Настроение сейчас - удовлетворённое

Ночью в одном из окон чьей-то кухни горит свет. Спрятано шторами. В комнате стоит стол, за столом сидит человек. В руке у человека большой нож, в его глазах хладнокровная решительность, на столе апельсины.
Мир замер, расправившись в один большой амфитеатр, в зрачке которого собрано всё внимание всех сцен. Ни один живй человек никогда не переживал ничего подобного ни до, ни после, а тот кто сидит за ножом, не переживёт свою роль.
Толкаясь от страха оранжевые фрукты жмутся друг к другу, словно ждут второго пришествия, и от этого становясь ещё меньше перед гигантским, свободно расслабленным, ещё даже не поднятым тесаком.
Человек собирает всю волю своих зрителей на лезвие, как кажется им, и на скрещенные под столом ноги, как кажется ему. Лёгким движением поперечного разреза он лишает первый фрукт девственности, обильно орошая своё лицо брызнувшей из-под кожи оранжевой жизнью.
Никто не смеет позволить зазвучать даже тишине. Он замирает, вдыхая безвоздушное пространство и резким движением бросает нож вниз, сквозь рвущуюся плоть, к своей руке, давая слиться двум из трёх вечных начал.
Зрители восторжены своей истерической овацией, кругом звучит какофония Маленького Камерного Оркестра вселенной, рождаются прямо на зрительских местах дети, но ни один не смеет умереть и даже слепые на миг перестали врать и пристально всматриваются в божественную Игру вечного Мастера смещения.
Два часа вечности никто не смел вдохнуть, только лишь выдыхая от восторга, наполняя мир своей жизнью. А маленькие, словно горошины, апельсины, нещадно уничтожались во славу героям прошлого представления, как и следующие будут принесены сегодняшним.
Стол закрыл собой весь мир, а его закрыла плоть погибших без борьбы. Завершённо вздохнул и, уверенный в том, что с последним движением руки мир был изгнан вон, лёг на на свой памятник.

Я просто очень люблю апельсины.
Всё было съедено после пробуждения на завтрак.