Я уже успел полностью забыть о своей невнятной просьбе Морозову «неплохо было бы оказаться с Оксаной в одном крыле общежития»: на календаре февраль, до сентября ещё далеко. Но очень скоро в одно из своих возвращений домой я был как громом поражён…

В тот вечер я возвращался поздно. Поднявшись на свой этаж и ступив несколько шагов по коридору, в его глубине, у собственных дверей я вдруг увидел сидящих на корточках двух девушек. Они сидели у «подножия» входной двери моего блока и курили…

Я подошёл ближе и с удивлением отметил, что девушки – это… Всё смешалось в голове – и было отчего: девушками оказались Настя и Ира, соседки Оксаны. Изумлению не было предела. Я тут же высказал первое, что пришло в голову:

– Вы что, пришли в мой блок покурить? – но тут же понял всю абсурдность такого предположения.

Мы с Настей, как давние знакомые, отошли в сторону. Оказалось, всех троих жилиц комнаты, в которой обитала О. Л. Караган, переселили. Переселили в конце февраля…

Моему изумлению не было предела: предварительно выставив единственную мою соседку и отправив её в неизвестном направлении, Оксану вместе с подругами переселили не только в моё крыло, не только на достаточно близкий этаж, не только на мой этаж – она теперь жила в одном блоке со мной!!! Это было, хотя этого не могло было быть ни при каких обстоятельствах! Но нет: вот она, мой «объект», возвратившийся из небытия. Протяни руку – и дотронешься до неё!

* * *

Вот уже месяца два окружение Шарела Бастиана Крола, состоявшее, по сути, из одного человека, жило ожиданием его свадьбы с Н. А. Бодровой. Я уже давно заметил, что другой мой друг Морозов всё время как-то исподволь старается вплетать в ткань наших бесед, к месту и не к месту, одну и ту же фразу: «Наташа выходит замуж по любви!» Столь высокая частотность упоминания «единственного мотива» Н. Бодровой вызывала у меня совершенно определённые ассоциации: «Да ведь это же Карфаген какой-то! «Наташа выходит замуж по любви» звучит в устах Морозова так же часто, как в устах древнеримского сенатора высказывание: «Карфаген должен быть разрушен!» Так, кажется, тот заканчивал абсолютно все свои выступления! И в чём Морозов пытается меня убедить? Зачем ему нужно, чтобы я полагал именно так: «Наташа выходит замуж по любви»? Может, он добивается, чтобы я сообщил об этом «факте» Шарелу? Или пытается скрыть подлинные мотивы её замужества?»

* * *

Я долго не мог поверить в свалившееся на меня чудо по имени «переселение». Но сказка длилась недолго… На следующее утро я проснулся рано. Первая мысль была, что это так классно: Оксана рядом, мы теперь найдём общий язык и помиримся. «Это Вова! Да, он! Мой старый и надёжный друг… Он оказался настоящим, подлинным! Вспомнил, наконец, о моей просьбе и выполнил её для меня!»

Я ушёл по Кроловым делам. Когда же вернулся, то застал ошеломляющую картину: въехавшие лишь вчера соседи, доставившие мне сим фактом столько радости… выносили вещи… Принесённый вчера с моей помощью холодильник уже был унесён, в комнате скарба почти не осталось. Я понуро обратился к Насте. Та почему-то виновато ответила, что их переселяют этажом ниже. Переселяют по совершенно непонятным причинам...

* * *

Сложившаяся ситуация снова отравляла мне жизнь, и я снова нуждался в совете и подсказке. «Конечно же, к Морозову!» В предварение беседы мы немедленно выполнили наш ритуал, и речь полилась плавно, искренне, откровенно. Какая-то ностальгия охватила меня. Или мой друг нагнал её? Только что он вовсю, не жалея красок, описывал, как лично он отметил праздник всех влюблённых, как отмечали его знакомые и друзья. О том, какими счастливыми они с супругой были в семейном кругу… Но я думал о своём:

– Вова, это был шанс… Такой невероятный – но шанс!

