Я пришёл к Шарелу на следующий день. Профессор уже побывал в ОГУ, пообщался с разными официальными и не очень лицами, поэтому пребывал «под впечатлением». Супруги уже успели размножить объявления о конкурсе, и я лишь подивился такой оперативности. Радостная Наташа вся светилась довольством, особенно и не утаивая чувство торжества. Ещё вчера пребывавшая в «слезливом» настроении, она порхала, излучая оптимизм и приводя супруга в состояние исступлённого блаженства, замешанного на тихой радости и религиозном благоговении. Её поведение служило недвусмысленной наградой мужу за «правильные» поступки – это был «пряник»…

Крол не смел верить своему счастью, хотя всё ещё выглядел как снятый с креста. Он боялся, что разительная перемена – лишь сон: одно неверное движение – и всё обрушится, его снова поглотит трясина невыносимых рыданий самого дорогого на Земле человека. Поэтому он ловил любой намёк супруги, стремясь упредить малейшее её желание. Увы: желание голландской жены состояло в том, чтобы пустить супруга по встречной полосе, направить на верную гибель, заманив на корпоративное минное поле…

Наташа прекрасно знала, что, единолично приняв решение о проведении конкурса на участие в Проекте, её супруг тем самым узурпировал власть всего коллегиального органа – его рабочей группы и единственным поступком восстановил против себя всех партнёров. «А ведь голландская благоверная не могла не знать этого. Не могла…» – ломал я голову над очередным превращением.

После нескольких чашек хорошего голландского кофе мы с Шарелом вышли на лестницу перекурить, и друг сразу же воспользовался отсутствием «Наташьи»:

– Олег, почему проректор Стрельцов так тебя ненавидит?!

Услышав столь «элегантную» фразу, я опешил. Ненависть – чувство почти интимное. Оно предполагает некий минимум, без которого такая эмоция невозможна, и минимум этот – знакомство. Мы же со Стрельцовым (см. фото: http://h.ua/story/74371/) почти и не были знакомы…

Я молча слушал друга. Сигарета давно была выкурена, а он всё говорил, говорил, пользуясь возможностью выговориться. Шарел рассказывал, как на него стали давить, «наезжать» (он уже ввёл в свой лексикон это жаргонное слово), все вдруг начали отменять данные ранее обещания, ссылаясь на самые разные обстоятельства. «Не вдруг, – мысленно возразил я голландцу, – всё это следствие твоего дурацкого конкурса, следствие «наезда» на тебя через жену…»

– Олег, мне очень тяжело… Об этом я могу рассказать только тебе и Наташе...

Меня тронула такая откровенность. В эти минуты иностранец говорил искренне, пристально глядя на меня своим немигающим птичьим взглядом. Этот взгляд обычно смущал собеседника, я же давно привык к нему и знал: так бывает в самые напряжённые моменты душевной жизни профессора. Постепенно он переключился на образ супруги. Шарел говорил со всеохватывающим восторгом, показавшимся мне смутно знакомым:

– Наташа – очень, оч-ч-чень умная девушка!!! – такие интонации экстаза мне были весьма – до боли – знакомы: «Где же я это слышал? Где? Ну где же?!» Это было всё пронизывающее восхищение, интонации упоения кумиром, экстаз верующего неофита, вдруг обретшего в бродячем проповеднике учителя жизни, отца и мать, – божество, ради которого можно пожертвовать всем.

«Ах, да!!! Ну конечно!» Вдруг всплыли из глубин сознания штрихи той незабываемой ситуации, когда и мне пришлось по воле капитана Морозова «приобщиться» к методам негласного погружения собеседника в транс… Я мысленно горько усмехнулся: конечно же, я опознал собственный восторг, чувство изумления, охватившее меня и заставившее просто задыхаться... Это было оно, влияние нейролингвистического программирования…

* * *

Не дожидаясь, пока в моей квартире окончательно высохнет покрытый лаком пол, я ускорил выезд из общежития, где столь многое напоминало о несбывшихся надеждах. Операцию «Переезд» с воодушевлением взялся реализовывать… мой сводный эсбэушный племянник, привлёкший для этого служебный автомобиль и группу лиц, обозначенных им как «друзья-сослуживцы».

