В один прекрасный миг я постиг одну очень простую истину: надо определяться. Я попросил Оксану зайти ко мне на следующий день, а к приходу гостьи стал готовиться задолго: разговор предстоял серьёзный, в жанре «расставить точки над «i». Весь день пребывая в нетерпеливом ожидании, я чутко реагировал на малейший шум, скрип, стук в дверь. О. Л. пришла немного раньше.

В качестве вводной я избрал разговор «ни о чём», но эта специфическая тема себя быстро исчерпала. Воцарилась долгая неловкая пауза, повиснув под потолком, как меч античного грека, и висело это оружие только над моей головой. Девушке каким-то образом передалось возбуждённое состояние моей психики, и она снова стала молчаливой и задумчивой, как во время памятного снегопада.

Тянуть далее было нельзя, и я в нескольких словах кратко изложил ей информацию о сути своих чувствований к ней…

Установилась звенящая тишина. Мой «объект» замер, изменившись в лице, оно вдруг стало совершенно белым. Настолько белым, что я испугался. Как бы исподволь, с каким-то замедлением, словно пребывая в трансе, я стал замечать нечто. Прожектор сознания, вдруг резко сузившийся до размеров луча, выхватил из реальности чрезвычайно напрягшееся лицо гостьи. Оно вдруг сильно вытянулось. Тонкая кожа, неожиданно ставшая почти прозрачной, теперь особенным образом обтягивала лицевые мышцы, и каждый мускул внезапно выделился рельефно, как на каком-то медицинском муляже, по которому изучают анатомию.

Боковым зрением я заметил, что тело её стало вздрагивать – сначала как-то нерегулярно и слабо, а затем всё сильнее. Организм находившегося рядом со мной человека мощно вибрировал в такт сердечному биению, резонируя внутренним импульсам, только левая часть почему-то начала пульсировать раньше и намного сильнее, чем правая. Какой-то древний страх зашевелился на самом дне души, я поймал себя на мысли, что боюсь за девушку, за её здоровье: никогда в жизни я не видел, чтобы кто-то так сильно дрожал.

Реакция была невиданно-неслыханной, о такой я даже и не читал нигде, не говоря уже о том, чтобы встречать в реальной жизни. «Но что же значит всё это, почему она так бурно реагировала? Какие чувства могут заставить человека дрожать с такой невероятной для живых организмов амплитудой?»

Ответ, который я знал от сотворения мира, зародился у самых оснований сознания, где-то в самых его недрах, забрезжил, подобно заре, внушая оптимизм и веру в судьбу…

* * *

Привычный ход событий неожиданно был прерван приятным известием: Морозов вдруг предложил мне работу. Легенда была такова: подруга жены предложила Вове должность… замдиректора института ОГУ! Но поди ж ты, незадача – у офицера СБУ уже была работа, а одноклассница супруги не знала об этом, хотя Морозов к тому времени прослужил в «конторе» четыре года. Движимый подлинным человеколюбием, эту невесть откуда взявшуюся в конце года вакансию Вова предложил мне, хотя прекрасно знал, что я и так работаю…

Приняв всё за чистую монету, я с энтузиазмом взялся за процесс трудоустройства. Морозов оставил мне «ключ» к решению проблемы: он дал номер телефона «подруги семьи». «Одноклассница жены Морозова» оказалась не кем иным, как… Я долго не мог поверить совпадению, но факт есть факт: «другом семьи Морозовых» оказалась… Наташа, та самая аспирантка, в компании с которой Крол встретил новый 1998 год!

Увы! Моей квалификации не хватило на то, дабы распознать в странном приёме на работу акцию ведомства, в котором служил Морозов. Акцию по созданию благоприятной среды для Крола и аспирантки Наташи. Мне суждено было подкрепить зарождающиеся отношения, сцементировать. Без меня что-то не получалось в их становлении.

Вскоре я уже звонил по телефону «от Морозова». По какому-то невероятному человеколюбию Наташа приняла меня как родного. Девушка выглядела достаточно привлекательной, разве что её имидж несколько портил излишне острый, похожий на клюв хищной птицы нос. Только извивающиеся локоны портили всё впечатление, произведённое ею в момент знакомства, так как придавали образу какую-то синтетическую кукольность, почему-то неосознанно напрягавшую. Меня не покидало чувство, что девушка просто списана с киношной Мальвины, куклы из сказочного театра Карабаса.

