Павел Котов, "Вокруг Света", (Россия).







"Страдание — это условие деятельности гения. Неужели вы полагаете, что Шекспир, Гёте, Платон или Кант творили бы, если бы обрели удовлетворение и довольство, если бы им было хорошо?" (Артур Шопенгауэр)



О чём молчат экскурсоводы



Зайдите как-нибудь в музей, в котором есть картины Исаака Левитана (1860–1900) и послушайте, что о них расскажет экскурсовод. Сотрудник музея сообщит о гениальности художника, о внутреннем свете и гармоничности его полотен, расскажет, что пейзажной живописи Левитана присуща широта обобщения, эмоциональная насыщенность, разнообразие изображаемых состояний природы и душевных переживаний. Упомянет также о больном сердце художника — причине его преждевременной кончины. Но промолчит о том, что Левитан на протяжении всей жизни страдал маниакально-депрессивным психозом. Внутренний мир Левитана, в отличие от его картин, не был ни светлым, ни гармоничным. Его терзали приступы тоски, безысходности и отчаяния, из-за которых он несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством. Когда депрессивная фаза болезни сменялась маниакальной, и казалось, что болезнь отступала, художник становился весел и задорен, любил дурачиться. Но с каждым годом эти светлые промежутки становились всё короче. Конечно, Левитан с охотой брался за кисть именно в светлые периоды, но парадокс заключается в том, что под конец своей недолгой жизни лучшие свои вещи Левитан написал именно в состоянии глубокой тоски.

Работники музеев и авторы научно-популярной литературы как будто стесняются ненормальности гениев, рассматривая её как что-то унизительное. Они говорят о каких-то «штампах» и «ярлыках», которые им противно «вешать», и уверяют, что в гении нужно видеть только «лучшее». Боязнь оскорбить предмет своего духовного обожания не позволяет им заглянуть в учебники психологии и психиатрии, чтобы хотя бы разобраться, о чём идёт речь. На самом деле это всего лишь предрассудок перед образом психической неполноценности. Мы почему-то продолжаем быть уверенными в том, что «здоровый» человек всегда выше человека «нездорового»...



Букет душевных расстройств



Если говорить в общем, ненормальность бывает трёх видов. Самая лёгкая степень душевного расстройства — психопатия. Страдающих ею ещё называют акцентуированными личностями. Реакции акцентуантов на окружающий мир совпадают с реакцией здоровых людей, различаются только их степень и уровень болезненности. Например, совершенно естественно, что человек беспокоится о здоровье своих близких. Но у акцентуанта этот инстинкт будет болезненно гипертрофирован и приносёт ему массу страданий. Так, Алексей Писемский (1820–1881) каждый вечер возвращался домой в холодной испарине: подсознание рисовало ему страшные картины гибели его семьи, на которые он должен наткнуться, открыв дверь своего дома. Подобные реакции могут касаться чего угодно. К акцентуантам относят Пушкина (1799–1837), Дюрера (Albrecht Dürer, 1471–1528), Рахманинова (1873–1943), Бальзака (Honoré de Balzac, 1799–1850) , Бунина (1870–1953), Гумилёва (1886–1921), Мейерхольда (1874–1940) и многих других. Пушкин, например, страдал мучительной ипохондрией, ему казалось, что вот-вот его постигнет кровоизлияние в мозг.

Следующая степень заболевания души — это невроз. Невротик сохраняет полную ясность сознания и восприятия окружающего мира, но его реакции сильно отличаются от реакции здоровых людей. Классический пример — депрессия, когда человек, у которого, казалось бы, есть всё, погружен в отчаяние и безысходность. Такими были, например, Гёте и Хемингуэй (Ernest Miller Hemingway, 1899–1961). Неврозом могут быть ничем не мотивированные страхи, например, когда человек, сидящий дома в кресле, мучается от страха высоты так, будто он стоит на карнизе крыши. Так, Паскаль (Blaise Pascal, 1623–1662) всегда ставил за собой с левой стороны стул, за который время от времени судорожно хватался. Учёного мучил страх бездны, которая готова была, по его ощущениям, разверзнуться за его левым плечом. Фобиями также мучились Булгаков (1891–1840) и Фрейд (Sigismund Shlomo Freud, 1856–1939 ). К неврозам относят и неврастению, для которой характерны тяжелые переживания собственной неполноценности, какие испытывали Бехтерев (1857–1927) и Зощенко (1895–1958).

