Я не знал, где сейчас живёт Оксана, поэтому попросил Титомира найти место её обитания. Путём логических выкладок, строительным материалом для которых послужили установки, заданные ясновидящей, я вывел гипотезу: она живёт у своей тётки. В задачи Титомира входило лишь подтвердить её, гипотезы, истинность.

С Морозовым мы теперь виделись нечасто, но сейчас я вынужден был искать встречи с ним и просить совета. Я знал по собственному опыту: поговоришь с другом – и полегчает, он подскажет и посоветует, поддержит и ободрит. В тот день мы расположились в традиционном нашем баре. Но на этот раз моё общение с другом оказалось совершенно иным, нежели сотни раз до этого...

Спустя всего лишь десять минут после начала беседы я вдруг уловил нечто: со мной что-то происходит, свершается что-то такое, чего я ещё ни разу в жизни не испытывал. Моё сознание небывалым образом поплыло, заколыхалось, разом исказив такую привычную и апробированную действительность: так колышется отражение в зеркале водной глади от вдруг набежавшей волны. В мгновение ока всё в нём стало каким-то непрочным, зыбким и текучим, в его пределах исчезло стабильное, постоянное, основательное. Ни малейшего островка, на который можно было бы встать, теперь не существовало.

«Совещательный зал сознания» вдруг покрыл мощный массив мрака, всё померкло, и лишь неверный свет колышущегося пламени запредельной свечи делал предметы ещё более призрачными. Вещи в невесть откуда взявшихся кривых зеркалах, подобно эху в горах, отражались и множились, дробясь до бесконечности. Связи и последовательности реалий вдруг разом нарушились, и феномены стали пульсировать, то принимая гипертрофированные размеры, то вдруг становясь какими-то микроскопически незначительными, уносясь в бесконечность, уменьшаясь, как в сновидениях шизофреника. Но вскоре выкристаллизовался какой-то стержень, и это было странно, очень странно…

Что-то произошло…

Вову я знал как самого себя. Но сегодня со мной общался и взаимодействовал как бы не совсем Морозов, это был другой человек – родной и близкий. Настолько родной и настолько близкий, что мне стало казаться: он – такой же, как я. Он во всём похож на меня («или я – на него?»). Теперь именно он, его мнение, его психика и его «я» внутри моего сознания стало тем стержнем, тем прочным основанием, за которое можно зацепиться, благодаря которому можно выстоять в неожиданно текучем его содержимом. И он, образ друга, не был инородным для психики – это была органическая часть её.

Что-то произошло…

Вова больше слушал, я же говорил, говорил, говорил: меня прорвало. Накопилось столько наболевших проблем, и я спешил услышать оценку: правильно ли я поступил, верное ли принял решение, адекватно ли оценил то или иное явление. Вова изредка прерывал мои излияния хорошо выверенными тирадами. Я слушал его, и на душе становилось легко и покойно. Я продолжал, а Морозов слушал, не перебивая. Он весь превратился в слух и выглядел настолько внимательным, что, казалось, наше совместное обращение к моим проблемам вызвало у нас подобие унисона в биологических ритмах.

Что-то произошло…

Ответы моего друга поражали глубиной и простотой. Я поймал себя на мысли: мне не верится, что мой собеседник – Вова Морозов, что этого человека я знаю целых двенадцать лет. Изумление моё нарастало. Мне вдруг увиделось в человеке, сидевшем напротив, нечто сверхъестественное. На меня вдруг нахлынуло чувство благоговения, и я ощутил потребность быть благодарным. Моё сознание отметило, как вкрадчивый голос Морозова вдруг внёс в него мысль, моментально пропущенную всеми внутренними цензорами как свою собственную. Мысль эта была очень простой: «Всё, что было раньше, – это другая жизнь, прошлая! С этого момента – всё новое!» Он, голос этот, отныне мог отдавать мне команды – команды от моего собственного имени.

Что-то произошло…

Я заметил, что мой рассудок обратился к философскому наследию человечества, пытаясь отыскать нечто, не поддающееся формулированию. Мне доводилось погружаться в тексты Платона, Декарта и Гегеля, я восхищался творчеством этих мыслителей, считая каждого из них рубежом в развитии философской мысли. Но теперь этому пришёл конец.

«Да, некогда существовали авторитеты, но они остались где-то там, в далёком прошлом, в той, другой жизни, – до озарения. Да, именно его я сейчас переживаю – озарение! Что значат Платон, Декарт и Аристотель вместе взятые, перед воссиявшим вдруг атлантом, всемогущим сказочным джинном, столпом и утверждением истины, кладезем познания человеческого! Что значат они, эти пигмеи прошлого, перед сверкнувшей вдруг, как молния, мудростью офицера разведки!»