– А ты знаешь, дружище… Может, ты зря горячку порешь… Может, ты погорячился с выводами о своей… Оксане… Ты лучше обратись за разъяснениями к Настиному другу… Как его… Сергею Ходановскому…

К тому времени Морозов, собирая информацию об окружении Оксаны, постепенно перекинулся на личности из «окружения окружения». Он уже выспросил у меня, где служит Настин бойфренд, милиционер Ходановский.

Я не в состоянии был ослушаться: все рекомендации друга-разведчика были для меня значимы, особенно в период полнейшей апатии и стресса, вызванных отселением Оксаны. Долго никак не мог отважиться на разговор с милиционером, но однажды набрался смелости и спросил его, кто же приходит к избраннице. Теперь я снова не знал, «бывшей» или «действующей». Ходановский тут же ответил, что человек этот – офицер, служит на должности начпрода в военном училище. На следующий же день я уже пересказывал другу Морозову нашу с Ходановским беседу:

– Вот такие дела, дружище… – мы с Морозовым снова сидели в питейном заведении, – оказывается, мой соперник… Ты даже не представляешь, кто он… Он у меня… Тьфу ты!… Не у меня… – я совсем запутался. – Короче, ты понял, о ком я… Он – начпрод…

– Замначпрода! – рефлекторно выпалил нетрезвый офицер самой информированной спецслужбы, поправляя меня: он прозевал вползшее в нетрезвое сознание тщеславное желание продемонстрировать свою осведомлённость и удивить собеседника.

Ему это более чем удалось… Я не мог поверить услышанному. Оно никак не укладывалось в сознании. Это была совершенно невероятная, невозможная фраза. Увидев моё изумлённое лицо, Морозов несколько стушевался и тут же поспешил успокоить меня:

– Ну-у… Ты знаешь… Это… Это судя… по возрасту… – Вова, в который уже раз за последний период, тщательно подбирал слова, стараясь озвучить их как можно более правдоподобно и убедительно.

Меня шокировала коррекция должности соперника, но чувство изумления просачивалось в мозг как-то медленно, исподволь, постепенно. Я надолго замолчал и ушёл в себя, обдумывая совершенно невероятную ситуацию: «Он знал! Он – знал! Это точно! Но – откуда?..»

Тут мой старый друг затараторил о чём-то, не давая мне сосредоточиться. Вдруг его слова начали складываться в связные фразы также неординарного содержания:

– Олег, мы можем… реально тебе помочь! Ты сам, лично, собери о нём… информацию, а мы решим… твою проблему… Например, ушлём его из Одессы… далеко и надолго… и всё у них угаснет само собой… – речь шла о сопернике.

Я снова надолго замолчал: праздник жизни, которым всегда для меня было общение с другом, сменился фантасмагорией. Наконец я выдавил:

– Ты знаешь… Спасибо, конечно… Только… мне этого не нужно… Я не собираюсь таким способом… решать сердечные проблемы...

Дас ис фантастиш… Какая-то страшная сказка… С превращениями, упырями, огнедышащими драконами…

* * *

Приготовления к бракосочетанию Шарела и Наташи шли полным ходом. Я с благодарностью отнёсся к участию этой пары в моих проблемах: увидев моё подавленное состояние, оба бросились меня утешать. Особенно преуспевала в советах невеста-психолог. Моя личная драма выглядела вопиющим диссонансом на фоне двух счастливых влюблённых и весьма выгодно оттеняла половодье чувств, хлеставших во все стороны от пышущего энтузиазмом голландского профессора: он нашёл-таки то, за чем приехал, – неземную любовь. Моё «несчастье» надёжно затеняло несуразности и подозрительные нестыковки в истории знакомства жениха с суженой. Мрачная депрессия свидетеля со стороны жениха лишь выгодно подсвечивала нарождающееся семейное счастье голландца.

* * *

Семнадцатого апреля 1999 года я поднялся рано и, одевшись, двинулся в путь, навстречу исполнению своих свидетельских обязанностей. В это утро я как никогда неспешно спускался по лестнице: мне казалось, что каждый шаг неуклонно приближает меня к неведомой роковой черте. Казалось, каждая ступенька, оставшаяся позади, приближает меня к тому месту, откуда уже не бывает возврата.