Закончили выносить вещи. Я вернулся в мою, теперь уже бывшую, комнату, постоял, прощаясь: четыре года я прожил здесь. Это был период самых смелых надежд и исключительных жизненных перспектив. И вот всё закончилось. Закончилось, как и не было…

За окном находился привычный, уже ставший родным пейзаж, дорожка, пролегавшая наискосок к общежитию, на которой я ловил взглядом свою студентку, ещё второкурсницу… Сейчас по этой тропе ветер гнал прочь смятый кем-то и брошенный за ненадобностью лист газеты, и мне казалось, что я слышу его предсмертное шуршание, лебединую песню некогда пахнувшего краской ещё тёплого типографского листка. Этот скомканный обрывок бумаги, бесформенный и отверженный, гонимый ветром неизвестно к какому берегу, вызывал ассоциации с одноразовыми шприцами, использованными и брошенными за ненадобностью, и сейчас почему-то напоминал мне меня самого. И я догадывался почему...

* * *

Все претензии к объективному миру я сосредоточил «на этой мошеннице Мимозе» столь изысканно и элегантно обманувшей меня. Направляясь в офис гадалки, я заранее предвкушал величайшее наслаждение, с которым разоблачу обманщицу и негодяйку. Воображение рисовало, как я вперю немигающий взгляд в такие же немигающие глаза аферистки и как, медленно цедя слова, поймаю её в заранее подготовленную ловушку: ведь она ни сном ни духом не знает о свадьбе…

Наконец подошла моя очередь. Я старался ни малейшим движением мышц лица не выдать волнительного ожидания, азарта охотника, которые охватили меня. Мне удалось удержаться в привычных традиционных рамках – так, как вёл себя добрый десяток раз до этого. Как ни в чём ни бывало, я изъявил желание, чтобы Мимоза «посмотрела», что же у меня там «по судьбе». Пифия по обыкновению стала кидать карты, сопровождая движения рук привычными фразами. Я попытался уточнить:

– А как там… Оксана? – я теперь с усилием произносил ещё недавно дорогое имя.

На стол перед смуглой женщиной одна за другой стали ложиться карты, посланные опытной рукой:

– Болеет её брат… И она тоже… немного…

Мимоза сменила тему и перешла к вопросам моей карьеры, начав предсказывать какую-то дальнюю дорогу в связи с работой… Наконец я не выдержал и взорвался:

– Какая поездка! Какая работа? Какая ещё болезнь? Оксана замуж вышла! Да-да, та самая Оксана, с которой ты предсказывала мне совместное будущее!

К величайшему удивлению, ясновидящая выдержала марку. Не говоря ни слова, снова бросила карты, чтобы «посмотреть», каков может быть ответ на мои претензии.

– Нет! Я ничего не вижу! Не замужем она!

– Как не замужем! Как не замужем, если свадьба была!

– Может, и была… Но это… Как это называется?.. Фиктивный брак… Ей нужно было остаться здесь… Для этого она и расписалась… чтобы остаться в городе…

Я опешил от услышанного, хотя и не очень верил её словам, но возразить гадалке сколь-нибудь аргументированно не мог. К тому же в доводах и резонах Мимозы было некое рациональное зерно. В крайнем случае, мне хотелось, чтобы оно было…

* * *

Конференция Проекта проходила в конце сентября. Для обслуживания мероприятия я нашёл приличный автомобиль: Volvo-740, машина представительского класса, белая, с тонированными стёклами, выглядела солидно и стоила при этом на удивление дёшево. Вторая часть конференции представляла собой тот самый злополучный конкурс «от Наташьи», и по окончании первой её части мне надлежало сдать помещение конференц-зала. Я уже спускался по парадной лестнице ОГУ, как вдруг увидел поднимающегося навстречу Морозова. Он, как всегда, был в бодром расположении духа, что, скорей всего, являлось профессиональным приёмом: такая эмоциональная «подкачка» располагала собеседника, делала его более открытым.

