Она ерошила мне волосы, гладила по щеке тыльной стороной ладони - еле ощутимым жестом, а от того особенно волнующим, разрешала класть голову на колени и целовать в шею… И когда мне уже мало было, совсем невозможно уже было касаться губами ямочки над ключицей, она бережно и тихо отстраняла меня, сама расстегивала верхнюю пуговицу на воротнике и безвольно роняла руку…
Я принадлежала ей - всецело и безраздельно.
Я служила ей, как служат службу в храме в праздничный день. Я заботилась о ней, как заботятся о слабой здоровьем матери. Я хранила ее, как хранят детей, оберегая от случайного взгляда и лишнего слова. Я любила ее больше, чем себя. Я боготворила ее.
А она принимала это мое служение, это мое исступленное обожание с царственной покорностью…
И лишь иногда, когда она смотрела на меня, в ее глазах вдруг загорался зеленый огонь - как обещание принадлежать. И тогда я знала - сегодня она моя.