал твой сарказм за «молитву»… И внял ей, разразившись громами и молниями над горой Бештау.
                

.