В моём трудоустройстве всё прошло как по маслу. В своей жизни я не встречал ещё более странных условий работы, тем более в должности замдиректора целого института! Мои обязанности состояли… ни из чего! Лишь однажды директор Светлана Ивановна попросила меня дать рекламу института в СМИ… Я каждый день ходил на работу, и самый близкий контакт у меня установился, конечно же, с Наташей. Из всех работавших в институте сотрудников она одна уделяла мне много, очень много своего времени.

Наташа поведала мне, что является аспиранткой, пишет диссертацию в каком-то столичном НИИ на тему: «Психологическая реабилитация лиц, перенёсших пластическую операцию». В беседах с ней постепенно всплыло имя Крола. Ничтоже сумняшеся, в знак признательности за трудоустройство, я пообещал Наташе поговорить с Шарелом по поводу включения её в наш проект…

Моё девственно чистое сознание лишь констатировало странность и необычность такого события в жизни собственного носителя, как феноменальный поворот в карьере, и фиксировало наличие собственного – пока приятного – удивления по этому поводу…

* * *

Однажды по приходе на работу на кафедру РКИ я нашёл записку: «Олег! Срочно позвони! Николай». Спросил у сотрудников, каким образом на мой стол попало это послание, но никто ничего не знал. Я долго ломал голову: что же это за Николай такой?
Постепенно, по таким признакам, как отсутствие фамилии, номера телефона адресанта, а также по очень неровным и нечётким строчкам, своими «шипами» напоминавшим какое-то средневековое орудие убийства, я вычислил: «Николай» – не кто иной, как подполковник Н. Д. Свяжин. Я тут же позвонил. Свяжин предложил встретиться.

Вскоре выяснился и мотив, побудивший офицера искать встречи – наша заявка на участие в полноценном проекте JEP. Услышав такой вопрос, я невольно посмотрел на Николая Дмитриевича с интересом: «Ясновидящий, что ли?!» Он «совершенно случайно» попал не в бровь, а в глаз: наш с голландцем именитый конкурент – головная боль, превратившая повседневность Крола в ад. Я, ничего не утаивая, рассказал, что документы будут рассматриваться в ноябре в Турине, что больше всего Шарел переживает из-за появления у нас такого конкурента, как Киево-Могилянская академия. Перед этим именитым соперником наши шансы просто меркли.

Свяжин тут же ответил, что с этим вопросом обратится к Муравскому, «а уж для такого могущественного человека нет ничего невозможного!»

– Виктор Николаевич поможет вам выиграть у Киево-Могилянской академии, это точно. Ты только сведи его с голландцем, познакомь их…

Воодушевлённый, я тут же побежал к Кролу и сообщил, что с ним хочет познакомиться «сам Муравский», о котором я не единожды рассказывал Шарелу. Голландец с радостью согласился. Я тут же позвонил «экономисту новой формации» на мобильный. Трубку сняли немедленно, будто всё время пребывали в напряжённейшем ожидании звонка. Встречу собеседник назначил в ОГУ.

* * *

Мы с Виктором Николаевичем стояли у входа в университет, ожидая голландца. Ситуация сама подтолкнула переброситься несколькими фразами. В соответствие со статусом мне надлежало больше слушать, чем говорить, что я и поспешил реализовать.

– Да-а, сколько девушек! – мечтательно протянул экономист. Глаза Меркурия засветились каким-то синим пламенем. – На любой вкус! – Муравский заворожено рассматривал лица, причёски, фигуры, бюсты, musculus gluteus’ы пониже спины. Тут же, будто вспомнив что-то и поняв, что сказал не то, он продолжил:

– К сожалению, моральный облик этих девиц оставляет желать лучшего… Ей бы женой стать, матерью, детей рожать, а она ни на что не способна, кроме как м…т делать, – произнёс он искренне. Для поименования единственного навыка одесских студенток чиновник использовал сексологический термин, своим звучанием напоминавший любимую надпись сапёров «Мин нет». Я изумлённо слушал, стараясь не смотреть в глаза собеседнику: «Интересно, а дочь у него есть?..»

