Однажды мы с Нельсоном и Нещеретным встретились снова: «адмирал» был действующим маклером, и я должен был увидеться с ним по поводу квартиры для Шарела, а Нещеретный почему-то изъявил желание присутствовать. Но уже спустя пять минут, будто запустив некий механизм и отрегулировав его, друг, вопреки формату встречи, засобирался, якобы вспомнив что-то, и мы уговорились с ним увидеться через три часа. Его уход послужил для Нельсона сигналом…

Я остался тет-а-тет с «Адмиралом». Он не был силён в поддержании непринуждённой беседы, поэтому в простецкой манере сразу перешёл к делу, хотя и попытался придать грядущему мероприятию форму случайного события. Он вдруг сказал, что ему надо подъехать в некое место, и предложил съездить вместе с ним. Деваться было некуда, мне предстояло убить три часа, остававшиеся до встречи с Нещеретным: моё будущее рандеву с ним имело для меня большое значение.

По дороге Евдоклименко поведал, что место, в которое мы направляемся, – приёмная ясновидящей со странным именем Мимоза. Из лаконичного повествования Нельсона явствовало, что тот записан к ней на определённое время на понедельник (была суббота), но вдруг выяснилось, что Игорь-ибн-Анатольевич не сможет прибыть к ней в назначенный час. И вот теперь этот «обязательнейший из смертных» ехал, чтобы… предупредить (!) хозяйку салона о накладке…

«Как странно! Ведь это же Нельсон, величайший в подлунном мире «сквозняк»! Этого просто не может быть! Что-то здесь не так… Ну и ну! Но, может быть, он исправляется?»

Евдоклименко, помимо всего прочего, рассказал, что Мимоза – очень эффективная ясновидящая: он успел побывать у многих экстрасенсов, но эта – самая «мощная». Улучив момент и снова выдержав многозначительную паузу, как бы невзначай, Нельсон предложил… мне вместо него посетить гадалку, воспользовавшись его очередью и предварительной записью. Немного поразмыслив, я согласился…

* * *
Через некоторое время мы с Морозовым встретились и, как всегда, «немедленно выпили», но Вова всё чего-то не договаривал. Не договаривал всю первую часть рандеву. К делу он приступил лишь спустя некоторое время. Друг начал с рассказа, что до начальства стали доходить – и неоднократно! – слухи о том, что я много говорю. И что из-за этого у Морозова возникли неприятности, ему установили жесточайший режим, а у него ребёнок. Я и сам чувствовал за собой грешок: мне в самом деле нравилось поговорить об эволюции врагов (КГБ) в друзей (СБУ), о нюансах деятельности этой спецслужбы: изложение такого рода сведений поднимало меня в глазах собеседников.

– …Поэтому… жизнь моя стала невыносимой… – Он замолчал.

Интонации друга свидетельствовали о горечи и крайней печали. Казалось, ком подкатил к его горлу и он сейчас уронит скупую мужскую слезу. «Вы видели когда-нибудь плачущего большевика? – мелькнуло в сознании, – к тому же офицера?..» Ситуация была неординарной: мне нечасто приходилось портить жизнь людям, нужно было искупать провинность. Я произнёс, вытаскивая на свет Божий слова покаяния:

– Вова, сейчас во мне говорит… не выпитый алкоголь… а простое понимание… Я сознаю вину... Обещаю тебе… впредь ни слова не скажу никому… Кому бы то ни было… о наших встречах… Этого вы от меня никогда не добьётесь, господин Гадюкин! – процитировал я детский фильм, пытаясь разрядить обстановку и свести всё к шутке.

Но Вова не спешил веселиться. Я же продолжал развивать мысль:

– Ну хочешь, я пойду к твоим начальникам и возьму вину на себя, тем более, что так оно и есть. – Мной овладело сильное желание покаяния перед другом, по моей вине оказавшимся в сложном положении.

– Поздно пить боржоми! – ответствовал Морозов: это было его любимое высказывание. – Если хочешь вытянуть и в самом деле поганую («поганый» – излюбленное словцо Морозова) ситуацию…

– Хочу! – перебил я.

– Ситуацию можно изменить, если ты дашь подписку, – тогда с меня снимут все обвинения… – друг произнёс фразу равнодушным, слишком равнодушным голосом. Казалось, он весь сжался в ожидании моей реакции.

