Она ерошила мне волосы, гладила по щеке тыльной стороной ладони - еле ощутимым жестом, а от того особенно волнующим, разрешала класть голову на колени и целовать в шею… И когда мне уже мало было, совсем невозможно уже было касаться губами ямочки над ключицей, она бережно и тихо отстраняла меня, сама расстегивала верхнюю пуговицу на воротнике и безвольно роняла руку…
Я принадлежала ей - всецело и безраздельно.
Я служила ей, как служат службу в храме в праздничный день. Я заботилась о ней, как заботятся о слабой здоровьем матери. Я хранила ее, как хранят детей, оберегая от случайного взгляда и лишнего слова. Я любила ее больше, чем себя. Я боготворила ее.
А она принимала это мое служение, это мое исступленное обожание с царственной покорностью…
И лишь иногда, когда она смотрела на меня, в ее глазах вдруг загорался зеленый огонь - как обещание принадлежать. И тогда я знала - сегодня она моя.

Также, как Ахматова была уверена в своих стихах, я уверена в своей прозе, но также, как она, я ленива и не обладаю тягой к какому-то последовательному труду. Больше всего я ценю порыв, а его по-хорошему может хватить только на стихотворение, - стихи же у меня с некоторых пор совершенно не пишутся, и я даже не слишком о них жалею. Думаю, может, еще вернутся, а может и нет, да и Бог-то с ними, потому что в них я никогда не была так уверена, как в прозе. Забавно, но в вопросе распространения и популяризации своего творчества я действую прямо противоположно, то есть охотно и спокойно делюсь стихами, в то время как прозой - неохотно и секретно, только самым-самым близким из знакомых людей или, наоборот, совершенно чужой аудитории под другим именем без всякой возможности обратной со мною связи.

Ночь. Фонари. СНЕГ! Одинокая девушка, танцующая на коньках, на ее шее длинный шифоновый шарф, как у Айседоры Дункан. Она так легка и совсем не задумчива и МУЗЫКА…

Настроение сейчас - ?

В тиши блаженства нашего
Кляну себя:не сглазь!
Мне счастье сгинуть заживо
И знать,что ты сбылась.

живу... дышу... и значит что то значу...
[480x330]