Наконец появился голландец, и мы уселись за столик университетского кафе. Я не принимал участия в разговоре, лишь внимательно слушал. Содержание общения было стандартным для первой встречи: речь шла о том, кто где учился, кто какой путь прошёл перед тем, как оказаться здесь. Я с удивлением узнал, что Муравский по образованию связист и что когда-то в Москве он долгое время изучал португальский язык: его готовили для поездки… в Анголу – «защищать молодую африканскую демократию». Я слушал и дивился: что-то подобное Морозов рассказывал о Свяжине...

Шарел периодически отвечал рассказом, по своей структуре аналогичным только что услышанному. Наконец жанр «преамбула» себя исчерпал и на повестке дня встал вопрос о нашем маститом конкуренте. Крол в двух словах изложил ситуацию, в последнее время так портившей ему жизнь. Но вдруг оказалось, что Муравский уже не имеет времени, дабы вникать в детали: «Сейчас я спешу: иностранная делегация… Вы позвоните, мы встретимся и всё решим – обязательно! Моя визитка…»

В моей голове плыл туман, я чего-то не понимал: друг и однокурсник Свяжина, связист, волонтёр в Анголе – и вдруг сотрудник международного отдела мэрии...

* * *

Вскоре наши с Оксаной отношения, после очередной ссоры, снова наладились. В преддверии моего дня рождения сгорела какая-то деталь в холодильнике, и купленный для мероприятия сок я оставил на хранение у снова зачастившей ко мне девушки.

Первым, раньше времени, пришёл мой самый старый и верный друг Игорь Нещеретный. Шарел прибыл вместе с двумя спутницами – аспиранткой Наташей и её подругой Леной, которая некогда «случайно» познакомилась с голландцем в поезде в процессе его курсирования из Киева в Одессу и обратно. Такие случайные (по мнению наивного голландца) встречи происходили несколько раз: девушка также курсировала по аналогичному с Кроловым маршруту, якобы по работе... К моему удивлению, она так же, как и Оксана, была родом из Приднестровья… Все трое естественным образом влились в наш коллектив. Спонтанно образовывались дуэты и трио по интересам, мои гости успешно закрепляли знакомство на практике (см. фото 12).

Нещеретный, заядлый курильщик, часто выходил перекурить и каждый раз вынужден был тревожить по этому поводу Наташу. Я опасался, что возникнет конфликт у «голландской» спутницы с моим другом, но всё обошлось, к финалу застолья у Наташи с Игорем установились тёплые, дружеские отношения.

Оксану, одетую в красивое синее платье, я усадил рядом с собой слева. Как только я поворачивал голову к девушке, лицо её таяло в улыбке, как снег под лучами полуденного солнца. Мой взгляд превратился в подобие «физиологического» выключателя. Этот феномен настолько пришёлся мне по душе, что я начал смело экспериментировать с ним, и связь эта работала безотказно, хотя я и прибегал к акции «включение улыбки» неоправданно часто…

* * *
«Счастливая любовь» настигла Крола подобно бумерангу, попадающему в цель неотвратимо. Особенно если бумеранг неземной любви пущен в цель опытной безжалостной рукой. Я так и не успел поговорить с Шарелом о включении Наташи в список участников проекта по разделу «психология». Меня самого отыскал разъярённый Крол и с прямотой римлянина спросил, пристально вперившись мне в глаза своим немигающим птичьим взглядом, тщательно проговаривая согласные звуки:

– Альек! Ходят слюх-х-хи, что ты… за моййей спиной… решаешь вопросы… о включении... некотор-р-рьих аспир-р-ранток... в число… участников проекта?!! – Крол был «страшен в гневе», по крайней мере, таковым он сейчас пытался предъявить себя миру, а усиленное грассирование имитировало грозный рык рассвирепевшего самца.

Доктор Крол выдержал долгую, очень долгую паузу, наслаждаясь чувством растерянности, охватившим меня. Понаслаждавшись и соблюдя педагогическую технологию, почерпнутую им, скорее всего, у родителей, он продолжил.

– …Ты говоришь… тебье в Ильичьёвске… работу предлагальи?..