Что-то произошло…

Ком встал у меня в горле, перехватило дыхание, спёрло в груди. Я задыхался от восторга, я не мог выдавить ни слова. Мои физиологически предъявленные реакции превзошли самые смелые ожидания собеседника: он, кажется, сам растерялся, видя мою совершенно неадекватную реакцию на действительность, возникшую внутри меня. Глядя на себя как бы со стороны, я вдруг заметил, что вот прямо сейчас я почему-то заискивающе улыбаюсь, произнося первое, что сумел выдать на-гора осколок остававшегося у меня рассудка:

– Вова! … … … – Я задыхался. – Не зря… тебе… – лихорадочно хватая воздух, я подбирал слова, но ничего путного не шло в голову, – …не зря тебе… …капитана дали!!! ... … …

Морозов, кажется, и сам растерялся от увиденного и с трудом нашёлся:

– Ну, ты знаешь… – Вова долго подыскивал подходящее продолжение для достаточно универсального зачина, но чего-то оригинального найти так и не сумел, поэтому завершил достаточно банально. – …ты знаешь… …дурное дело нехитрое… Как говорил мой сослуживец, обмывая очередную звёздочку…

«Теперь можно расслабиться!» – решил свежеиспечённый капитан. И он расслабился, самодовольно откинувшись в кресле: сеанс «спиритизма» завершился, и завершился успешно. Друг покачивался на волнах релаксации, самонадеянно упустив из виду факт, что собеседник пребывает в специфическом состоянии между реальным и ирреальным мирами, и его сознание, интуиция и внутреннее зрение обострены до предела.

Возмездие настигло друга в виде совершенно безобидной фразы. Имея рядом с собой величайшего из людей, я решил воспользоваться счастливым случаем и обратился к самому сокровенному, к тому, чего не говорят никому ни при каких обстоятельствах, даже самому себе. Совершенно невпопад я выпалил:

– А знаешь, Вова… – у меня снова перехватило дыхание от восторга. – Я просто уверен, я знаю: Оксана, даже если она и ходит к этому молодому человеку… ну, начпроду, ты знаешь… Так вот: она не имеет с ним интимных отношений!

Даже не выдержав стандартной паузы для подбора лексики, Вова выпалил:

– Да-а, целка железобетонная! – Он на какое-то мгновение заколебался, балансируя на тончайшей струне между «да» и «нет». Друг взвешивал: «Продолжить мысль – не продолжать. Говорить – не говорить».

Но тут его взгляд сфокусировался на моём лице окончательно. Выражение физиономии собеседника, свидетельствовавшее о крайней растерянности её владельца, привлекло, наконец, его внимание. Морозов осёкся. Осёкся прежде, чем до меня дошёл смысл сказанного. Суть ситуации он понял раньше, чем я. До меня медленно доходило значение услышанного и, по мере осознания прозвучавших слов, сумерки начали рассеиваться – они рассеивались в сознании, вдруг подвергшемся невиданной доселе анестезии...

«Что он говорит? Что это значит?» – мелькнуло в затуманенном рассудке.

Что-то поняв по моему лицу, Вова схватился за первое, что пришло в голову. Он ответил поспешно, слишком поспешно:

– Ну, ты знаешь… Это… судя… по фотографии… – Морозов снова тщательно подыскивал надлежащую лексику, способную спасти ситуацию.

Я не стал уточнять, как столь специфические выводы можно сделать по не очень удачному снимку размером 3х4 сантиметра, да к тому же четырёхлетней давности. Ситуацию спас Титомир, пришедший на встречу со мной. Он подошёл к ограде кафе, и я передал ему телефон Оксаниной родственницы. Мой «агент» в этот раз был тщательно выбрит, причёсан, одет с иголочки и при этом как-то странно улыбался… Морозов заметил, что «агент» выглядит весьма солидно и импозантно. Мне тогда не могло прийти в голову, что разведчик видит моего «осведомителя» далеко не впервые…

Я уходил с этого странного места не в себе, пребывая в состоянии странного опьянения: слишком уж неподготовленной оказалась моя ослабленная психика к таким инфернальным трюкам, через который я только что прошёл. Я всё ещё находился под впечатлением, которое обрушилось на меня, пронзив рассудок до самого основания.