– Привет! Ну что, оклемался?

Фраза коробила и вызывала неприятие. «О чём это он? Что имеется ввиду? «Оклемался» – это как? А-а, речь о свадьбе! – догадался я, слушая ещё недавно почти родного человека. – Вот негодяй. Спрашивает о моей драме, как о самочувствии с похмелья…»

Мне вдруг вспомнилось:

– Есаул!

– Я, ваше благородие!

– У тебя душа болела когда-нибудь?! – вопрошал герой фильма «Бег».

Бывший подчинённый задумался:

– Душа?.. Гм… Душа… Зубы болели… А душа… – нет…

Я испытываю то же, что и булгаковский герой, а Морозов – «оклема-а-ался»...» Всё это промелькнуло в мозгу, но, сделав над собой усилие, я выдержал тон в общении с бывшим другом, к которому он привык за последние годы. По-видимому, это удалось не вполне, и Вова внимательно и изучающе взглянул на меня и лишь потом перешёл к цели визита:

– Мне нужна Садовская! Мне надо, чтобы Садовская была включена в Проект во что бы то ни стало!

Я подумал: «И ни разу не назвал Олю по имени, будто говорил о какой-то вещи… Мне нужна… Мне надо… Он всё ещё рассчитывает на исключительное значение для меня…»

Морозов повторил еще раз:

– Мне нужна Садовская!

В данный момент Вова пребывал на пике успеха. Он хорошо поработал, приложил максимум усилий, выложился, сумев переступить через многие вещи, для человека обыкновенного являющихся священными: брак Крола и Бодровой являлся вещью ручной работы. Бывший друг чувствовал себя настолько отменно, что ему захотелось немного побыть великодушным, бросив «косточку» и мне. Поэтому Вова завершил свою спонтанную тираду совершенно неожиданно:

– Ты не переживай… не удивляйся, что вокруг Проекта происходят странные вещи. Вокруг тебя... Вокруг Крола... Ректору нужно доверять… – он выдержал паузу, дабы информация прозвучала весомее, – Смынтына – офицер! Наш офицер! – и гордо посмотрел на меня…

Пришла моя очередь поражаться. «Но ведь этого не может быть! Учёный-физик, академик, специалист по полупроводникам (см фото: http://h.ua/story/74371/)… Ничего ж себе! Так во-о-от почему!.. Взять хотя бы открытие филиала ОГУ им. Мечникова в Генуе в 1995 г. Наверняка это была какая-то разведывательная операция…»

* * *

Как-то производственная необходимость забросила меня на улицу Успенскую. Дойдя до 31-го номера, я обомлел – уже в который раз за последние дни: возле зелёных «Жигулей» стоял человек, которого я идентифицировал как соперника, когда видел его дожидающимся около университета, а затем – в кафе, где мы с Морозовым общались в последний раз! Я встретился взглядом с «начпродом»…

Когда миновал машину, я украдкой посмотрел назад: «начпрод» лил бензин из канистры в бак автомобиля. Его взгляд был сосредоточен на процессе вливания содержимого ёмкости в лейку, и он, занятый какими-то своими мыслями… улыбался. Это была улыбка человека, который только что в высшей степени остроумно разыграл кого-то, ничего не подозревающего об этом, и теперь, по результатам розыгрыша, не может удержаться от смеха. Пока «начпрод» наблюдал за процессом, я запомнил номер автомобиля: 280-40 ОЕ и тут же, отойдя, записал.

* * *

На пути из аэропорта (я проводил очередную порцию участников конференции) водитель уже без напоминания свернул к контрольно-пропускному пункту Института сухопутных войск. Мы миновали створ ворот КПП, оставшихся слева, как вдруг по правую руку на ступеньках крупного торгового центра я увидел свою «бывшую»… Пошли на второй круг. Когда мы снова поравнялись с магазином, я опять увидел Оксану.