Я ошарашено уставился на друга, пытаясь вникнуть в смысл его слов, и тут же хотел напомнить ему, что он трижды поручал мне составить списки кандидатов в проект, но «лицо голландской национальности» резко развернулось на каблуках и пошло прочь, оставив меня осмысливать услышанное. Это была угроза, и угроза нешуточная... Лишь через время Крол постепенно успокоился, сменив гнев на милость…

А вот Вова Морозов успокоиться не мог долго. Мой пересказ этого эпизода «специфически голландской» угрозы почему-то звучал для офицера СБУ радостно, как бравурная музыка мажорного марша. Марша Мендельсона…

* * *

После получения столь лестной должности замдиректора (я всегда помнил, что отец у меня – сильно пьющий тракторист, а мать – домохозяйка с четырьмя классами образования), я, преисполненный благодарности, вызвонил Морозова. Мы снова встретились и немедленно выпили. Почему-то Вова ни с того ни с сего, как бы оправдываясь, с какими-то извинительными интонациями начал рассказывать, как он договаривался с Наташей о моём трудоустройстве. Лишь позже в моём сознании возникло сравнение, что вёл себя Морозов как вор, на котором шапка горит. По словам друга, чтобы трудоустроить меня, он… «наехал» на Н. А. Бодрову…

– Захожу я, значит, к ней (к Бодровой. – Прим. авт.) на работу, достаю удостоверение офицера Службы безопасности и говорю, что в трудоустройстве Олега (то есть меня) заинтересовано государство Украина...

Я смотрел на Вову широко открытыми глазами: «Какой интерес?! Какое государство?! Белка, что ли? Или крыша съехала?!» Это была фикция, за всем этим скрывалась какая-то порочная логика, уловить которую я никак не мог…

Крол всё же успел порадоваться обретённому мной положению в университетской иерархии: «Теперь твой новый статус будет очень хорошо смотреться в нашем проекте!»

А через два месяца меня… уволили.

Я так и не понял, что же всё это «трудоустройство» означало. Лишь какие-то дискомфортные мысли вызывал тот факт, что Наташа возникла в стенах злополучного института за неделю до моего появления там и покинула его стены через неделю после моего увольнения…

Уже очень скоро Вова поразил меня ещё раз: он начал рассуждать о вещах, о которых, насколько я знал своего друга, ему рассуждать было совершенно несвойственно:

– Я слышал, Наташа… Ну-у, одноклассница моей Ленки, ты знаешь… У них с твоим голландцем роман наметился. Говорят, там всё серьёзно… Наташа без ума от твоего друга… Вроде там чувства с её стороны… Как ты смотришь на всю эту историю?

– Ты знаешь, дружище… Истории как таковой для меня и нет… У меня своя история… Моя Оксана в Германию едет! Вот так-то… – В этом месте я горестно вздохнул. – Слушай, а по своей линии ты не мог бы… сделать так… чтоб она… ну-у… не поехала?..

Последняя фраза вырвалась как-то мимо воли, я и сам не знал, почему произнёс её. Мой многократно проверенный друг как-то странно, очень странно посмотрел на меня, весь при этом встрепенувшись, а затем, выдержав паузу, медленно проговорил:

– Я не могу вот так, сразу, дать тебе ответ… Мне надо с начальством посоветоваться… Перезвони мне через пару дней…

* * *

Вскоре Крол получил большой конверт из Брюсселя. Почтовое отправление содержало сообщение о предварительных результатах рассмотрения заявок на участие в конкурсе Tempus. Голландец в нетерпении вскрыл бумажный прямоугольник, и, по мере поглощения им не столь уж и объёмного текста, на его лице, как на фотонегативе, всё явственней проступало… величайшее изумление. О таком выражении физиономии принято говорить: «Глаза полезли на лоб».

Официальный документ Европейского союза гласил, что наш самый главный и именитый конкурент, наистарейшее учебное заведение страны, гордость отечественной науки Киево-Могилянская академия, оказывается, поддерживает кандидатуру… Одесского госуниверситета (!) на участие в европейском проекте! Продолжение было ещё более ошеломляющим: Киево-Могилянская академия свою кандидатуру… снимает! Снимает… в нашу пользу!

