A.S. Пост написал более двух недель назад, но из-за отсутствия времени не опубликовал. За это время между делом прочёл "Заводной апельсин" Энтони Бёрджесса. Книга "в тему". Но ничего концептуально нового она мне не принесла. Как и весь прочий жизненный опыт двух недель. =) Повода для поправок, кроме как стилистических, нет.

Мне казалось, что в гносеологическом соединении веры и разума имманентно живёт воля к жестокости. И, что удивительно, я даже нашёл кое-какие подтверждения этой гипотезы, в числе которых слова учителя католической церкви – Св. Фомы Аквинского. (Ведь именно он осуществил один из самых смелых синтезов веры и разума в истории человеческой мысли).

Например, перу этого знаменитого богослова и выдающегося философа, на учении которого в течение веков основывалось всё учение церкви, принадлежат следующие строки: «Блаженные в царствии божием увидят наказания осужденных, чтобы блаженство их было им приятнее… Увижу… гонителей имени Господня, жарящихся на огне ещё более ужасном, чем тот, на котором они сжигали христиан! Увижу, кроме того, и тех мудрецов и философов, которые говорили, что нет Бога, которые утверждали, что нет души или что она не вернётся в своё прежнее тело! Их будут подрумянивать на огне вместе с их учениками!..» - и т.д. многое пишет Аквинат в том же духе. А также: «Ну, какой претор, консул, квестор или жрец может своею щедростью доставить тебе такие зрелища, такие наслаждения? А мы ведь, благодаря вере, можем уже и теперь представить себе всё это воображением…»

Но каким конченым идеалистом нужно быть, чтобы пытаться искать корни жестокости церковников (а равным образом и «простых смертных») в метафизических предпосылках, которыми они руководствовались! Как нужно закрывать глаза, чтобы не видеть очевидного?.. Ведь следуя вышеозначенной логике можно прийти к выводу, что и Августин, и Кант, и Иван Ильин и ещё много кто (да что уж там: добрая половина человечества) – все как один были томистами! Впрочем, к чему мне так подробно расписывать свои заблуждения?

Но вот картина, которая меня отрезвила.

Мальчик четырёх лет какое-то время внимательно смотрел на маленькую трёхсантиметровую ящерку, медленно ползущую по тротуару. Но довольно скоро ребёнку наскучило это зрелище, и он уже собрался отправиться по своим делам, но вдруг, словно спохватившись, обернулся, весело сделал несколько быстрых шагов и, радостно улыбаясь, опустил свой маленький ботинок на ящерицу и шаркнул им, размазывая то что от неё осталось по бетону.

В тот день я ещё несколько раз возвращался к увиденному, но не потому что впечатлился им, а потому что пытался понять, понять то, что увидел и почувствовал, но пока ещё не осознал. Что же это было такое? Я увидел в ребёнке радость уничтожения, любопытство, азарт, волю власть имеющего… и что-то такое, что я должен был бы назвать жестокостью… хотел назвать, но не мог. Потому что то, что я увидел, это была не какая-то прихоть, своеволие, что-то осознанное и осмысленное, но чистый инстинкт, лучшим именем для которого было бы «Сама Жизнь».

Можно научить человека чему угодно, выдрессировать его как цирковое животное, заставить его взвешивать каждый свой шаг на «весах нравственности», (ко всему этому с успехом принуждает человека общество)… но инстинкт из него ни кнутом не выбьешь, ни пряником не выманишь. Можно загнать его в глубокое подполье личности, но и там он продолжит свою тайную работу. И то, что мы сейчас называем «жестокостью» - только одно из внешних проявлений той глубокой внутренней природы человека, которая непрестанно подавляется массивом культуры, но может быть уничтожена только уничтожением самого человека.

Болезненная утончённость чувств, которая заставляет меня вместе со многими людьми содрогаться при одной только мысли о жестокости, (есть люди, которые не могут удержаться от слёз, читая всего-навсего книгу по истории, где описываются социальные потрясения), эта утончённость, почти всецело является наследием последних двух - трёх веков, плодом Нового Времени. Сколь нелепо выглядят люди, пытающиеся перетолковать всю известную им древнюю культуру на современный лад. Ведь находятся даже и те, что пытаются пересмотреть Ветхий Завет в духе новоевропейского гуманизма, ищут способа приспособить его Бога – «чудовищного и кровожадного тирана» (по нашим-то меркам) - к требованиям современной этики.

Каковы люди, таковы и времена, каковы времена, таковы и боги. Впрочем, всё это не возражение: если цель оправдывает средства, пусть принцип историзма посторонится «иезуитов» новейшего времени). В конце концов, что есть прогресс культуры, как ни история придания новых смыслов старым символам, как ни история переоценки ценностей?

И всё же, несмотря на всю «утончённость» современных людей, в них (или в нас) есть и всегда будет «жестокость», как сама наша суть, как сила направленная ли вовне и попирающая других, или направленная вовнутрь и терзающая самое себя.