– Конечно! Всё, что угодно! – в азарте выпалил я. Выпалил – и осёкся.

«Что я наделал?! Дал обещание – значит…» Я замолчал, обдумывая ситуацию, но вдруг заговорил Морозов, не давая мне опомниться. Он говорил горячо и живо, благодарил как за уже свершившийся факт и выражал свою признательность. Неожиданно друг предложил пойти ко мне в общежитие. По дороге он купил бутылку водки, чего раньше не делал никогда:

– Это – чтоб отметить подписку…

По дороге я твёрдо решил, что если текст будет какой-то уж слишком «подлый», то не буду подписывать, а если нейтральный – подпишу: «В конце концов, меня не убудет…»

Морозов предъявил вахтеру журналистское удостоверение, мы поднялись ко мне. В комнате он преобразился: тон стал официальным, от просительных интонаций не осталось следа. Казалось, сейчас он говорит на микрофон.

Я поставил вопрос ребром: лишь от содержания документа зависит напишу я его или нет. Вова предложил было текст, который упоминал и о «всемерном содействии», и о «регулярном донесении». Я поразился богатству форм сотрудничества моих сограждан с политической полицией страны. Всё же я отказался давать обещания столь усердного служения отечеству. Пришла очередь Морозова делать паузу. Он надолго замолчал, видно было, что Вова что-то усиленно обдумывает и что он жутко разочарован.

– Ну хорошо, – выдавил друг, – напишем такой текст: «Обязуюсь хранить в тайне информацию, полученную от сотрудников Службы безопасности Украины».

Множественное число глагола «напишем» резануло слух. Я с легкостью написал текст объёмом в одно предложение и подписал его, хотя какое-то чувство тревоги не давало покоя. Где-то в уголках сознания жило понимание некой преемственности между КГБ и СБУ, а во времена КГБ такая подписка была сродни договору о продаже души дьяволу…

* * *
К оценкам личностей Нещеретный подходил неординарно: он исповедовал фонетический принцип, поэтому решающим фактором в акте оценивания человеческих персон для него являлась благозвучность/неблагозвучность их имён:

– Плисюк… Пли-сюк… Нет, нет и ещё раз нет!!! Ну разве может нормальный человек носить такую фамилию! Ты вслушайся: «Пли-сссссс-юк!» Какая-то плесень в ней слышится, сыростью от неё так и прёт. Фу-у, гадость какая!

Нещеретному и Желтову очень нравилось то, как их хитросплетённая деятельность сказывается на ничего не подозревающих предпринимателях. Музыкантам казалось, что они, подобно древним жрецам или героям любимых мультиков, какими-то своими магическими пассами наводят на владельца «Люка» порчу, сглаз, проклятие.

– Как этот люмпен, этот торгаш, этот продавец сосисок посмел использовать дворянскую фамилию?! Смерд! Смерд! Смерд! – кричал Нещеретный, эпатируя публику, и слово «смерд» в его исполнении звучало как «смерть».

Такая хитроумная деятельность, по мнению мошенников, сильно походила на магию: уколол муляж какого-либо человека в ногу – у прототипа заболела нога. В глаз – у оригинала вытек этот орган зрения. А уж если в сердце…

Сергей Иванович Каверин осенью 1999 года, доведённый до последней черты различными проверками и вымогательством проверяющих, пришёл в налоговую милицию Приморского района Одессы. Там он извлёк из пакета припасённую заранее пластиковую бутылку с бензином и вылил её на себя. Затем чиркнул зажигалкой – и навсегда остался в сознании выживших очевидцев этой трагедии живым факелом…

Спасти его не успели. Пламя мгновенно перекинулось на пластиковые стены, подвесные потолки и прочие легко воспламеняющиеся предметы офиса. Вместе с жертвой мошеннического произвола заживо сгорели ещё пятеро сотрудников ведомства.

Преступление вызвало сильнейший резонанс в стране. В обилии созданные следственные группы, как приезжие, так и местные, расследовали громкое криминальное деяние и установили буквально все без исключения нюансы, детали, штрихи и обстоятельства совершённого злодейства. Вся картина преступления была выписана с точностью до минуты, скрупулёзно и полностью установлена вся его объективная сторона. Многочисленные члены следственной группы создали полную и исчерпывающую характеристику личности С. И. Каверина и к концу следствия знали его лучше, чем родных детей. И лишь одного не смогла установить ни одна группа: мотив столь дикого даже для коррумпированной Украины преступления.