Изумлению голландца не было предела. Сей «феномен», помимо всего прочего, означал, что предложение Муравского о встрече Крол принял, и они встречались, но Шарел по непонятным причинам не счёл нужным уведомить меня об этом.

* * *

Когда на меня свалилось счастье (как выяснилось позже – несчастье) в виде невиданных мною до сих пор эмоций по поводу собственной студентки, я не мог не поделиться этим с Морозовым. Вова был единственным, с кем я мог совершенно свободно обсуждать столь интимную тему: когда-то и он выговаривался мне о своих, по преимуществу односторонних, чувствах к однокурснице (см. фото).
Сначала друг реагировал на мои рассказы лишь молчаливым одобрением, просто принимая к сведению сей факт. Иногда он из вежливости задавал наводящие вопросы, призванные продемонстрировать солидарность. До сих пор в подобных беседах никогда не звучала фамилия моей пассии. Слыша же от меня постоянно лишь имя «Оксана», Морозов на автомате приписывал ей происхождение, которое по законам ассоциативного мышления связывалось с этим именем: оно вызывало ассоциации с селом, с глубинкой, с украинской культурой с лёгким националистическим оттенком.

Но вскоре после моего невероятного карьерного взлёта наступил перелом в таком благостно-равнодушном отношении друга к носительнице моего большого чувства. Теперь для встреч со мной Морозов с лёгкостью отпрашивался с работы, и у меня постепенно сложилось устойчивое впечатление: не спецслужба, а богадельня какая-то! Мы «заседали» с Вовой в каком-либо заведении, и я, по обыкновению, не сдерживал переполнявших меня эмоций и повествовал другу о свалившейся наконец на меня удаче: я знал, что иногда бывают в жизни судьбоносные встречи и что далеко не каждого смертного судьба одаривает такой отметиной.

Первой реакцией Морозова была искренняя радость по тому поводу, что я отыскал свою затерявшуюся среди человеческого быта, лиц и тел половину: именно так я живописал ему встречу с девушкой, описал как некий экзистенциальный акт, перст самой Судьбы. Из вежливости, друг спросил нехотя и лениво:

– Где учится?

– На юрфаке! – гордо произнёс я.

Взгляд Морозова несколько оживился, казалось, ему тоже начал передаваться энтузиазм по поводу моей избранницы, которым я был заряжён до предела. На лице собеседника значение за значением отражались мысли: «Правовед… Юрист… Право… Государство… Управление… Элита… А живёт в общежитии… Немного странно…»

– Откуда она?

– Из Приднестровья…

Взгляд Морозова лениво забегал, зрачки несколько увеличили скорость броуновского движения, отражая понятие «теплее» из детской игры: «Чем чёрт не шутит: из Приднестровья – и на юрфаке... Что-то здесь есть… Но под признаки понятия «житель Приднестровья» подпадает так много лиц…»

– Как фамилия? – Морозов вперил в меня взгляд, весь превратившись в ожидание.

Томление моего друга длилось очень недолго и скоро было вознаграждено: я мгновенно выплеснул наружу информацию о предмете моей гордости:

– Караган!!!

Ничего не происходило лишь мгновение. Вова только какую-то долю секунды осмысливал полученные сведения. Затем зрачки Морозова заметались, выписывая невообразимые зигзаги, дуги и замысловатые траектории, как метеориты в бездонную августовскую ночь. В голове друга происходили грандиозные тектонические сдвиги, сшибались материки, исчезали Гондваны и погружались Атлантиды, откалывались острова, вспыхивали вулканические гряды и нарождались горные массивы.

Я зачарованно всматривался в процесс рождения новой действительности. Я знал с достоверностью, с какой люди знают «я – это я»: зарождающаяся действительность дружественна мне.

Офицер спецслужбы взвешивал какие-то неведомые мне аргументы и возражения, за и против, гнал прочь доводы морали и нравственности, оценивал оперативную информацию, прогноз ситуации, детали и нюансы. Две чаши весов взметались высоко вверх и ниспадали до бездонных глубин бытия, и на этих чашах были две человеческие судьбы. Наконец Морозов пришёл к какому-то выводу. Он весь напрягся и, обращаясь ко мне, отрывисто, командным тоном отчеканил:

– Брось её! – голос его стал почему-то глухим и надтреснутым от волнения.

