Вскоре из Европы возвратился Шарел, и мы по установившейся традиции пошли в кафе в подземном переходе. Мой друг сразу же спросил, пристально вглядываясь в меня:

– Олег, что случилось? – От выражения тревоги на его лице мне стало совсем не по себе. Тревоги за меня.

– Да так… ничего… – рассудок как-то без моего осознанного участия выдал «на-гора» первую попавшуюся фразу.

Голландец мягко возразил:

– Я же вижу: что-то произошло… Расскажи, пожалуйста, что стряслось? – Его интонации обрели какую-то доверительную и проникновенную окраску.

Информация от Свяжина, «с обратной стороны Луны», была свежей и продолжала полностью господствовать в моём рассудке. Я слово в слово пересказал моему другу все факты, связанные с подполковником. Особенно меня задело его заявление о «подчинённых, которые за его спиной вмешиваются в личную жизнь».

Шарел, выслушав мой рассказ, долго и внимательно смотрел на меня в каком-то тревожном молчании. Мы сидели в абсолютном безмолвии достаточно долго. Крол обдумывал услышанное, и какая-то тяжкая дума отразилась на его физиономии. Он смотрел на меня с явным сожалением, с жалостью, а затем медленно, в волнении растягивая слова, проговорил:

– Вряд ли подполковник не знал о том, что делают его подчинённые… «Женишься на ней – никто возражать не будет», – задумчиво воспроизвёл голландец. Друг почему-то снизил громкость своего голоса почти до шёпота. – И не за спиной они это делали…

– Нет… Не за спиной… – повторил он задумчиво. – Думаю, они действовали с его полного ведома… – невольно впало в глаза, как сильно испугался Крол.

Я молча кивнул, в глубине души понимая, что он прав. Единственное, что меня хоть немного порадовало, так это факт, что голландец поверил мне, поверил в совершенно фантастическую историю о вмешательстве спецслужбы в личные отношения людей.

Я отметил невероятную интенсивность чувства, неожиданно охватившего Крола, и имя этой эмоции было «страх». Но чего так боится «лицо голландской национальности», почему его собственное лицо так побледнело? Почему он на автомате вдруг стал озираться по сторонам, а затем взял из моей пачки сигарету и закурил, хотя я не видел его курящим уже более года?

Я знал: голландец примеряет описанные мной обстоятельства к самому себе, ищет и в своей жизненной ситуации признаки поведанной ему истории. Пока он их не находит, но уже сильно боится, что вскоре начнёт находить… Кто-то верно, с прецизионной точностью «вычислил» эту специфическую особенность в психической конституции Крола, в структуре его характера, «вычислил» на основании данных, полученных в результате серьёзных научных изысканий на тему «Что есть Крол».

* * *

Уговоры моего брата Нещеретным продолжались. От «пряников» Игорь Вячеславович перешёл к «кнуту»: последовали красочные, в цвете, рассказы о том, что на моего ближайшего родственника повесят все существующие в Одесской области «висяки».

– Понимаешь… «Менты» используют специфические методы убеждения подследственных… Все эти «противогазы»… Пристёгивание к батарее… Подвешивание за ноги станут для тебя ежедневной реальностью…

В развитие темы тут же следовало контрастное высказывание:

– Но станут лишь в том случае, если ты останешься в Одессе… Станут, если ты по-прежнему будешь доступен для следствия…

Затем «кнут» снова резко сменялся «пряником»:

– Нет, ну ты пойми… – в эти мгновения Игорь старался говорить особенно проникновенно, придавая звучанию голоса особую теплоту и участие, заставляя вибрировать родственные нотки. – Пойми: лучше будет, если ты уедешь… А я тебе каждый месяц – полтинник… Месяц – полтинник… Пройдёт немного времени, всё уляжется… Мы тебе поможем с адвокатом – и ты вернёшься! О-о-о-о! Адвокат будет самый лучший в городе! А то и из Киева пригласим… Есть у меня там человек…

Леденящие кровь рассказы звучали зловеще и устрашающе: Игорь был превосходным рассказчиком. Брат совсем извёлся, стал сам не свой: такие повествования «от Нещеретного» ему приходилось выслушивать каждый день.