Никто ничего не мог понять: ведь на многочисленные предприятия города проверяющие приходили достаточно часто, и не всегда эти проверки заканчивались удовлетворительно для проверяемых, но никто до сих пор не убивал себя в знак протеста!.. О подлинных мотивах самоубийства знали лишь Нещеретный да Желтов. Знала об этом и ещё одна группа лиц – офицеры УСБУ…

Службе безопасности Украины стоило огромных усилий переквалифицировать страшное событие из теракта в «самоубийство, повлёкшее тяжкие последствия», хотя технически такая переквалификация оказалась делом несложным: прокурор, осуществлявший руководство следствием, был завербован КГБ ещё во время прохождения воинской службы в рядах СА, судья – на четвёртом курсе университета, а опер МВД – когда в составе делегации от родного колхоза ездил в турпоездку по ГДР…

После этого случая Желтов и Нещеретный долго ещё, садясь за стол, чтобы выпить, одну из рюмок поднимали «за Каверина Сергея Ивановича – царство ему небесное… Пусть земля ему будет пухом…» Таким образом, коллекция крылатых выражений музыкантов пополнилась ещё одним фразеологическим оборотом.

Нещеретный с напарником сильно испугались, занервничали и запили, стараясь забыть произошедшее и готовясь отойти от дел. Но задача, главная для тех, кто до сих пор лишь снисходительно смотрел на мошеннические шалости своих подопечных, не была выполнена: «объект» так и не поучаствовал в их «акциях» и не попал на правоохранительный крючок. Самосожжение Каверина поставило на волосок от краха всю операцию по созданию «условий гарантированного поведения» лиц, причастных к операции вербовки. Поэтому «люди с обратной стороны Луны» дали команду агентам: «Действовать, но уже по-другому!» И именно поэтому спустя всего лишь несколько недель «группа Нещеретного» снова приступила к «работе». Теперь им вдруг срочно понадобился водитель…

* * *
Как мне и предписывал Нельсон, в понедельник я пришёл к Мимозе задолго до оговорённого времени. Взял с собой записную книжку, специально купленную для этого похода: я собирался конспектировать общение с ясновидящей. Для меня это был в первую очередь эксперимент. Как и водится у естествоиспытателей, это должен был быть эксперимент на самом себе...

Я с опаской вошёл во двор, и вскоре был поглощён чёрным зевом мрачного полуподвала. Извилистые коридоры наконец привели меня в тупик, представлявший собою маленькую комнату, в которой за небольшим столом сидела женщина лет шестидесяти и бросала карты. Она была невысокой, с мелкими «индейскими» чертами лица, донельзя выбеленными волосами и со странным кукольным именем Ляля. В этой комнатушке размером три на три вдоль стен были расставлены пластмассовые кресла, в которых сидело человек восемь посетителей.

Мимоза принимала в комнатушке за дверью, обитой выкрашенной белой краской жестью и выходившей в очень узкий коридор. На его стене, как раз напротив двери, была прикреплена бумажка с отксеренным текстом: «Стоять в проходе категорически запрещено!» Кто-то надписал слово и стрелкой указал, в какое место автор приписки рекомендует его вставить, дабы получить «на выходе» фразу «стоять в заднем проходе категорически запрещено!» Доморощенный Моор висел здесь многие месяцы – никто так и не удосужился заняться восстановлением его первозданности.

Бывалые люди поясняли, что стоять не разрешают не потому, что проход и в самом деле узкий и разминуться в нём сложно. Подразумевалось, что биологические поля клиента, пребывавшего у ясновидицы «в работе», и человека, стоящего близко к двери её офиса, смешивались. Происходило это якобы из-за того, что для биополей-де не существует преград, таких как стены, двери, перегородки – поля эти пересекались, вступали во взаимодействие и создавали «помехи» для реципиента.

Вскоре и я уселся в освободившееся кресло и стал украдкой рассматривать своих друзей по несчастью. «Друзья», все до единого, оказались «подругами»: вдоль стены сидели одни женщины. Дамы были в основном молодые, хотя границы этой молодости простирались достаточно далеко: от восемнадцати до тридцати пяти. Среди посетительниц ясновидящей категория «женщина богатая» была представлена исчерпывающе. По своему социальному статусу присутствовавшие здесь дивы, как правило, были «дамами просто обеспеченными». Другую категорию, менее многочисленную, составляли «дамы, обеспеченные во всех отношениях». В основном это были русские, украинки, молдаванки, но очень часто встречались и кавказские женщины.

