Жизнь Гумилёва и по сей день преследуют мифы. Например, об его ненависти к большевикам сразу же после возвращения с войны. Но разве он сам этого не опровергает ?
Вы знаете, что я не красный,
Но и не белый – я поэт!
Даже эмигранты, непримиримые враги Советов, признают:
«Он большевиком никогда не был; отрицал коммунизм и горевал об участи родины, попавшей в обезьяньи лапы кремлёвских правителей. Но нигде и никогда публично против них не выступал. Не потому, что боялся рисковать собой – это выходило за круг его интересов. Это была бы политика, а политика и он, поэт Гумилёв, – две полярности... Он жил литературой, поэзией. Жил сам и старался приобщать к ним других». (С.В. Познер)
Ради такого приобщения, Гумилёв сотрудничал со всеми большевистскими просветительскими организациями, вёл поэтические кружки в Пролеткульте, у революционных матросов Балтийского флота и даже в образовательной коммуне милиционеров. Ко всем начинаниям советской власти в культуре относился с большим сочувствием. Уважал наркома А. В. Луначарского, был в приятелях с некоторыми из большевистских начальников. Даже с управделами Петроградского совета Каплуном. Спорили о литературе, выпивали. иногда нюхали эфир. Каплун благоволил богеме, помогал чем мог и имел специальную ложу в Мариинском театре - в благодарность за то, что не позволил закрыть театр после революции. Гумилёв охотно принимал от него «реквизированное у буржуев» вино – в те годы роскошь. Вместе с Корнеем Чуковским «пробивал» для литераторов через того же Каплуна бесценные в замерзающем Петрограде дрова.
А когда в эмиграции появились публикации с нападками на «совдеповскую ”Всемирную литературу”», по поручению Горького, ответил «клеветникам России» письмом для зарубежной печати..
К большевикам относился со странной смесью презрения и терпимости, но против их власти не выступал. Старался обходить её.
Ему сильно навредили горбачёвская гласность и перестройка. Эйфория и мифотворчество тех лет исказили подлинный облик, породили в нашем сознании фальшивый, надуманный, тенденциозный образ поэта – бунтаря. Расстрел Гумилёва на этой волне выглядел однозначно, создавал ему ореол мученика, положившего жизнь за Россию. Получался уже не Гумилёв, а как минимум, Борис Савинков.
Ну, не был он стойким «борцом с красной заразой»! Его символическое участие в заговоре Таганцева – не что иное, как очередная мальчишеская выходка конквистадора. А «контрреволюционная деятельность» – игра, позволявшая загадочно намекать юным поклонницам на некую страшную тайну. Одоевцеву, к примеру, он просил проводить его до конспиративной квартиры, где якобы должен был получить револьвер.
«У этого профессора поэзии была душа мальчика, бегущего в мексиканские пампасы, начитавшись Густава Эмара» (А. Я. Левинсон)