Сначала я даже не мог понять, что именно в этот радостный день так странно влияет на мою психику. Лишь спустившись на второй этаж, понял, в чём дело; здесь жила избранница, которую я так долго искал. В то утро я спускался по лестнице очень медленно, мне даже захотелось остановиться на площадке второго этажа и постоять. Я так и сделал. В таком акте чудился какой-то символ несбывшихся надежд. Так стоят у памятных мест личной истории. У обелисков павшим. У дорогих могил…

Церемония регистрации новой семьи прошла без осложнений. Затем был замечательный автомобиль «Чайка», выбранный профессором из большого числа вариантов как символ былого советского могущества. Мы долго фотографировались в историческом центре Одессы, потом поехали к берегу моря. Снявшись во всех возможных позах, ракурсах и перспективах у каждого прибрежного камня, молодожёны, увлекая за собой остальных членов эскорта, снова уселись в автомобиль. Я смотрел из окна на проплывающие мимо лица и искал среди них то единственное, которое в эти мгновения казалось мне ещё дороже…

Прибыли в ресторан. Там всё уже было готово, и тамада крепко взяла в руки штурвал свадебного мероприятия. Ведущая поочерёдно поднимала гостей для произнесения напутствия молодым, но меня сия участь отчего-то миновала. Зато я был выдернут какими-то прохиндеями, укравшими туфлю у невесты. Они даже попытались принудить меня в качестве выкупа станцевать. Танцор из меня никудышный, поэтому плясать я отказался наотрез. Равно как и петь, читать стихи, показывать фокусы, акробатические номера, рассказывать анекдоты и глотать огонь.

Вместо меня заплатить выкуп в виде танца вызвалась невеста, прихватив с собой и жениха. Казалось, эта пара просто была создана для парного танца, это были какие-то Джинджер и Фред, органически сливавшиеся в каскадах ритмических движений. Шарел танцевал очень неплохо, но ему было весьма далеко до Наташи: невеста танцевала профессионально, это были не привычные для наших мест подёргивания, покачивания, приседания и притопывания. Её движения были окультурены и овеяны традицией, рука мастера коснулась их. Танец был какой-то европейский, какая-то разновидность рок-н-ролла, зажигательная и стремительная.

Когда я вернулся из очередного похода в магазин за спиртным, в разгаре было запечатление на видео поздравлений молодым. Меня сразу же повлекли к оператору, я встал перед видеокамерой. Пришлось говорить экспромтом:

Стукну по карману – не звенит.

Стукну по другому – не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать!

Я декламировал невесть почему вспомнившееся четверостишие неизвестного мне поэта, а затем развил начатую мысль:

– Ялта – не столько географическое, сколько понятие, обозначающее состояние души. Вы нашли свою Ялту, своё прибежище в бурном житейском море. Я знаю, как вам повезло, – вы нашли друг друга. Я знаю, как вам повезло ещё раньше – вы верите в Бога. И как бы ни сложилась ваша жизнь дальше – у вас теперь есть прибежище, где всегда можно укрыться в трудную жизненную минуту…

* * *

Как свидетель со стороны жениха я поехал провожать друга в свадебное путешествие. Вылетели молодожёны в турне из киевского аэропорта. По возвращении из столицы встретился с Морозовым – я нуждался в общении, мимо воли сравнивая свою не складывающуюся личную жизнь с семейным счастьем голландца. Мы с Вовой по традиции засели в кафе. Я делился впечатлениями от свадьбы, но он ничему не удивлялся, не уточнял, как обычно, деталей, не переспрашивал и не задавал наводящих вопросов. Я понял: о свадьбе он знает абсолютно всё. В тот день друг выглядел расслабленным, будто после трудного, но успешного этапа ему выпал краткий перерыв. Вскоре я обмолвился, что вынужден оставить его, так как мне пора приступить к выполнению весьма прозаических обязанностей. Вова лениво уточнил:

– Каких именно?

– Пошли уже четвёртые сутки по отъезде четы, и мне надо наведаться в их любовное гнездо. Шарел мне и ключи от квартиры оставил…

– Ключи?! – почти зачарованно, будто не веря, переспросил Морозов.