Наконец, существуют психозы. При них человек временами теряет связь с объективной реальностью живет среди собственных фантазий, что, как правило, приносит ему сильные страдания. В первую очередь, это касается шизофрении. В мире шизофреника часто сосуществуют абсолютно несовместимые вещи, антагонизмы, которых он не сознаёт. Нередки слуховые или зрительные галлюцинации. Кроме того, шизофреник обычно наделяет всё происходящее вокруг необычным, чаще зловещим, смыслом. При этом он верит, что постижение этого смысла доступно только одному ему. Так видели мир Ницше (Friedrich Wilhelm Nietzsche, 1844–1900), Ван Гог (Vincent Willem van Gogh, 1853–1890) и Кандинский (1866–1944).



Кошки в глазах и воображении



Гоголь (1809–1852) унаследовал слабо прогрессирующую шизофрению от матери. Уже с детских лет он был заметно аутичен. Будущий гений молча сносил издевательства товарищей по гимназии, поводом для которых служила его неопрятность. Юного Гоголя ничто не интересовало, кроме тёмных глубин собственной души. Всегда рассеянный, почти сомнамбуличный, он отставал по всем предметам. Однако юноша был искренне уверен в том, что окружающие его люди ничтожны и не достойны его внимания. Гоголь мнил себя исключением не только в литературе, но и во всех других областях. Позже он был убеждён в том, что является пророком. Многие современники пишут в воспоминаниях, что из-за своего патологического высокомерия Гоголь лишился почти всех друзей.

Шизоидность проявила себя не только в поведении, но и в зловещем мироощущении писателя. Оно хорошо заметно уже в первых его мистических рассказах, вошедших в сборники «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». То, что мы воспринимаем как побасенки, для Гоголя было источником реального страха. «Страшная месть» или «Вий» — это реальные кошмары писателя.

Бывало, Гоголь жаловался, что не может смотреть на идущих людей: ему все казалось, что они вот-вот упадут и получат жуткие травмы. Эта навязчивая идея имела такую силу, что лишала писателя сна.

Гоголевская шизофрения, может быть, не была бы столь мучительной, если бы не осложнялась маниакально-депрессивным психозом. В фазе гипоманиакальности писатель мог испытывать экстаз, который воспринимал как божественное откровение. Но в фазе упадка его одолевала такая тоска и безысходность, что от самоубийства писателя спасала только глубокая религиозность.

Временами он галлюцинировал, например, жаловался, что его желудок перевернут или что в нём находятся все известные бактерии. Но галлюцинации могли иметь и другой характер. Писатель всерьёз рассказывал, что чувствует в себе «много нравственной гадости», будто в нём живут разные полумертвые уроды с жутковатыми масками вместо лиц. И это не метафоры. Временами они полностью заполоняли гоголевское сознание, доводя писателя до исступления. Но, несмотря на страдания, гений благодарил за них Бога. Он расценивал это состояние как дар, как неисчерпаемый источник творческих образов. Ведь все персонажи «Мертвых душ» и «Ревизора» взяты именно оттуда.

Определение гоголевского творчества как «смеха сквозь слезы» давно стало штампом. Употребляя его, филологи имеют в виду, что Гоголь, как сатирический писатель, не только обличал пороки русского общества, но и переживал за его несовершенство. Они не задумываются о том, что у этого выражения есть и другой, более глубокий и более конкретный смысл.