О том, что кто-то покидает Мимозу, страждущих извещал скрип несмазанных дверных петель. Наконец скрежет позвал в дорогу и меня. Я встал неподалёку от двери, но не там, где строго запрещал стоять плакат со специфическим содержанием, а немного в стороне. Женщина, находившаяся у Мимозы, пробыла у неё стандартные двадцать минут. Наконец дверь отворилась, и теперь – для меня.

* * *
Мой брат к тому времени насовсем вернулся из Гагаузии. Теперь единственным источником существования для него был частный извоз. В тот период я лишь догадывался, что «бизнес», которым занимается Нещеретный, не совсем честный. К тому времени Игорь уже успел прославиться на весь город. Случилось это после того, как по заданию верхушки правоохранителей Одессы, пребывавшей в конфликте с мэром, мой друг летал в Вену и брал компрометирующее градоначальника интервью у криминального авторитета по кличке Ангел. За интервью Нещеретный получил пять тысяч долларов США, а по возвращении несколько месяцев жил на конспиративной квартире.

В один прекрасный момент, совершенно неожиданно, Игорь предложил заработать на «реструктуризации» уже не мне, а моему брату. Однажды друг попросил его повезти их с Желтовым в Николаевку, райцентр Одесской области, где на маслозаводе начали изготавливать твёрдые сыры. Мошенники сумели расположить к себе директора Александра Григорьевича, в силу очевидных ассоциаций тут же получившего кличку Лукашенко, и заключить с ним договор на поставку крупной партии сыра.

Мой брат был приглашён в качестве водителя, и Нещеретный заплатил ему по-царски: родственник лишился дара речи от невиданной щедрости моего друга. Увы, он тогда не знал одного: невиданная щедрость не была обусловлена личными качествами Игоря. Решение о выделении фантастической суммы принималось за пределами видимого мира, на «обратной стороне Луны». Это был крючок: за три-четыре часа поездки он заработал столько, сколько зарабатывал за неделю, занимаясь частным извозом.

Криминальный дуэт вдруг стал приглашать брата с его автомобилем в каждую поездку для получения товара «на реализацию». Сначала новый водитель выполнял поручения друзей-мошенников по заключению договоров на аренду складов, найма секретарей и грузовиков. Но всё шло по нарастающей, и следующим этапом вовлечения его в деятельность «по реструктуризации» стало получение товара, который решено было хранить на заводе «Продмаш». Нещеретный в свойственной ему манере тут же переиначил отчество директора завода «Гранитович» в «Базальтович».

К сожалению, я жил в общежитии и брата видел реже, чем Нещеретного…

* * *
Я зашёл в комнату ясновидящей и осмотрелся. Это была каморка, узкая, как пенал. Напротив двери, в противоположном конце комнаты, было зарешёченное окно, выходившее под лестницу и лишь верхней своей частью возвышавшееся над землёй, – Мимоза снимала «офис» в полуподвале. Окно пропускало в комнатку с низким потолком мало света, поэтому в помещении, свисая на электрокабеле, постоянно горела лампочка без абажура.

Я ожидал увидеть пожилую, лет шестидесяти и почему-то толстую грузинку. Но хозяйка кабинета оказалась женщиной среднего возраста – на вид ей было лет 35 (см фото: http://h.ua/story/73104/). Она была смуглой, с характерными грузинскими чертами лица, среднего роста, скромно одетой. Мимоза сидела за столом вполоборота и молча разглядывала визитёра своими выразительными глазами. Она подвергла меня интенсивному «просвечиванию», длившемуся несколько мгновений, а затем улыбнулась приветливо и как-то светло, будто вспомнив или узнав меня. Все мои предубеждения против неё вместе со скепсисом по поводу абсолютно всех экстрасенсов вмиг улетучились.

Я сел за стол и положил перед собой тетрадь, испросив у Мимозы разрешения записывать. Гадалка почему-то начала с того, что спросила мои фамилию и имя, немало удивив меня. Ещё больше я удивился, когда она записала только что полученные сведения. Мимоза взяла со стола достаточно свежую колоду карт и обратилась ко мне:

– Молчи и слушай. Если что непонятно – переспроси, я плохо говорю по-русски…

* * *
продолжение седует