Что-то произошло…

Это была моя первая встреча с методом нейролингвистического программирования – НЛП. И я не знал этого…

* * *

Титомир позвонил через несколько дней. Андрей сообщал, что всё сделал, хотя это было непросто, сопряжено с определёнными трудностями и известными проблемами, что в помощь он привлёк свою знакомую и что...

«Что за детализация?! Что за масса подробностей?! Как-то странно это выглядит... Может, нас пишут неведомые спецслужбисы, и Андрей, зная об этому, расстарался вовсю? Иначе с чего бы это?..» Я прервал словесный поток, заодно отмечая, что сейчас в телефонном разговоре звучал голос не обиженного судьбой убогого аутсайдера, а слышалась чёткая, рубленая, по-военному упорядоченная речь со стальными интонациями. Я прервал его:

– Короче, Андрей!.. Нашёл?!!

– Нашёл! – Титомир отчего-то выдержал паузу, наверное, чтобы выслушать чью-то подсказку. – Она живёт у своей тётки.

Я уже не слушал дальше. Я ликовал, торжествовал, пребывал на седьмом небе, витал в эмпиреях и испытывал настоящий кайф. «Вот оно! Я нашёл её… Вычислил! Я! Ясновидящая права: она не живёт с этим парнем! Это всё затеяно ею только для того, чтобы разыграть меня, отомстить! Мимоза права – как в зеркало смотрела, всю правду мне сказала: что было, что есть и что будет! Мне же ведь уже начало казаться, что – всё: конец, крах. Но – нет! Всё теперь ясно и понятно!»

Я не знал тогда ещё, что это – финальный аккорд в феноменальной чреде зловещих приготовлений...

* * *

После звонка Титомира, подтвердившего мои «теоретические» изыскания, я на радостях начал обзванивать друзей: Нещеретного, Морозова, Крола. Мне не сиделось дома от обрушившейся на меня лёгкости, хотелось поделиться с близкими свалившимся на меня счастьем: стыдно быть счастливым в одиночку!

Первый находился в ванной. «Перезвони через минут сорок», – порекомендовала мать Нещеретного. Морозова дома просто не оказалось. На месте был только Шарел. «Какие замечательные у меня друзья! – думалось, – и с проблемами к ним, и с победами! Потому как – настоящие, проверенные! Но насколько же приятнее идти к ним не с бедой, а с достижениями: я был почти сломан, раздавлен, стёрт – и вдруг оказалось, что всё обошлось, что я напрасно переживал, преувеличивал и культивировал страхи!»

Крол-Добровы пригласили меня к себе сразу же: им было скучно. Меня несло, я говорил без умолку, не переставая, Шарел же с супругой смеялись, весело переглядываясь и перемигиваясь: «Что с ним происходит? Что-то невероятное!» Наташа, выбрав момент между приступами собственного смеха, спросила:

– Олег! Что случилось?!

– Просто всё хорошо. Всё – оч-чень хо-ро-шо! Жизнь прекрасна! Светит солнце, поют птицы: земля полна жизни! Да здравствует жизнь!!!

А через день грянула свадьба…

* * *

В ту памятную субботу я весь день был дома, стирал-убирал, а часа в четыре отправился в магазин. На вахте меня подозвала вахтёр, по иронии судьбы та самая, которая в канун нового года сообщила, что избранница ушла «в ночь» с молодым человеком.

– Вам звонил мужчина и просил передать: «Девушка вышла замуж. В 11.00 была роспись во Дворце бракосочетаний, а свадьба будет на Фонтанской дороге, 11».

Я как-то на автомате поблагодарил и почему-то очень медленно начал двигаться к выходу. До меня никак не доходило: «О чём это она? Какая свадьба? Чья?» Постепенно, капля за каплей, песчинка за песчинкой, по молекуле, по атому в моё сознание просачивался весь зловещий смысл услышанного: «Девушка… Одиннадцать… Регистрация... Замуж… Конец… Пропасть… Крах…»

Впал в оцепенение: «Кажется, это называется ступор». Я двигался механически, как робот, моё «я» сгинуло, меня не стало. Среди дымящихся руин сновала тень, подобие человека. Земля начала уходить из-под ног, и я стал проваливаться в какие-то воздушные ямы. Всё вдруг стало хлипким, непрочным и хрупким, дома струились, как дым и уносились в пространство, действительность рассыпалась в прах. Информационный вирус, введённый в моё сознание, дождался своего часа. Реальность, как картинка на экране монитора, поражаемая каким-то мощным и изощрённым электронным червём, исчезала ячейка за ячейкой, строка за строкой, снизу вверх. Сначала вирус поглотил землю, опору всего сущего, и я двигался, ступая, как по воде. Затем, строчка за строчкой, стали исчезать дома, деревья, люди, машины, магазины, кварталы, улицы. В уголке сознания мелькнуло: «Может, тварь хоть небесную твердь пощадит?!» Но, пожрав верхушки самых высоких деревьев, монстр перекинулся выше. Строка за строкой в небытие канули небеса.