Она сидела за столиком в «курсантском» баре лицом к проезжей части. Девушка была одна. Её столик находился настолько близко к дороге, что странно было даже представить за ним кого-либо из клиентов – настолько небольшое расстояние отделяло его от автомобилей, проносившихся по проезжей части плотным потоком, при том, что все остальные столы в глубине кафе оставались свободными. Девушка сидела с бутылкой какой-то «Колы» и через соломинку потягивала напиток.

Наша Volvo остановилась, не доезжая метров тридцать, в «кармане» для стоянки. Можно было твёрдо рассчитывать, что я в безопасности: расстояние, разделявшее нас, было приличным, а я сидел в машине с тонированными стёклами. С момента нашей «швартовки» прошло минуты две, и Оксана поднялась, так никого и не дождавшись: складывалось впечатление, что наш приезд послужил для неё чем-то наподобие сигнала. Она сделала несколько шагов – почему-то в нашем направлении, хотя такой путь к КПП не был самым коротким.

Не успела девушка отойти от столика и трёх метров, как её кто-то окликнул. Содержание обращения было таковым, что Оксана остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Она резко развернулась, приняв специфическую позу, которую можно охарактеризовать как исключительно воинственную. Девушка приняла позу агрессивного выжидания действий людей, которые уже просто «достали». Она изогнулась наподобие вопросительного знака, как кобра перед броском, руки упёрлись в бока, а правая ступня начала отбивать такт какого-то марша. Я не слышал диалога, мне было видно лишь, как сидевшие в дальнем углу в сени деревьев курсанты, по-видимому, только-только поступившие в училище, смеясь, что-то кричали Оксане. Скорее всего, в адрес девушки отпускались какие-то колкости.

Молодые люди насмехались над ней, как это бывает у студентов по отношению к однокурсницам – интересным, но недоступным дивам: это была сцена заигрывания. Парни наслаждались положением, в котором оказалась Оксана, и они знали о его, положения, специфичности. Диалог длился недолго: девушка резко развернулась спиной к обидчикам и пошла прочь от «женихов». Парни вывели О. Л. из себя, и мне хотелось, подобно Одиссею, выйти из убежища и всех их убить… Оксана же продолжила путь дальше, медленно приближаясь. Я не видел её более двух месяцев и сейчас во все глаза всматривался в её всё ещё исхудалое лицо. Она была подстрижена непривычно коротко. «Как мама!» – вспомнилась встреча в портовой церкви. Её фигура поражала невероятным неожиданным исхуданием. Девушка проплыла мимо слева направо, как строка Священного Писания перед фанатично верующим неофитом.

Анализируя ситуацию, я пришёл к неожиданному выводу. «А ведь Мимоза права! Оксана вышла замуж фиктивно, чтобы остаться в Одессе. Посредством фиктивной свадьбы попала за высокий воинский забор, а «женихи»-сослуживцы прекрасно знают об этом. Потому-то они и подтрунивают над девушкой: «Привет мужу! Вот мы ему расскажем, что его жена одна по барам ходит! Ты, наверное, изменить ему хочешь?..»

* * *

Вскоре я вернулся домой долечиваться: уже две недели меня мучил конъюнктивит. Но уже на следующий день моё одиночество прервал звонок в дверь. Я открыл и обомлел: на пороге стоял Титомир. Уж кого я точно не хотел видеть – так это Андрея, поэтому всячески скрывал от него свой новый адрес. Но делать нечего: я был поставлен перед фактом самым радикальным образом.

«Афганец» сразу же начал плакаться: дескать, вместе с моим видеомагнитофоном попал в аварию, отдал в ремонт, а выкупить нет денег, так как нет работы. По его словам, он с семьёй обитает теперь на квартире на ул. Паустовского… «Так это же в пяти минутах езды от моего дома! Там живут родители и брат…» Я не мог поехать домой из-за болезни, поэтому мне пришла в голову мысль одним ударом: 1) избавиться от Андрея; 2) получить военный билет, необходимый для регистрации по новому адресу; 3) помочь Титомиру трудоустроиться. «А там, глядишь, и видеомагнитофон ко мне вернётся…»

Мной тут же была написана небольшая записка брату, в которой излагалась просьба «передать с подателем сего мой военный билет». Я просил также помочь «курьеру» в трудоустройстве, в скобках сделав приписку: «возможно, на фирме у Нещеретного».