Ещё одним симптомом психотии (психозов) может быть паранойя. Параноик отличается от шизофреника тем, что он неадекватен только в исходной посылке своего бреда (например, исходит из того, что его преследует ФБР). Все выводы из этой бредовой установки, как правило, совершенно логичны и, как говорят психиатры, «психологически понятны». Такими были Стриндберг (Johan August Strindberg, 1849–1912) и Паунд (Ezra Weston Loomis Pound, 1885–1972). Стоит упомянуть и гипоманиакальный психоз. Страдающие этим расстройством по нескольку дней могут находиться в плену радужных бредовых иллюзий. В это время их переполняют энергия, ощущение благополучия и продуктивной деятельности. При этом они обычно становятся слишком суетливы, разговорчивы и фамильярны. В то же время их эйфория может быстро сменяться противоположным состоянием: они становятся раздражительны, грубы и часто демонстрируют откровенно завышенную самооценку. В такое состояние время от времени впадали Лопе де Вега (Félix Lope de Vega y Carpio, 1562–1635), Вольтер (François Marie Voltaire, 1694–1778) и Моцарт (Wolfgangus Amadeus Johannes Chrysostomus Theophilus Mozart, 1756–1791).

Особое место среди психозов занимает эпилепсия. Это не только неожиданные припадки, но и помрачение сознания, сомнамбулизм и транс, как у Мольера (Jean Baptiste Poquelin, 1622–1673) и Ломброзо (Cesare Lombroso, 1835–1909). Достоевский (1821–1881) унаследовал от своих предков по отцовской линии свойства эпилептичного характера: в молодости он был педантичен, вспыльчив, обидчив и жесток. У него случались немотивированные приступы внутренней злобы к своим близким. Тогда он уходил на задворки и стегал ореховым прутом лягушек. Временами на него накатывала ипохондрия, и он страшился, что уснёт летаргическим сном и будет погребён заживо.

Первый эпилептический припадок случился у Достоевского, когда ему уже было за тридцать — в 1854 году в Семипалатинске, где он жил на поселении после каторги. С того момента припадки происходили в среднем раз-два в месяц. После них писателю приходилось отлёживаться не менее трёх дней кряду. В эти дни случались провалы в памяти, на него накатывали депрессия, мучительное чувство вины и угрызения совести, как если бы он совершил какое-нибудь преступление. С каждым годом припадки становились сильнее, и память писателя все больше ослабевала, что, конечно, сказалось на его творческой активности. С конца 1870-х годов у него развился страх прогрессирующей деградации.

Но несмотря на все страдания, которые ему доставляла эпилепсия, писатель боялся её полного прекращения. Дело в том, что за несколько секунд до приступа он впадал в экстаз. Достоевский говорил, что в этот момент на него снисходило чувство полной гармонии в себе и в мире. «Не знаю, — объяснял он, — длится ли это блаженство секунды или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него».



Медитация над болезнью



Итак, к чему же мы пришли? К тому, что гениальность можно рассматривать как следствие психического расстройства. Полагать, что к творчеству побуждает ощущение духовного покоя и комфорта — это большая ошибка. Творческий процесс гения в большинстве случаев сопровождается чувством дискомфорта. Даже Тургенев (1818–1883), один из самых «нормальных» писателей, работая, запирался в комнате, где часами ходил из угла в угол и стонал. Бетховен (Ludwig van Beethoven, 1770–1827) визжал, катаясь по полу. Толстой (1828–1910) не скрывал, что часто пишет против своей воли, побуждаемый давящим внутренним импульсом, похожим на состояние невроза навязчивости. Страдают и творят, творят и страдают. В этом ключ к проблеме: творчество гения может быть для него анестезией. Давно известно, что у человека в момент творческой активности в кровь выделяются эндорфины — «внутреннее вино» организма, обладающее антидепрессивным и успокаивающим действием. В этом-то и состоит парадокс гениальности: сам по себе гений дисгармоничен, но его творения совершенны, и в каждом из них своё безумие и своя мечта о гармонии...




________________________________________________________
Мастер: жизнь вне компромисса ("Вокруг света", Россия)
А.Куприн: Ленин совсем лыс ("Общее дело", Франция)
Какой русский не любит Александра Сергеевича? ("The New York Times", США)
«Бывшую» женщину двух великих мужчин заклевали ("Вокруг света", Россия)
К.Воннегут: Наши правители - это шимпанзе, пьяные от власти ("La Jornada", Мексика)
Г.Миллер: США между гениями и лунатиками ("La Jornada", Мексика)
'Психиатрия': величие бреда ("Вокруг света", Россия)