Глава III ЖИЗНЬ В г.БИРЮЧЕ.

БОЛЕЗНЬ. ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ

Игумен Мануил ((впоследствии схиигум. Серафим (Ковш); †1920)



Но и в Бирюче не легка была жизнь моя. Придя в Бирюч, я

поступил на чинборный завод(Где производится выделка овчины.)

*, а сестру свою определил в услужение к богатому

купцу. Чтобы дать понятие о тяжести работы на подобного рода заводах, скажу, в

чем она состояла. Три человека должны были каждодневно во все время

производства работ на заводе выжать руками сто овчин. Овчины эти предварительно

на ночь вывозились на реку и вымачивались в проруби всю ночь. Утром их

промывали и, несмотря ни на какой мороз, голыми руками ножами очищали от

навоза. От холода руки коченели и трескались до крови. Привезенные с промывки

овчины сдавались в ченбарню, и там мы должны были сдирать с них сало и после

класть на пять дней в раствор квасцов. Таким образом «выченитые» (вымоченные)

овчины мы, рабочие, должны были натянуть на жерди и просушивать в течение

суток, непрерывно переворачивая с одной стороны на другую. При сушке овчин жара

поддерживалась невыносимая, доходившая, думается, выше 60°. При этом от овчин

исходило нестерпимое зловоние. Жара и смрад заставляли выбегать из сушильни на

мороз прохладиться в одном нижнем белье и затем вслед возвращаться на ту же

работу, в ту же атмосферу. От такой работы я вскоре заболел мучительною

болезнью: я жестоко простудился, открылись по всему телу раны; раны покрылись

струпьями, и все тело обратилось в один сплошной струп.



*Где производится выделка овчины.



От малейшего движения струпы эти ломались и причиняли

невыносимую боль особенно тогда, когда приходи¬лось сменять рубашку: снимать ее

было нельзя, нужно было стаскивать, сдирая вместе и кожу с тела. Видя мои

страдания, хозяйка моя принялась меня лечить по-деревенски, как в деревнях

лечат корости: сварила дегтю вместе с воробьиным и куриным пометом и этим

снадобьем стала смазывать мне струпы. От этого лекарства все тело жгло

невыносимо; страдания были так адски-жестоки, что я кричал и просил предать

меня смерти. Окружающие боялись, чтобы я не решился на самоубийство, и прятали

от меня ножи и все, чем бы я мог убить себя, чтобы не мучиться более... В

нестерпимых муках молил я Бога или исцелить меня, или послать смерть, как

избавительницу. Но Господь, видимо, испытывал терпение мое и веру и не давал ни

смерти, ни исцеления. А тут к мукам моим присоединилось еще и унижение:

хозяева, брезгуя мной и опасаясь заразы, поместили меня в подполье, под нарами,

чтобы не заразилось от меня прочее семейство. Кормили меня, как зачумленное

животное, из черепка, а остатки пищи после меня зарывали в землю, чтобы не

заразились хозяйские свиньи и куры.



Так страдал я от Рождества и до Пасхи, когда Господу Богу угодно было меня

исцелить поистине чудесным образом за молитвы, верую, Пречистой Его Матери, к

Которой я неустанно обращался' с мольбой во все время моей болезни. И произошло

чудо следующим образом. Настала Великая Седмица Страстей Господних, подошел

Великий и Святый Четверток. Пасха в тот год была ранняя, и стояли еще довольно

сильные заморозки. И вот, ни с того ни с сего, явилось у меня сильнейшее желание

искупаться в реке по вере, что в этот святой Свой день Господь непременно

услышит непрестанный мой молитвенный вопль к Нему и ради спасительных Страстей

Своих пошлет мне исцеление. Этого дня, как спасения своего, я ожидал с

невыразимым нетерпением, и каждый день перед, ним мне казался годом, тем более,

что страдания мои к этому времени усилились еще более, и я перед Великим

Четвертком от боли и ожидания не спал почти пять дней напролет. И вот, ровно в

12 часов ночи, когда наступил Великий Четверток и все в доме спали глубоким

сном, я потихоньку вылез из своего гнезда, взял ключ от ворот (хозяева мои

содержали постоялый двор), открыл их, вышел со двора и пошел к реке,

протекавшей верстах в двух от дома. Была темная, непроглядная ночь. Тишина

стояла мертвая. Я перекрестился и, предав себя водительству Божью, смело

зашагал вперед, держа в руке белье для перемены. Так прошел я с полпути. Вдруг

передо мной из мрака вынырнуло что-то живое в образе человеческом, но

нечеловечески страшное. У меня от ужаса на голове зашевелились и стали дыбом

волосы.

  Я стал креститься, читал молитву «Да воскреснет Бог» и псалом 50-й.

Страшилище, как вихрь, закружилось вокруг меня и троекратно пыталось кинуться

на меня, но я не прекратил молитвы, и оно отступило. Когда же я подошел к реке

и стал взламывать на ней попавшимся мне под руку колом тонкий лед (река прошла,

но от утренников у берега вода замерзала тонким слоем льда), то вдруг

послышался шум, как от ударов крыльями или деревянными лопатами по воде. И опять

напал на меня страх пуще прежнего, и я дрожал, как в лихорадке, чувствуя

присутствие и здесь того же страшного, что пыталось преградить путь мой к реке.

  Но Господь помог мне преодолеть все эти страхи: я сбросил с себя все одежды,

перекрестился и погрузился в ледяную воду с молитвой веры и упования на

Всемилостивого Бога. «Господи! — так возопил я к Нему, — призри на сиротское

страдание мое и исцели болезнь мою!» Так помолившись, я троекратно окунулся в

воду и вслед почувствовал в себе такую радость, что ее и изобразить

человеческим словом невозможно. Боль мгновенно прекратилась, и душу мою осиял

невыразимый, радостный, животворящий свет Христов; сердце забилось спокойно и

ровно, и все чувства мои слились в один умиленный восторг, в одно

торжественно-умиленное благодарение Создателю моему, Царю и Богу... Когда я

вышел из воды и надел чистое белье (старое я оставил тут же, под мостками), я

не заметил и не знал, как уже очутился у ворот своего дома. Совершилось это

столь же чудесным образом, как и мое исцеление. Объяснить себе этого я и до сих

пор не могу... Вернувшись с купанья домой, я залез опять в свое гнездо под нары

и заснул вслед, как убитый. Сон мой продолжался без просыпу три дня, несмотря

на все усилия встревоженных хозяев разбудить меня. За эти три дня струпы на

теле засохли и стали, как чешуя на рыбе. В Великую Субботу, после обедни, я

проснулся, подкрепился пищей и пошел в баню. В бане чешуя моя отстала, не

оставив по себе ни малейшего следа. Тело мое сделалось белое и нежное, как у

новорожденного младенца, но такое чувствительное, что еще долго после того

самая тонкая рубашка казалась мне грубою власяницей., В бане я так ослабел, что

оттуда меня принесли на простыне, и я тотчас заснул, а проснулся уже на Пасху,

к обеду, значительно окрепшим и совсем здоровым. Так дивно совершилось надо

мной чудо великой милости Божией.



Игумен Мануил ( в схиме Серафим) Автобиография,

составленная С.А Нилусом по материалам, собранным послушником Савою Буренком

Отрывок из книги Неизвестный Нилус