Вячеслав Леонтьевич
Высокий, худой, с длинной шеей и носом, что делало его чем-то похожим на гуся – таким помнится мне Вячеслав Леонтьевич Корепанов, собкор «Советской Удмуртии». В этой должности он проработал двадцать с лишним лет, пока ее не сократили на заре перестройки с целью экономии средств.
- Толя, какая тебе хорошая работа досталась! – сказал он мне как-то незадолго до его смерти, узнав, что я тоже собкор.
Встретились мы, по-моему, в Глазове возле магазина на Первомайской, где сейчас редакция «Красного знамени». Вячеслав Леонтьевич стоял с ведерком картошки неподалеку от своей облупленной, пятнистой «копейки».
- Вот, к ребятам приехал и решил немного картошки продать, - скромно пояснил свое стояние.
Честно говоря, был он прижимистый, скуповатый человек, типичный крестьянин. Как-то после операции в 72-м пригласил нас с Вадимом раскидать у него снег. «Он вас хоть чаем угостил?» - спросила потом Некрасова.
-Нет.
-Ну и скупердяй!
Некрасова его втайне не любила. Взять хотя бы такой пример: Вячеслав Леонтьевич сумел себе выпросить в райкоме «Жигули», а Некрасовым достался только «Москвич», хотя ее муж тоже был фронтовиком, даже в его личном деле Брежнев когда-то расписался.
Говорят, даже своей жене деньги не доверял, всё держал в собственных руках, в магазин ходил сам. На улице я его видел с неизменным старым кожаным портфелем. Так просто он не ходил – вечно работал, даже в семьдесят лет. Кем? Инспектором пожарной охраны по профилактике. Нудное дело – ходить по квартирам, уговаривать людей соблюдать все правила. Нормальный человек за это не возьмется, а он – хоть бы хны. Хотя получал приличную военную пенсию.
Не знаю уж, какие были его журналистские таланты – писал-то он на удмуртском языке. Частенько его материалы выходили на сатирической странице «Шекыч», за что имел такое же прозвище среди простых людей. Содержание критики часто брал в документах народного контроля и других проверяющих органов. Нередко эти недостатки были чистой воды пережитком советской хозяйственной системы, вынуждающей руководителей низкого ранга идти на нарушения.
Впервые я его увидел и услышал на открытом партийном собрании в нашей редакции, куда и он был приписан. Как только Леонтич взял слово по обсуждению какого-то очередного правительственного документа, опытные люди подмигнули – ну, держись, на полчаса речь затянет. Так и получилось, поскольку собкор был нудноватым, многословным человеком.
Поначалу он меня за равного не признавал, считая молодым и ранним. Но потом мы встречались на все более высоких уровнях моего продвижения. Тут уж меня зауважал, вел длинные разговоры, беседы, которые хотелось прервать из-за лишней затянутости.
Помню его где-нибудь в Кезу или Красногорье. Раннее утро, он приехал на первом автобусе через Глазов или на электричке в Кез. Невыспавшийся, приехавший за очередным дежурным материалом об успехах или неудачах местного района. Приехал, потому что надо было давать «географию», навещать закрепленные районы хотя бы раз в два-три месяца. Во время своего приезда неизменно заглядывал отметиться к высокому начальству, а потом шел ниже. Вспоминаю, как в Кезу благодаря этому устроил на работу одного балезинского председателя колхоза и еще одного выпускника партийной школы. Когда ни у того, ни у другого дела не пошли, в сердцах говорил – а сами виноваты! Я для них все сделал, договорился о должности, что еще нужно?
С высоким начальством он умел договориться. В Балезино Леонтич пробил себе кабинет на втором этаже здания редакции. Сидел там, тюкал на немецкой пишущей машинке. «Что дома не работается?» – спрашиваю его.
- Что ты, не та обстановка! Сюда человека пригласить можно, спокойно поговорить с ним, - резонно доказывал он.