Я достал связку, на которой выделялся длинный белый ключ от двери в парадное, и продемонстрировал другу в качестве доказательства. Увидев в моих руках столь внушительный аргумент, Морозов резко потерял к нему всякий интерес и начал рассказывать какие-то истории – из жизни СБУ, о своих домашних проблемах. Затем Вова почему-то сделал ещё заказ, хотя наше застолье уже давно подошло к своему логическому концу. Друг попросил меня не ездить на голландскую квартиру: он, оказывается, и сам нуждается в общении. Очень нескоро мы расстались, договорившись по настоянию Морозова о встрече завтра.

На следующий день мы встретились, и разведчик без обиняков, очень настойчиво, как о чём-то само собой разумеющемся, заявил, что и сам намерен нанести визит к Кролу, чтобы посмотреть, как живёт голландец. Я не стал особенно возражать, мне было наплевать. Более того, мне даже необходимо было, чтобы рядом кто-то находился: свалившееся одиночество раскалывало действительность на острые осколки. «Ну что ж, пойдём!» – обречённо ответил я, и уже очень скоро мы были на месте.

Квартира хранила следы поспешного отъезда хозяев. Вся ванная была уставлена вёдрами, вазами, кувшинами и тазиками с букетами. Вода в сосудах уже начала попахивать. Я занялся этим в недавнем прошлом благоухающим благолепием: поменял воду, отобрал цветы, которые ещё могли жить. Остальные приготовил к выносу в мусорный контейнер.

Пока я возился с цветами, Вова был предоставлен самому себе. Но вдруг краем глаза я заметил какие-то вспышки у себя за спиной – в комнате, выполнявшей функции зала. Сполохи эти начали ассоциироваться у меня со вспышками, сопровождавшими мой поход на завод «Зонтик». Эта связь держалась в сознании целое мгновение, ушедшее на то, чтоб всем корпусом развернуться назад. Я бросился туда, где сверкал свет, – в главную комнату: Морозов стоял посредине и щёлкал фотоаппаратом-мыльницей. Мой вопрос прозвучал на удивление вяло:

– Зачем ты это делаешь?!

Вова объяснил, что это делается с санкции Николая Дмитриевича Свяжина (он озвучил полный вариант имени своего начальника) и что фотографии эти – «так, ерунда, они нам нужны для отчёта перед вышестоящими инстанциями». Я засомневался, нужно ли это делать, но Вова перебил меня:

– В этом нет ничего предосудительного… Ты зря переживаешь…

Я привёл другой аргумент, не менее убийственный:

– Но ведь фотовспышку может заметить в окно сосед по лестничной клетке…

Соседская квартира располагалась в другом крыле здания, и крыло это примыкало к апартаментам Шарела под углом в девяносто градусов, образуя букву «Г». Поэтому из соседней квартиры окна голландца просматривались в упор. Больше всего меня поразила реакция Морозова на второе замечание. Он как-то странно подмигнул мне и ответил:

– Я всё-таки из разведки… Везде свои люди, всё схвачено…

Это было уже слишком. В мой анестезированный рассудок, как сквозь заросли цепкого кустарника, пробивалась, стуча в висках, навязчивая мысль: что-то здесь не так, я участвую в каком-то дурном спектакле, в котором мне без моего ведома уготована некая роль. Я пожал плечами, развернулся и направился было к выходу в коридор. Тут ещё одна вспышка озарила комнату…

Я обернулся: фотоаппарат неторопливо, как в замедленной съёмке, покидал позицию, из которой он мог быть направленным только мне в спину и, соответственно, снимать только меня…

* * *

Я продолжал ходить к Мимозе. Ещё в канун наисерьёзнейшего этапа в судьбе моего голландского друга у меня появился талисман. Его изготовила гадалка в самом начале становления отношений Шарела и Наташи. Оберег представлял собой миниатюрный кожаный мешочек с каким-то, наподобие горошины, содержимым внутри. Мне очень не хотелось связываться с «нечистью» столь непосредственно, но ещё больше я боялся оскорбить гуру в её самых лучших побуждениях. Поэтому я принял из рук прорицательницы безвозмездный дар. Очень хотелось узнать, что там внутри, но вскрывать талисман побоялся.