Увидев забрезжившие колебания в реакциях объекта, Игорь поднажал. В итоге мой лучший друг добился от брата согласия бежать: тот уже освидетельствовал в судебно-медицинском учреждении факт нанесения ему сотрудниками МВД телесных повреждений, и уговоры музыканта легли на уже подготовленную почву. Брат уехал. По его отъезде Нещеретный наотрез отказался выплачивать обещанные деньги. Игорь Вячеславович оставался человеком последовательным: брата он «кинул» тоже вчистую…

* * *

Окружающая действительность вздыбилась. Вдруг все мои должники, как по команде стали отказывать в возврате денег. Нет, никто не отказывался от долга, нет. Но – вот незадача! – ни у кого в данный момент наличных не было… С другой стороны, на меня вдруг обрушился настоящий шквал: все, кому должен был я, затребовали возврата, и немедленно. Жёстко затребовала Садовская, ещё недавно всячески высказывавшая мне благодарность...

…В один прекрасный день я уже собрался было покинуть общество Нещеретного, как вдруг появился Желтов и, не обращая на меня ни малейшего внимания, стал о чём-то шептаться с другом «Ёкой». Выслушав скрипача, Игорь предложил мне задержаться:

– Подожди! Сейчас придёт человек… Тебе будет интересно…

Заинтригованный, я остался. Ещё издали мной была замечена фигура, приближавшаяся летящей походкой, которая умудрялась выделывать невероятные па одновременно нескольких танцев: руки силуэта явно предпочитали классику и своими движениями указывали на приверженность их владельца к танго. Ноги же фигуры, подобно самописцам сейсмографов при фиксации землетрясений, выписывали движения, однозначно говорившие, что их владелец – яростный адепт ламбады. При этом силуэт умудрялся вплетать в свои лёгкие пируэты ещё и элементы чечётки-степ.

В помещение сначала проникли руки, жившие своей обособленной танцевальной жизнью, но вскоре к ним присоединились остальные члены, также выделывавшие невероятные танцевальные фигуры. Тело поздоровалось, огласив окрестности оптимистическим и почти звонким «Пживет!» (привет): конечно же, это был о. Сергий. Обратившись ко мне, он вдруг затребовал:

– Вежни (верни) мне двадцатку, котожую (которую) я тебе одалживал!

Случилось так, что Сергей Петрович попал служить в приход моего родного города Ананьева в двухстах километрах от Одессы, и это была ссылка. И вот однажды батюшка, измученный еженедельными поездками и безрезультатным обиванием порогов церковного начальства, приходит ко мне на работу и спрашивает:

– У тебя нет знакомых в СБУ? Мне надо пежевестись (перевестись) ближе к Одессе… Ну-у… хотя бы километжов (километров) сто. А ещё лучше – семьдесят… Что я ни делал, к кому только ни обжащался (обращался) – ноль! Сам я бессилен...

«Наконец-то я смогу отплатить ему добром за добро, которое в трудную минуту видел от него… Если, конечно, получится…» – подумал я, вспомнив о Морозове.

– Есть у меня товарищ… Мы учились вместе в универе… Попробую спросить у него...

Вскоре я вызвонил Вову. Морозов, как всегда, ответил, что проконсультируется у начальства… Через некоторое время я снова встретился с ним, и он ничтоже сумняшеся ответил на мой запрос:

– Глупости! Какие же это глупости! – Морозов не жалел красок, в очередной раз явно перебарщивая с колористикой негативных эмоций, а я в очередной раз не понимал почему. – Никого из наших он не интересует – однозначно!

Затем Морозов сделал паузу, придумывая, что бы произнести далее.

– И какой же всё-таки козёл: священник – а к нам лезет!..

Но вдруг вскоре после моего обращения к Морозову, я случайно узнал исключительную новость: С. П. Чурбу переводят из ананьевского прихода, где он служил лишь помощником священника, в пригород Одессы (!), и он получает в своё полное ведение самостоятельный приход!..

Незадолго до этого о. Сергий обратился ко мне с просьбой помочь ему поступить в аспирантуру по философии. Зная его страсть к женскому полу, я сделал вид, что помочь не в состоянии, ограничившись лишь содействием в обретении статуса соискателя. За помощь в оформлении батюшка и одарил меня двадцаткой.

Тем не менее очень скоро после моего обращения к Морозову по поводу батюшки, о. Сергий переводится из соискателей… в стационар аспирантуры. Для меня это означало, что он будет иметь доступ и к любимым им «пэжэдкам» (передкам), да ещё в стенах университета. Этого я допустить не мог: храм науки всё-таки!

