В «Месяце в Дахау» передо мной стояла задача показать красоту чудовищного. Пауль Целан сказал: «После Аушвица стихи невозможны». Я хотел написать такую невозможно чудовищную прозу «после Аушвица». Кощунство это надругательство над человеком, надругательство над личностью. В пьесе «Землянка» речь идет не о реальной землянке. Это была моя реакция на советское убожество, бытовое и идеологическое, на литературный опыт советской военной прозы, во многом фальшивый, и текст пьесы к реальной войне имел более чем косвенное отношение. Я разбирался с советским литературным опытом, а не с солдатами. Это не глумление, а попытка взглянуть на мир под другим углом. Я вообще не люблю искусственной позы в литературе, если она не носит черт высокого безумия.