Дом вообще-то у него был невелик. Жил на краю Балезино, возле лесничества. Это я увидел, когда пришел на его похороны. В комнате стоял гроб, рядом за столом сидели и перекусывали после дальней дороги журналисты "Советской Удмуртии» - как им только елось рядом с покойником!
Я быстро вышел на улицу, постоял с народом, освежил свои воспоминания о покойном. Нашелся серьезный человек, который о нем много знал.
- Вот эти лиственницы сам Вячеслав Леонтьевич посадил. Очень любил лес, тут вот в лесничестве и работал какое-то время, - показал мне на ряд высоких уже деревьев неприметный человек, ожидавший выноса тела.
Честно говоря, для меня собкор удмуртской газеты словно всегда в прессе и работал. А он, оказывается, со стороны в газету пришел.
Дальше - больше. Про войну, как уже сказано, любил вспоминать. О том, как Харьков освобождал, как на «катюше» служил.
- Так и было, но его там в плен взяли, - огорошил меня тот неприметный собеседник.
Вот это да! Сколько раз с ним говорил на военную тему, а об этом он ни разу не упомянул, как и его сверстники-коллеги – Анатолий Степанович и Герман Васильевич. Даже завистливая Некрасова этим его не укоряла.
И тут Вячеслав Леонтьевич, нудный скуповатый старичок, открылся передо мной совсем с другой стороны. Оказывается, в его жизни была огромная трагедия – плен, который в военные годы перечеркивал всю карьеру человека.
Как я понимаю теперь, в плен мой коллега попал в том самом почти родном мне Харькове. Наши его взяли, наступая весной 1942-го после битвы под Москвой. Но вышли на Украину без особых резервов, растянув линию своих войск. И попали под контрудар немцев под Харьковом, отступив в итоге до Сталинграда и понеся большие потери. Так и Вячеслав Леонтьевич попал в плен. Это был еще не самый худший вариант – многие тогда погибли, потери наших оказались огромными.
Где и сколько он провел времени в плену – не знаю, но после войны Леонтич долго доказывал свою невиновность, отстаивал права. Особенно трудно ему было восстановиться в партии. Кажется, писал письма, что-то доказывал. Но выкарабкался, устроился в редакции, хотя после войны сначала трудился в лесничестве. Не помню, чтобы он работал в районке, однако каким-то образом попал в республиканскую газету. Надо будет спросить партийных ветеранов в Балезино, как это произошло. Отрабатывал доверие к себе на совесть. Не пил, не курил, крамольных мыслей не допускал.
Любопытно, что Вячеслав Леонтьевич вел довольно здоровый образ жизни, особенно в преклонные годы, что большая редкость для нашего брата-журналиста. В 1972-м году ему сделали операцию по удалению язвы. Сам рассказывал, что раньше чуть не умирал из-за этого. Операцию делал лучший хирург Удмуртии Ворончихин, тоже из балезинских. После лечения тот дал ему несколько советов: ешь, пей, что нравится, но в меру. Ничем не злоупотребляй.
И наш корреспондент так и жил: не отказывался от рюмки водки, ел, что подавали. Ездил в командировки. Самое удивительное – в старости подолгу делал гимнастику, о чем мне с удовольствием сообщил. Словом, любил жизнь, любил себя.
В пенсионные уже годы он мне радостно рассказывал о почестях, обрушившихся на него как фронтовика. За счет редакции съездил в Волгоград, потом побывал словно бы в Харькове, еще где-то. Награды, подарки по круглым военным датам. Что и говорить, судьба компенсировала ему все его военные лишения. Или не все?

Такие мы были
Побег
Вспоминаются забавные случаи из жизни коллег-журналистов. Представители этой профессии как творческие люди всегда отличались необычными поступками. Даже достаточно тривиальные события у них превращались в шоу.
Помню редактора из Сюмсей Титову – имя, к сожалению запамятовал. Наташа, кажется. Все знойные красавицы, а она действительно была красавицей, разумеется, носят такое имя.