Носить его с собой постоянно я не решился, хотя Мимоза не единожды настойчиво предписывала обязательно носить мешочек на шее: только таким образом оберег сможет предохранить меня от неверных поступков, защитить от порчи, уберечь от беды. О его существовании не знала ни одна живая душа, за исключением меня и гадалки. А также тех, кому она об этом рассказала…

Вместо того чтобы носить на шее, я спрятал талисман на балконе своей квартиры на четвёртом этаже, засунув под жестяной оцинкованный отлив, защищавший подоконник от осадков. Я запихнул оберег очень глубоко, до упора: если кто-либо не знает о его месте нахождения, то не найдёт никогда и ни при каких обстоятельствах.

В течение полугода я проверял, на месте ли амулет. Тот всегда был на месте. Затем в моих визитах наступил перерыв месяцев в пять. При выезде с проданной квартиры я пришёл забрать талисман. Его на месте… не оказалось.

Как сложилась судьба кожаного мешочка, я мог лишь догадываться. Лишь догадываться я мог также и о том, кто и по каким признакам сумел отыскать его. Оставалось предположить, что отыскать столь надёжно спрятанное изделие рук человеческих размером с пятак можно было лишь в том случае, если он что-то испускал… Или представлял собой нечто наподобие микрофона…

* * *

– Скажите, Саша, зачем вы развалили Советский Союз?

Так иронически я частенько приветствовал своего давнего друга-социолога Панкова. Замотавшись по делам Проекта, я давно не виделся с ним. И вот очередная встреча, произошедшая случайно. В двух словах описал другу «факт наличия выдающейся предсказательницы, сказавшей мне всё»: Панков пристально интересовался религиозно-мистическими феноменами социальной жизни. Повествование своё я заключил восклицанием, больше обращаясь к самому себе, чем к собеседнику:

– А Морозов не верил, что в этом что-то есть!

В Панкове сработал «автомат». У него вырвалось:

– Да нет, Морозов производит впечатление вполне здравомыслящего человека!

Доцент произнёс это – и обомлел: проговорился, что знаком с Морозовым. Делать было нечего: в ответ на мои настойчивые расспросы Панков поведал, что тот недавно обращался к нему. Мне удалось вытащить из социолога главное: офицер спецслужбы интересовался не кем иным, как… мной. Интересовался характеристиками моей личности, которые в интерпретации опытного социолога приобретали статус параметров. Интересовался также моими отношениями со скромной девушкой из Приднестровья…

* * *

В середине июня отшумел мой день рождения. Накануне празднества мой бывший студент Алексей Назарко ни с того ни с сего вдруг проникся идеей снимать всё действо на видео. Это желание выглядело странным уже потому, что своей камеры у него не было. Я ни к кому не обращался с просьбой увековечить мероприятие, мой бывший студент сам стал инициатором.

В самый ближний круг моего общения Назарко (мы жили в одном общежитии, он был однокурсником Оксаны) вошёл как-то постепенно, несколько оттеснив А. Мороза. Алексей был наделён уникальной способностью придавать своим интонациям проникновенную доверительную окраску, и этот мощный психологический рычаг в сочетании с не менее проникновенным гипнотическим взглядом, излучавшим сочувствие, понимание и участие, являлся гарантией установления доверительного контакта с собеседником. Для меня, помимо всего прочего, возникшие дружеские отношения с бывшим студентом были освящены сразу двумя матерями: Оксанина родительница упоминала об Алексее как о товарище своей дочери, а гостившая у сына его собственная мать, чиновница армавирской мэрии, благодарила меня: «Спасибо за Лёшу, что не бросаете его…»

Ни в моей семье, ни в среде, в которой я рос, традиции снимать на память какие-либо значимые события не было – не то что на видео, даже на фото. Поэтому я весьма прохладно отнёсся к его идее. Дело дошло до того, что мой студент перешёл в наступление, и я даже вынужден был… защищаться:

– А где же ты камеру возьмёшь?.. – вопрошал я. – А как обеспечишь запись с маленькой кассеты на большую? – Но ведь придётся ехать за камерой в другой город…

Но вдруг совершенно неожиданно оказалось: Алексей настолько проникся идеей запечатлеть мой день рождения, что стал просто фанатом съёмочного дела. Оказалось, что его «фанатизм» распространяется лишь на один раз, и единственный этот раз столь подвижнического отношения к видеосъёмкам – и есть мой личный праздник.