Я изумлённо всматривался в друга. Я не раз слышал от него, что в СБУ существует жёсткое противостояние между различными ведомствами этой спецслужбы, а его подразделение при любой коллизии оставалась вне конкуренции как самое приоритетное. И вдруг… Непонятно… Ведь кто может позариться на человека и его окружение, если этому человеку захочет помочь самое важное подразделение спецслужбы? Видать, кто-то очень могущественный, с кем не совладать даже самому приоритетному подразделению во всей иерархической пирамиде СБУ, мог посягнуть на мой «объект»…

Я совершенно не понимал, что всё это значит. Наконец я выдавил первое, что пришло в голову. Я, всё ещё неспособный следить за собственной речью, пролепетал:

– Да… Нет же… Ещё чего не хватало… Чтобы кто-то указывал мне в этом вопросе!..

Ясно было: Морозов что-то знал, чего не знал я. Он владел какой-то информацией о моей избраннице, которой не имел я.

«Что же смутило его в простой скромной девушке из приднестровского села? Неужели фамилия?» – клубилось в голове и вовсю отражалось на моём лице.

Услышав мой отказ «бросить её», Морозов надолго замолчал, задумавшись. Наконец после длительной паузы он произнёс:

– Что, не можешь? Клинит? Ну, тогда – да… держись за неё!

Он так и произнёс: «клинит», и от всей фразы повеяло психиатрией, клиническими случаями и чем-то ещё, мне неведомым...

* * *

Во время очередной встречи расспросы Морозова об Оксане носили более углублённый и систематизированный характер и больше напоминали анкетирование. Такой интерес я объяснял глубиной наших дружеских отношений: интересуется – значит сопереживает!

Во время последующих встреч моего друга в гражданке Караган интересовало буквально всё. Ненавязчиво, как он думал, в ткань наших бесед вплетались вопросы, каков состав Оксаниной семьи, кем работает мать, отец. Его интересовало, сколько лет брату, каков характер девушки и каковы его особенности, какую литературу любит читать, какую музыку слушать. Не ускользнул от внимания Морозова и вопрос о том, кто ещё живёт с Оксаной в комнате, как зовут этих девушек, из каких они городов…

Об одной из них, Насте Андреге, с которой Оксана была особенно дружна, старший лейтенант расспрашивал более углублённо: из какой семьи, кем работают родители, куда собирается поступать младший брат, – почти такой же набор вопросов, который был задан и в отношении самой Оксаны.

В процессе наших встреч Морозов снова и снова возвращался к излюбленной своей теме, над которой то пытался иронизировать, то делать какие-то замечания. Делать с единственной целью – вызывать к жизни мои суждения и умозаключения по поводу увлечения Оксаны детективами: я уже успел поведать другу, что именно Сименона девушка предпочитала другим авторам. Я с головой окунулся в дискуссию, охотно рассуждая о преимуществах моих любимых авторов детективного жанра перед французом. Моё сознание, озадаченное неординарным поведением друга, стало искать объяснение такому странному интересу к личности моей избранницы. И нашло…

«Это же личностная алхимия! – догадался я, как бы со стороны с восхищением наблюдая за магическим процессом. – Побратим Вова колдует над моими непростыми взаимоотношениями с О. Л. и – я уверен! – вскоре последует этап превращения! Превращения изматывающей стихии раздоров в тихую заводь семейного счастья!»

Затаив дыхание, я наблюдал, как офицер некогда зловещей организации, вставшей на путь служения людям, применяет эзотерические знания своего рыцарского ордена. Я со священным трепетом взирал, как Морозов, подобно древнему языческому жрецу, берёт «коренья неведомых трав, листья одному ему известных растений», укладывает всё это в котёл благородного секретного замысла – и...

«Сейчас, уже скоро, мой друг сварит эту убийственную для всяческих распрей гремучую смесь по пусть и не таким древним, но зато эффективным рецептам мастеров из НКВД!»

Я жаждал чуда – и «чудо», увы, произошло...

* * *
продолжение следует