Так вот, у Титовой почему-то не задалась жизнь со своим мужем – кажется, простым работягой, который трудился на газоперекачивающей станции, куда надо было ездить на весь день. Этим и воспользовалась наша героиня, познакомившаяся на курорте с каким-то неотразимым летчиком из Казахстана. Но, поскольку муж был довольно ревнив, Наташа свой побег готовила в секрете от него. Обошла все инстанции типа министерства печати и своего райкома партии, предупредила о расставании, получила трудовую книжку. Начальники ее поняли.
И вот в один из дней она проводила мужа на работу, сына отвела в школу (возможно, это сделал как раз ее муж). Когда супруг исчез, в квартиру нагрянули предупрежденные о побеге сотрудники редакции. Они быстро собрали вещи редакторши и погрузили их в машину – то ли грузовик, то ли редакционный «уазик» (все дело в количестве вещей, которые Наташа решила захватить с собой). По дороге она захватила из школы сына, не ведавшего ни о чем. И вихрем отправилась в Ижевск, где ее уже ждал заветный летчик. Кажется, они отправились в Алма-Ату. А муж, приехавший вечером домой, увидел пустую квартиру.

Следователь
Коллега и одноклассник Миша Слепухин попал в СМИ с моей подачи: когда он пришел с армии в звании старшины, я рекомендовал ему зайти в редакцию и попроситься на вакантную должность радиоорганизатора. Так он и сделал – в итоге у него получалось неплохо, хотя, разумеется, на первых порах я ему помогал, шлифуя его материальчики – ведь Миша в школе был троечником, однажды даже два года сидел в младших классах (мама с папой развелись, в итоге он запустил учебу).
Потом Мишка вступил в партию, ему предложили ехать в Свердловскую партийную школу – там года три учился, вернулся инструктором райкома. Когда партию прикрыли, устроился в милицию следователем уголовного розыска. Имел звание не ниже капитана, работал неплохо. Но его главный минус – выпивка. Сколько его раз предупреждали за это, но человек не понимал. В итоге уволили из органов, хотя ему год оставался до льготной пенсии в 45 лет! В результате Миша оказался рабочим на пилораме в коммунальном хозяйстве. До сих пор не на пенсии.
Выпивали они частенько с Шушуниным, который был очень охоч до спиртного, из-за чего досрочно закончил свою отличную карьеру редактора городской газеты и в итоге - жизнь. Так вот, сидят они как-то в квартире Шушунина – там метров пятьдесят до винного магазина. А у Петровича вечный бардак дома. Жена на работе задержалась. Тут Мишка спрашивает:
- А чем у тебя пахнет? (Вообще-то это кошка нагадила, а Петровичу недосуг было прибрать с пьяных глаз).
- Ничем не пахнет! – уверяет собутыльника Шушунин.
- Как ничем? Так трупы пахнут! Где у тебя Римма (жена)? Ты, наверно, ее убил и дома прячешь? – начал допытываться прилежный следователь.
И даже приступил к обыску квартиры. Когда ничего не нашел, не поленился позвонить Римме на работу и пьяным голосом спросить, когда и где ее видели в последний раз коллеги, чем напугал сослуживцев женщины.
Еле удалось следователя угомонить. Выпивка, конечно, была испорчена. С тех пор он в квартиру Шушунина не заходил.

Николай Кулябин
Когда готовился сборник балезинских поэтов, то меня спросили:
- А где сейчас Кулябин, какова его судьба?
- Скорее всего, умер, - ответил я.
Да, видел его в последний раз больным сердечником, который потихоньку зашел в редакцию. Я поделился с ним своим валидолом, посоветовал подлечиться в больнице. Но он сказал, что родня просит его уехать в более теплые края, в Пятигорск (?), где жила его жена. Даже денег на билеты обещали дать. Оттуда он даже успел написать письмо Широбокову – просил деньги на дорогу обратно. Звать сюда зимой человека, который не перенесет дорогу, было рискованно. К тому же здесь у него не осталось ни кола, ни двора: уже несколько лет он обитал то у сожительницы в деревне, то пытался наняться сторожем в колхоз. Свою квартиру в Балезино Николай продал южанам, с тех пор был, словно перекати-поле – перекати-Коля, так и хочется сказать.