Алексей пообещал, что обязательно возьмёт видеокамеру во временное пользование у друзей. Кем являются эти друзья, мне тогда не пришло в голову задуматься. В конце концов я уступил мощному напору, и Назарко стал готовиться к «событию дня рождения», неожиданно ставшему важным и для него. Он прибыл с камерой и снимал всё действо в мельчайших подробностях (см. фото: http://h.ua/story/73565/).

Вечеринка прошла вполне прилично.

– Богатый – не тот, кто много имеет, а тот, кто ни в чём не нуждается… Но есть в мире одна вещь, в которой экземпляры вида homo sapiens нуждались, нуждаются и будут нуждаться, без чего он, экземпляр этот, не может состояться – это друзья. Их совокупность, их сумма – это и есть человек, это и есть собственно личность, – благодарил я пришедших.

– За друзей! За всех вас, кто был со мной в трудную минуту и остался рядом сейчас, когда я отмечаю свой очередной возрастной рубеж! – завершил я своё выступление.

Затем слово взял Шарел. Он говорил долго и витиевато, но горячо и искренне. Я слушал и не знал, куда деть взгляд: мне ещё никогда не приходилось слышать в свой адрес так много хороших слов. Смыслы и значения единиц, из которых состояла его пространная речь, говорили о дружбе, преданности и верности, о подлинных человеческих отношениях, об их исключительной значимости для друга. Обширный текст, состоящий из простых и искренних слов, запомнился мне навсегда, стал достоянием памяти, хранящей самые значимые события истории души. Эта «эксклюзивность» моей персоны в глазах профессора и стала для меня судьбоносной…

Назарко направил на моего друга объектив видеокамеры и фиксировал его на голландце во всё время, пока Шарел говорил, крупным планом запечатлевая каждую деталь мимики профессора, необычайный блеск его глаз, каждый полутон интонаций. Алексей снял весь спич, так увлекший координатора, всё обилие чувств, которые вкладывал тот в свои пожелания в адрес виновника торжества.

Те, кто впоследствии тщательно анализировали запись и планировали кульминационный удар в многоходовой комбинации, не могли пройти мимо того факта, что моя скромная персона занимает в жизни голландца так много места. Это обстоятельство и стало для меня роковым. Организаторов уже поджимало время, уже нужно было спешить: Киев торопил. Церемониться и миндальничать никто не стал: лес рубят – щепки летят.

Вот только о том вечере на память у меня не осталось ничего, одни воспоминания. Каким-то загадочным образом кассета с записью моего дня рождения так и не попала ко мне, как я ни старался её заполучить. Сначала Назарко сказал, что надо переписать с маленькой кассеты на большую. Потом выяснилось, что плёнка унесена хозяином камеры вместе с нею. Затем, после настоятельной просьбы, Алексей заявил, что кассету наконец забрал, но оставил её у А. Мороза. Позже выяснилось, что Мороз, переезжая из одного общежития в другое, где-то её потерял...

Когда планировалась акция по съемке моего дня рождения, заранее предполагалось, что кассета с записью ко мне не попадёт никогда. Назарко под благовидным предлогом был внедрён в число гостей в качестве… оператора СБУ. Это действо интересовало разведку чрезвычайно, так как в одном месте должны были собраться сразу все фигуранты проводимой операции, в первую очередь молодожёны.

Вскоре предстояли решающие акции в отношении голландца, и плёнка нужна была как воздух. С её помощью предполагалось избавить экспертов-психиатров от работы вслепую, от необходимости на ощупь прописывать рецепты эффективного «наезда», основывая выводы о личности Крола лишь на свидетельствах агентов, сведениях наружного наблюдения и данных многочисленных психологических тестов, к тому времени уже суммированных...

* * *