Дабы предотвратить появление любвеобильного попа в стенах альма-матер в качестве преподавателя, я зашёл к завкафедрой О. Ф. Погорелову и поведал, кого именно он легализует в качестве аспиранта. Шеф лишь произнёс с интонациями обречённости:

– Ну и священники пошли! – но дальше дело не продвинулось: какая-то «непреодолимая сила» превратила о. Сергия в аспиранта, и он тут же пустился во все тяжкие…

…Деньги Чурба (см. фото: http://h.ua/story/74762/) начал требовать в присутствии Нещеретного и Желтова, но сначала о. Сергий успел поведать, что совсем недавно у него была женщина с бюстом… двенадцатого (!) жазмежа. Он тут же в пантомиме продемонстрировал свои незамысловатые манипуляции с богатырскими молочными железами: надрывно покряхтывая, батюшка с иллюстративным усилием, как штангист в толчке, поднимал непосильный, но вожделенный… двенадцатый жазмеж...

Услышав отказ (у меня не было тогда денег), Сергей Петрович в присутствии Нещеретного и Желтова (последнего батюшка взял к себе в приход… церковным старостой), просто разразился бранью:

– Как это нету?! Как это нету?! Тогда я тебе их дажю (дарю)… Как девочке! Слышишь, как девочке! – святой отец вошёл в раж, его глаза лихорадочно сверкали испепеляющим блеском: дескать, там, у нас на зоне, «подарить, как девочке» – ну, ты сам понимаешь, что это значит…

Затем батюшка развернулся и ушёл. Он устроил экзекуцию на глазах у контролёров, Нещеретного и Желтова. Мошенники, «саксофон» и «скрипка», были… понятыми, которые затем засвидетельствовали бы перед заказчиками особенности поведения о. Сергия в его задании «наехать» на меня. Финансовые претензии Чурбы совпали во времени с наездом «от Садовской». Потребовала вернуть деньги Н. Рудая. Вернуть долг стали требовать и строители…

* * *

О весьма непростой роли, сыгранной моим самым близким другом Нещеретным во всей этой истории, я начал задумываться сразу же после очередной беседы со следователем Василием Николаевичем Сидоренко. Это был не просто следователь, а, ни много ни мало, старший следователь по особо важным делам управления по борьбе с организованной преступностью в звании подполковника. Первые два обыска у меня произвели на рубеже нового года с интервалом в неделю, последний же – полгода спустя (см. фото: http://h.ua/story/74762/).

Раздавленный обысками рассудок сумел всё же отметить какую-то непонятную алогичность в той необычайной настойчивости и многократности, с которыми у меня дома проводились розыскные мероприятия: что это?! Технология следствия такая странная?! Попытка подавить остатки воли?! Или пытаются найти что-то конкретное – и никак не могут?.. Ответа я не знал…

Спустя год после последнего обыска, переехав к матери, я перебирал свой нехитрый скарб. Попытался справиться с многолетней кипой прессы – газет на русском, украинском, английском и даже голландском, изданных в Одессе, Киеве, Молдове, в Западной Европе. Выдернул из стопки оригинальную российскую газету, привезённую из Москвы. Ностальгия заставила развернуть её: Москва, великая и грозная столица страны, в которой я родился… Перелистал полосу вкладыша, затем вторую… Перекинул лист – и остолбенел: там были какие-то бумаги, вроде как документы… На салатного цвета прямоугольнике, озаглавленном «ДОВІРЕННІСТЬ» было означено, что некто Коваленко должен получить продукты питания на складе некой фирмы. Этот документ строгой отчётности (см. фото: http://h.ua/story/74762/) был вложен, как письмо в конверт, в какие-то тетрадные листки, исписанные неровным почерком и представлявшими собой текст перевода с румынского на украинский…

Этот текст когда-то «выбил» у меня Титомир… Этнический украинец из Румынии аспирант юрфака Юрий Алексей Грыжак писал кандидатскую у Крола, необходимо было срочно выполнить перевод для будущей диссертации. Вызвался Титомир, мотивируя это тем, что его жена, этническая молдаванка из Рени, училась в украинской школе, поэтому блестяще справится с задачей. Я решил дать ещё одну возможность обиженному судьбой «афганцу» заработать. Газеты были сложены на огромном подоконнике квартиры, опёршись на который так любил стоять Андрей Титомир, общаясь со мною. В одно из таких общений, выждав, когда я отвернусь, он и всунул в кипу газет преступные накладные «от группы Нещеретного», для маскировки вставленные в текст перевода.

Осмыслив находку, я похолодел: найденные документы полностью отвечали на вопрос что так настойчиво искали у меня дома милиционеры Фрайман и Моройко. Накладные «тянули» на лет десять лагерей усиленного режима: их наличие предполагало, что именно я и есть организатор, инициатор и вдохновитель преступной группы расхитителей коллективной собственности в особо крупных размерах – преступлений, за которые в советское время расстреливали и которые до сего дня не подлежат амнистии…

* * *