Глава 27
Мой самый тяжкий грех, Мишель…
Перед тобой.
И перед собой.
Перед Россией…
Ведь это я не позволил тебе сделать всё, что было предначертано тебе свыше.
Сколько ненаписанных поэм и романов сразила моя дьявольская пуля!
Конечно, того, что ты успел, уже достаточно, чтобы поставить тебя в один ряд с корифеями нашей словесности,
Подумать только – цвет русской литературы…
Тургенев, Гончаров, Герцен всего на два года младше тебя!
Достоевский и Некрасов – на семь.
Драматург Островский – на девять.
Лев Толстой – на четырнадцать…
И все здравствуют!
Твои, мои современники.
И в основе своей - то самое поколение, Мишель, на которое ты глядел « печально» , а о грядущем его с горечью говорил: «иль пусто, или темно»; и предрекал: «в бездействии состарится оно».
Корил с горечью - К добру и злу постыдно равнодушны…
Был уверен:
Толпой унылою и скоро позабытой
Над миром мы пройдём без шума и следа.
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда…
Ошибся, мой друг. Поколение выросло и деятельным, и совестливым, и духовным, и сострадательным, и даровитым.
Разве ты сам не один из тех, кто опроверг свои же скорбные строки!?
А Фёдор Достоевский !!!
Не прошло и десяти лет после твоей скорбной «Думы» (1838 – А.Г.), как уже вышла и затронула сердце каждого его повесть «Бедные люди».
Затем – «Белые ночи», «Записки из мёртвого дома», «Записки из подполья».
И пошли чередой - великие романы…
«Преступление и наказание», »Идиот», Бесы» - сколько «мыслей плодовитых», преображений и пробуждений души вызвали все эти книги в нас, первых своих читателях!. И вызовут, я уверен, в последующих поколениях, многих и многих…
И ты, Мишель, был бы сейчас на вершине своего искусства. Первым среди первых. Каким новым, небывалым ещё светом сияла бы сегодня твоя поэзия и проза,!
Если бы не я…
Я расточил все свои силы, думая об этом. И нет ничего на свете, что могло бы хоть чуть унять эти думы.
Мне страшно, Мишель, предстать перед Богом с таким неискупимым грехом.
Страшно…
продолжение следует