Воистину.
А еще имею дурацкую привычку: писать сказки так сказать special for и дарить их. без возможности восстановления. Т.е. из десятков написанных на компьютере осталось чуть...
Но самое грустное, что порой я начинаю жалеть о содеянном. Злится на человека, усиленно вычеркивать его из жизни/памяти/телефона/friend-листа и т.д.
И тогда безумно ругаю себя за подаренный кусочек своей души...

Впрочем, сделанного не изменишь. Даже передарив эту сказку моральное удовлетворение не наступает, а душевный покой и вовсе становится чем-то эфемерным, недостижимым.
Так что пусть такие вот "пропащие" сказки живут здесь.
Итак,

Сказка для К.

Свет сиреневых фонарей разбивался о мостовую и с трудом пробивался сквозь туман, которому была уже не одна сотня лет. Сумерки меркли, умирающий день растворялся словно лед в теплых ладонях, а по мостовой шел человек, закутанный в плащ. Он остановился под одним из фонарей и сунул руку в карман. В ладони он сжимал нестерпимо яркий песок, который, сочась сквозь пальцы, падал. Падал вверх. И пролетая сквозь неясный искусственный свет и еще непогасшие лучи мутного солнца, рассыпался по небу, обращаясь в звезды.
Горсть за горстью доставал этот человек звездный песок и отправлял его в бесконечное путешествие. Этим человеком был N. – художник из провинциального городка, приехавший в Париж в погоне за мечтой о славе, о разгульной жизни на Монмартре, о любви и о чудесах, которые – он верил – не перевелись еще в этом мире.
Так жил он долгое время – растворяя лунные блики в чернильном небе. Но однажды…

…Новые сумерки только что зародившегося апреля стали сгущаться над городом, отвоевывая у света подворотни и арки, улицы и площади. N., как часто делал, уселся на перилах моста, перекинутого чьим-то причудливым разумом через Реку, и стал разглядывать пляшущие на ладонях линии. И хотя он отлично помнил в какие рисунки некогда они складывались, остановить этот безумный бег он был не в силах. N. сунул руку в карман, приготовившись выпустить на волю миллиарды сияющих осколков, отливающих весной бледно-зеленым светом. Но вместо этого нащупал лишь хрусткий листок бумаги, такой белой, что резало глаза. По листу змеились чернильные строчки, в которых N. с ужасом узнал свои собственные слова.
…N. начало мутить. Он вспомнил себя в ту пору, когда был обыкновенным художником – не слишком удачливым и, пожалуй, слишком влюбленным в себя, чтобы признать свои неудачи. Единственной его страстью были звезды. В ту ночь, он в тысячный, должно быть, раз лежал на крыше и пересчитывал упавшие осколки судеб и мечтал лишь о том, что бы никогда не расставаться с ними. По небу скользнула зеленоватая звездочка, и тогда N. ощутил рядом чье-то присутствие.
- Звезды – всего лишь пыль, завалявшаяся в карманах. – произнес глубокий, уставший голос. N. посмотрел на человека столь внезапно оказавшегося рядом с ним. Незнакомец запустил руку в карман и бледный свет рассыпался по его ладони. Он встряхнул длинными пальцами и сияние, словно крупинки пыли скользнули вверх и расползлись по небосклону…
..Именно тогда N. получил этот потрепанный, но чудесный плащ, который более не снимал, - с карманами, полными лунного света и звездной пыли… Вместе с ним он ощутил себя почти всемогущим. И тогда начали происходить странные вещи: картины его стали раскупаться с головокружительной быстротой, девушки клялись в вечной любви, а мужчины – в преданности, родители перестали донимать всякими глупостями, а преподаватели арт-колледжа где он учился, наконец начали замечать его талант… Но ему все это в один миг стало не нужно. N. получил то, о чем мечтал, кажется не одну тысячу лет.
И вот теперь он держал в руке записку, из которой явно следовало, что ничего не дается даром. Он не должен был отдавать свою душу или жизнь. Но ему предстояло расстаться со своей тенью.
И в этот миг фонари всего города мигнули и погасли.
N. шарил в плаще, надеясь найти хоть одну звезду, но все было тщетно. Только пустота, вязкая и глухая, наполняла карманы.
Свет включился столь же внезапно, сколь и пропал. Но теперь N. явно чего-то недоставало. Он больше не отбрасывал тени, а шаги его сделались бесшумными.

С тех пор он, казалось, превратился в свой плащ – настолько N. стал бледен. Он истаивал на глазах. С каждым днем от него оставалось все меньше прежнего. Даже линии на руках перестали кружить в сумасбродном танце – они пропали вовсе. Пожалуй, только глаза были полны того звездного света, что был в нем когда-то. Люди стали бояться N., а оттого ненавидеть. Он и сам не мог привыкнуть, что сиреневые фонари не оставляют на мостовой его образа.

N. все чаще просиживал ночи на крыше, как когда-то. И в одну из таких ночей он привычно сунул руку в карман, но достал оттуда лишь прах сожженного письма. И тогда что-то в нем надломилось. Он обхватил руками голову и, взглянув в последний раз в звездное безлунное небо, бросился вниз.

… Никто не нашел его хладного тела, никто не услышал тихого крика в ночи. Но после этой апрельской ночи внимательные глаза неусыпных романтиков стали различать на небе новое созвездие столь же яркое, сколь и незнакомое. И только одно существо тихо усмехнулось этому событию, узнав в нем пересечение линий на левой ладони N.

[500x328]