На следующий день Титомир привёз мне искомый документ. Это означало, что у него был мощный стимул искать неведомый ему адрес в незнакомом селе. Бывший агент сообщил, что брат обещал поговорить о нём с людьми, у которых работал водителем…

* * *

Спустя две недели ранним воскресным утром, залитым ярким светом дневного светила, я выбежал из дому в ближайший киоск. На улице не было видно ни людей, ни машин, воскресная рань конца сентября выдалась на удивление солнечной и пустынной. Я уже почти приблизился к киоску, отстоявшему от моего дома на расстоянии ста метров, как вдруг позади и справа от себя услышал надрывный вой мотора, который только что завели с помощью не совсем исправного стартера. Рефлекторно оглянулся: нагоняя меня, прямо под знак, запрещающий движение в пешеходной зоне, въезжали зелёные «Жигули», похожие на виденные мной недавно в компании с «начпродом».

После «автомобильной» встречи с моим счастливым соперником я теперь подсознательно отслеживал все зелёные машины этой марки, оказывавшиеся в поле зрения, так как был уверен: в таком авто теперь ездит и бывшая избранница, сменившая не только фамилию, но и способ передвижения.

Нет, водителем «Жигулей» был не «начпрод»: над рулём едва возвышалась голова другого, очень молодого, человека. Машина двигалась мне вдогонку и уже настигла, поравнявшись, поэтому я не имел возможности разглядеть госномер автомобиля-нарушителя (хотя очень хотелось), а также того, кто сидит на пассажирском сиденье.

Через мгновенье ВАЗ обогнал меня и, уже скрытый торговой точкой, к которой я, собственно, и шёл, развернулся, абсолютно игнорируя сплошную разметку проезжей части, запрещавшую разворот в этом месте. На какое-то мгновение машина притормозила, всё ещё скрытая корпусом киоска, громко и азартно хлопнула дверь: кто-то очень торопился и впопыхах переусердствовал. Автомобиль, взревев мотором, умчался обратно, игнорируя запретительный сигнал светофора. Это меня удивило, я даже обернулся вслед удаляющемуся авто и оторопел: номер машины был… 280-40 ОЕ!!!

Моё удивление возросло многократно, когда из-за киоска вышел не кто иной, как… Титомир! «Господи! Deus ex machina!» – пронеслось в голове. Двухметровый афганец бодро направился ко мне. Я, запинаясь, спросил, забыв поздороваться:

– Андрей! Как же… ты… на этот раз меня нашёл?!

В ответ тот лишь горделиво улыбнулся:

– Надо иметь способности – и у тебя получится!

До меня доходили слухи, что Титомир, с подачи моего брата, уже работал с Нещеретным и Желтовым. Ко мне же он приехал с единственной целью: возобновить давний разговор на тему «завалить военного». В который раз в моём сознании зазвенел сигнал тревоги: снова создалась ситуация, совершенно уникальная для повседневности обывателя, а настойчивость моего бывшего «агента» настораживала. Я не без злорадства подумал: «Ага – зашевелились!» и непонимающе уставился на Титомира:

– Ты что, болеешь? Запомни: я никогда, ни разу не говорил с тобой на эту на тему… Хотя… – Я начал откровенно издеваться над офицером. – Может, ты меня с кем-то путаешь?.. Или, может, я использовал слово «завалить» в значении «испортить карьеру»? Но, всё равно, хоть убей – не помню...

Теперь пришла очередь Титомира изумляться:

– Ну… как же… ведь тогда… Ну-у, ты говорил… Ещё цена…

Я резко прервал его:

– Я никогда, ни разу в жизни не заявлял ничего подобного – запомни это!

Титомир ушёл, едва процедив слова прощания: он был разозлён донельзя.

* * *