Наступил конец, апокалипсис, галлюцинация... Остатки действительности, кончавшиеся сразу за границами моего сознания, качались медленно и плавно. «Или что-то с моим вестибулярным аппаратом?..» Затем наступил провал. Не помню, где я был и сколько времени прошло… Наконец я вернулся в себя и заметил, что возвращаюсь в общежитие. На ступеньках, ведущих на террасу, пришёл в сознание, немного очнувшись. Проходя через вахту, заметил, что глаза вахтёра нацелены на меня, как дула пары огромных пистолетов. Бездна с жутким ожиданием и надеждой заглядывала мне в вежды посредством глаз «роковой» женщины, чёрных и влажных, как спелые маслины, ставших вдруг чудовищно огромными. Она смотрела на меня почему-то со страхом, что-то в моём облике, в выражении лица испугало её.

В голове промелькнули сюжеты из книги Раймонда Моуди «Жизнь после жизни», в которой речь шла о людях, переживших клиническую смерть, как они, выйдя из тела, созерцали собственную плоть, покоящуюся на операционном столе. Я смотрел на себя «и окрестности» с высоты потолка, ощущая прохладную шероховатость его побелки (я почемуто боялся испачкаться известью) и видел, как поравнялся с окошком вахты, замешкался под странным, обжигающим взглядом дежурной, а затем, как лунатик, нащупал проход и сделал несколько шагов. Остановился на несколько секунд, о чём-то раздумывая. «Наверное, это и есть небытие. Впереди – пустота…»

* * *

Утро… Не совсем соображаю, где я, что со мной. Выйдя на улицу, замечаю, что уже не рано. Ноги сами несут меня по адресу – Фонтанская дорога, 11. Прихожу к кафе, где была свадьба. Брожу вокруг здания. Ко мне бросается, появившись из ниоткуда, охранник.

– Была здесь свадьба вчера? – спрашиваю.

– Не было здесь никакой свадьбы, – отвечает.

Хотя страж не весьма учтив, мне абсолютно не хочется выяснять мотивы его некорректности. Ухожу прочь. Вскоре обнаруживаю себя движущимся к проходной военного училища, находящегося неподалёку. Контрольно-пропускных пунктов было несколько, меня понесло наугад, к ближайшему, и вскоре я уже медленно поднимался по ступенькам КПП (фото см.: http://h.ua/story/157080/, это украинский перевод, - прим. авт.). Сам того не сознавая, я шёл опровергать факты внешнего мира, вступившие в противоречие с фактами действительности, виртуозно созданной в моём сознании Мимозой со товарищи. Вокруг пусто, ни души: в институте сухопутных войск каникулы, лишь двое дневальных встречают редких визитёров. Завидев меня ещё издали, один из них вышел из комнаты и занял позицию в узком проходе вахты, преграждая мне путь. Когда до турникета оставалось шага три, курсанты, дежурившие в то памятное воскресенье, переглянулись. Один из них вдруг улыбнулся, почему-то весело и озорно, и обратился к другому:

– Это он!

Я лишь как-то на автомате отметил, что дневальный даже минимальной попытки конспирироваться не предпринял, а говорит обо мне открытым текстом, как о неодушевлённом предмете.

Они переглянулись снова, и улыбчивый, по-видимому, старший, пошёл мне навстречу, всё ещё не подавив до конца озорной улыбки:

– Здравствуйте! Вы к кому?

Я пришёл на контрольно-пропускной пункт совершенно спонтанно, ноги сами принесли меня туда. Пришлось на ходу импровизировать:

– М-моя… племянница… Оксана… – язык не поворачивался произнести слова горькой правды, во рту мгновенно пересохло, – вышла замуж… за вашего офицера… – я через силу произнёс фамилию.

– Да, точно, – ответил старший. – Сегодня они здесь… много фотографировались, а сейчас уехали…

Я молча развернулся, слыша, как дневальные что-то оживлённо и весело обсуждают у меня за спиной.

Событие, произошедшее накануне, стало для меня чем-то наподобие тире, которые соединяют даты рождения людей и их ухода из жизни. Тире, которые в обилии встречаются на надгробьях и памятниках, похожие на телефонные гудки навсегда прервавшегося разговора…

* * *

продолжение следует