Его стихи хвалил сам Николай Старшинов, когда отбирали кандидатов на всероссийский семинар молодых поэтов. Молодых – это лет до 35. Тогда Николай жил в Балезино, работал на железной дороге путейцем, затем устроился в редакцию, затем переехал на несколько лет в Яр. Работал, словно бы, на радио. Кажется, именно оттуда (или снова из Балезино?) я пригласил его в свою редакцию, поскольку долго не мог найти опытного корреспондента.
Поинтересовался им у редактора из Яра - что за человек? «Бывают выпивки, но обычно он долго держит себя в руках», - ответила она.
При знакомстве Николай – худощавый, стройный человек, настоящий русский мужчина – предъявил пухлую трудовую книжку. Где и кем он только ни работал! Биография настоящего искателя приключений: север, юг, Дальний Восток. Профессии в основном рабочие: шофер и т.д. В жизни я не раз встречал таких вот путешественников с поэтическим даром. В советские годы таких людей шукшинского типа еще можно было найти, а сейчас их уже практически нет – другая жизнь пошла, не до поэтических поисков.
В бытовом плане с Николаем Михайловичем практически не было проблем. Один, без семьи, квартир себе не требовал, сам устроился у Семеновых. За ним оставалась и комната в общежитии в Яру, куда он регулярно наведывался.
Я сразу предложил ему найти ему здесь невесту с квартирой, чтобы человек остепенился, мог жить без бытовых неудобств. Но он, выслушав, адресаты, особо попросил нас не напрягаться – постепенно сам найдет. И действительно оказалось, что у женщин поэт пользуется спросом, умеет находить с ними общий язык. Правда, знакомился он в итоге не очень удачно, ни к одной так и не прибился всерьез. Спросил его, почему так получалось?
- А, неряхи! – с особой интонацией ответил наш поэт.
Сам он всегда был одет аккуратно, ходил с галстуком. Как корреспондент Николай оправдывал ожидания тем, что мог написать средних размеров материал в газетном стиле, хотя как журналист находился на среднем уровне – сказывалось отсутствие высшего образования. У него бывали и проколы, когда нередко брался за критически материалы об имеющихся там и сям недостатках. Правдоискатель – что с него возьмешь! У редакторов с такими авторами вечно проблема: ведь гром и молния пострадавших от критики идет в первую очередь на тебя.
Зато нередко Николай радовал читателей своими стихами, рассказами. Особенно на этом он специализировался, когда сотрудничал с глазовской газетой. Ясный слог, внимательный взгляд бытописателя – все это было при нем. На гонорарах за такие вот рассказы он и жил в трудные для себя годы. Выручало его в летнее время любовь бродить по лесам, собирать грибы, ягоды, рыбачить. К рыбалке он приобщил и Сергея Широбокова, который приезжал к нему из Глазова в Яр порыбачить. На деньги Сергея купили сеть, и два холостяка терпеливо прочесывали Чепцу и ее притоки. В квартире Широбокова в Глазове Николай при необходимости и ночевал. Хотя случалось ему ночевать и на вокзалах – особенно в последний период своих скитаний. Тогда он прижился в красногорской деревне у одной женщины. Сначала нормально было, но затем у женщины приехал из колонии сын, с ним Николай не ужился. Искал жилье в Яру, еще где-то? Маленькую квартиру, что у него была в Балезино, в свое время продал южанам.
И вот он, шаркая ногами в стареньких ботинках, потихоньку бредет к вокзалу, где и я ожидаю автобус.
- Как дела, Николай? Ты бы в больницу просился! Возьми вот немножко деньжат на дорожку…
- В больнице я уже был. Что там делать? Я уж сам как-нибудь полечусь, - тихо отвечал он и благодарил за пачку валидола, которую я вынул их своей сумки.
С тех пор я его больше и не видел…