КОНЕЦ МИСТИФИКАЦИИ
( окончание главы «ВЫБОР» из книги о Николае Гумилёве - продолжение)
В августе 1909 года в редакцию «Аполлона», где трудился Гумилёв, пришло странное письмо на листах с траурной чёрной каймой, переложенных душистыми засушенными травами. Неизвестная поэтесса, подписавшаяся буквой «Ч», предлагала свои грустно-романтические стихи:
И я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг,
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?
Ответить редактор «Аполлона» Сергей Маковский не мог – обратного адреса не было. Но вскоре незнакомка позвонила по телефону.
– Никогда, кажется, не слышал я более обворожительного голоса, – умилялся Маковский.
Вскоре – новое письмо. И снова надушенные листы с траурной каймой, засушенные пряные травы, стихи. Незнакомка сообщает своё необычное имя: Черубина де Габриак. Маковский рассказывает о ней «аполлоновцам», показывает стихи. Все в восторге. Общее мнение: печатать! Особенно восхищается Макс Волошин. Только Лиля – Е. И. Дмитриева – отзывается о стихах неодобрительно, сочиняет на них пародии. Литераторы-мужчины списывают это на обычную женскую ревность.
Осенью 1909 года во втором номере журнал публикует семь (!) стихотворений никому не известной поэтессы. Переписка с Маковским дополняется телефонными звонками. С каждым днём возникают новые черты портрета незнакомки. Она – восемнадцатилетняя испанская аристократка, «инфанта», ревностная католичка. После смерти матери воспитывалась в монастыре. В письмах и телефонных разговорах угадывались одиночество и тоска по любви. Рыжеволосая, немного прихрамывающая красавица…
Узнав адрес, Маковский посылает девушке пышный букет. В ответ стихи:
Твои цветы… цветы от друга,
Моей Испании цветы.
Я их замкну чертою круга
Моей безрадостной мечты.
Заворожу печальным взглядом
Двенадцать огненных гвоздик,
Чтоб предо мною с ними рядом
Из мрака образ твой возник…
И я скажу… но нет, не надо, –
Ведь я не знаю тихих слов.
И в этот миг я только рада
Молчанью ласковых цветов.
«В крови горит огонь желаний, / душа тобой уязвлена…» – стихи про меня, – признался бы Маковский. Он жил от письма к письму, от звонка до звонка (благо «инфанта» звонила теперь ежедневно). Теряя от страсти рассудок («целуй меня, твои лобзанья мне слаще мирра и вина…»), редактор знаменитого «Аполлона» молил о встрече, но загадочная Черубина каждый раз находила отговорки – «свидание невозможно». А в письмах – новые завлекающие вирши:
Милый рыцарь Дамы Чёрной,
Вы несли цветы учтиво,
Власти призрака покорный,
Вы склонялись молчаливо.
Храбрый рыцарь! Вы дерзнули
Приподнять вуаль мой шпагой...
Гордый мой венец согнули
Перед дерзкою отвагой.
Бедный рыцарь! Нет отгадки,
Ухожу незримой в дали –
Удержали вы в перчатке
Только край моей вуали.
– Кто она? Почему скрывается? Когда же наконец зайдет в редакцию? – страдал Маковский.
Тщетно. «Испанская аристократка» решительно уклонялась от личного знакомства, настаивала на том, что сотрудничество её в «Аполлоне» (против всех правил) должно оставаться анонимным – из-за сложных и неразборчивых семейных обстоятельств...
От редактора любовный угар передался остальным «аполлоновцам».
И. фон Гюнтер не скрывал: «Всем коллективом мы влюбились в поэтессу Черубину де Габриак». Разговоры в редакции то и дело сводились к тайне «инфанты», горделивой красавицы, такой недоступной. «Дон Жуан» Гумилёв клялся покорить сердце Черубины при первой же встрече. Её разыскивали в литературных салонах, высматривали в ложах театров, на концертах. Близкий друг Маковского барон Н. Н. Врангель, прослышав, что девушка собирается за границу, обходил вагон за вагоном все поезда, отправляющиеся с Варшавского вокзала. Едва не кончилось скандалом, когда на перроне он кинулся к подходившей по приметам юной рыжеволосой девушке, приняв её за Черубину де Габриак.
Тайна раскрылась внезапно, разгадка оказалась ошеломляющей: под именем Черубины скрывалась Елизавета Ивановна Дмитриева – Лиличка, оставившая Гумилёва с разбитым сердцем.
Необычный розыгрыш придумал Макс Волошин. Он же вместе с Лилей писал стихи от имени Черубины. Так возникла самая яркая мистификация Серебряного века. М. И. Цветаева нарекла это время «эпохой Черубины де Габриак», Алексей Толстой называл Елизавету Ивановну «одной из самых фантастических и печальных фигур русской литературы». Пример Волошина вдохновил Брюсова: он пытался повторить такой же розыгрыш с молодой поэтессой Надеждой Львовой. Сам же Волошин замышлял ещё одну мистификацию: долго, но безуспешно уговаривал Марину Цветаеву писать стихи под вымышленными мужскими именами.
Разоблачение обернулось для Лилички сущей катастрофой. Надолго забросила стихи, ушла из «Аполлона», вообще как бы исчезла для всех знакомых. Потом вышла замуж за В. Н. Васильева и уехала с ним в Туркестан. Но даже через полтора десятка лет постоянно возвращалась мыслями к Черубине:
Где Херувим, своё мне давший имя,
Мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
Касаешься крылами ты своими?
С Волошиным Елизавета Ивановна переписывалась всю жизнь. С Гумилёвым встретиться не решалась. но до конца своих дней мучилась чувством вины перед ним. Откликнулась на его смерть:
Как-то странно во мне преломилась
Пустота неоплаканных дней.
Пусть Господня последняя милость
Над могилой пребудет твоей!..