[показать]
ВДОХНОВЕНИЕ
Два взгляда на писательство существуют веками. Для одних – это вдохновение, «неожиданность души», «краткие, сверкающие мгновения» (Фридрих Шиллер), которые приносят замысел, решения, строфу, черту характера или ход событий в жизни персонажей.
В словаре греков вдохновение соседствовало со словами мания, безумие, его путали с экстазом, с энтузиазмом.
Божественное происхождение вдохновения исповедует молодой Гёте, полагающий, что художник только складывает поленья для костра и старается, чтобы они были сухими: костёр, к немалому его удивлению, вспыхивает сам. В урочный час!
Пришло время, и над вдохновением стали насмехаться. Для Гюстава Флобера, например, вдохновение – «уловка для мошенников и яд для творческой мысли».
«Всё вдохновение, – утверждает он, – состоит в том, чтобы ежедневно в один и тот же час садиться за работу».
Лев Толстой сказал , пожалуй, проще всех: «Вдохновение состоит в том, что вдруг открывается то, что можно сделать...
Но как и...почему открывается?
Удивительную историю по этому поводу нашёл я в записях Корнея Чуковского...
«...Не знаю, бывали ли у вас такие беспричинные приливы веселья, а я без них, кажется, пропал бы совсем в иные наиболее тоскливые периоды жизни... Один такой день мне запомнился особенно ясно – 29 августа 1923 года, душный день в раскалённом, как печь, Петрограде...
Чувствуя себя человеком, который может творить чудеса, я не взбежал, а взлетел, как на крыльях, в нашу пустую квартиру (семья моя ещё не переехала с дачи) и, схватив какой-то запылённый бумажный клочок, с трудом отыскав карандаш, стал набрасывать строка за строкой (неожиданно для себя самого) весёлую поэму о мухиной свадьбе, причём чувствовал себя на этой свадьбе женихом...
Поэму я задумал давно и раз десять принимался за неё, но больше двух строчек не мог сочинить... А теперь я исписал без малейших усилий весь листок с двух сторон и, не найдя в комнате чистой бумаги, сорвал в коридоре большую полоску отставших обоев и с тем же чувством бездумного счастья писал безоглядно строку за строкой, словно под чью-то диктовку.
Когда же в моей сказке дело дошло до изображения танцев, я, стыдно сказать, вскочил с места и стал носиться по коридору из комнаты в кухню, чувствуя большое неудобство, так как трудно и танцевать и писать одновременно.
Очень удивился бы тот, кто, войдя в мою квартиру, увидел бы меня, отца семейства, 42-летнего, седоватого, обременённого многолетним подённым трудом, как я ношусь по квартире в дикой шаманской пляске и выкрикиваю звонкие слова и записываю их на корявой и пыльной полоске содранных обоев.
В этой сказке два праздника: именины и свадьба. Я всей душой отпраздновал оба. Но чуть только исписал свою бумагу и сочинил последние слова сказки, беспамятство счастья мгновенно ушло от меня, и я превратился в безмерно усталого и очень голодного дачного мужа, приехавшего в город для мелких тягостных дел.
Вряд ли я тогда понимал, что эти внезапные приливы бездумного счастья, в сущности, возвращение в детство...
Эти возвращения в детство чаще всего были сопряжены у меня с таким редкостным и странным душевным подъёмом, который я дерзну обозначить устарелым словцом вдохновенье...
Потом эти минуты возвращения в детство были так коротки, что дарили мне лишь несколько строк. Остальные приходилось добывать долгим и упрямым трудом, неизменно радостным и тяжким. При работе над «Айболитом» вдохновение нахлынуло на меня на Кавказе – в высшей степени нелепо и некстати – во время купания в море. Я заплыл довольно далеко, и вдруг под наваждение солнца, горячего ветра и черноморской волны, у меня сами собой сложились слова:
Ох, если я утону,
Если пойду ко дну...
Голышом побежал я по каменному берегу и, спрятавшись за ближайшей скалой, стал мокрыми руками записывать стихотворные строки на мокрой папиросной коробке, валявшейся тут же, у самой воды, и сразу в какой-нибудь час написал строк двадцать или больше...
.
[394x296]