Что-то идёт не так. Изо дня в день, неделю за неделей, вот уже второй год. Время ускользает. Картины, события, факты - всё смешивается в размытую полосу, почти не оставляющую следа в сознании. Все рефлексии поверхностны и сиюминутны. Само чувство, ощущение времени теряется, когда сегодня похоже на вчера, а завтра наверняка будет похоже на сегодня. Нет ни сил, ни желания что-либо менять. Словно бы некий созерцатель, зришь лишь непрестанную смену декораций, пытаясь усмотреть некий смысл, которого (это мне известно уже давно) в ней никогда не было и нет. Вернее, смысл, в его относительном аспекте, присутствует где-то рядом, но разглядеть его нет никакой возможности, подобно тому, как нельзя узнать физико-химические свойства воды, сидя на берегу реки и наблюдая за её течением. И вот, я смотрю на эту реку, как бы ожидая, что вот-вот должно произойти нечто важное, и чувствую, что мне невероятно трудно отвести взор. Хотя я, в сущности, знаю наперёд, что ни сильный всплеск рыбы, ни стремительное пикирование птицы, выхватывающей эту рыбу из воды - самое необычное, что я могу здесь увидеть - ни дадут мне ровным счётом ничего. 
В сауну входит мужичок с круглой, коротко стриженой головой, в очках, обмотанный полотенцем. Своей внешностью он сильнейшим образом напоминает мне Далай-Ламу. Далай-Лама смотрит на термометр у двери: "здесь днём-то я ничего разглядеть не смог, а теперь и подавно" - говорит он. "Фонарик нужен" - говорю я из вежливости, чтобы хоть что-то сказать. "Нужно, чтобы он сто градусов выдерживал, такой фонарик... Но вы не думайте, что таких не бывает. Такие есть. И пользуются ими наши доблестные космонавты. У них фонарики должны выдерживать до +160 и такую же отрицательную температуру. Потому что в космосе - там именно такие температурные колебания. И вся техника должна соответствовать. Так что не думайте, что таких фонариков нет, они есть. Вообще есть три класса исполнения техники: space, military, industrial, которые различаются по степени надёжности... Но главное - это вывезти груз на орбиту. Точно посчитано, что стоимость доставки на орбиту одного килограмма груза составляет несколько миллионов. Легко посчитать, что доставка каждого грамма обходится в несколько тысяч" - Лама рассказывает так, словно я только что весьма интересовался той темой, которую он сейчас живописует. Нужно ли говорить о том, что у меня есть небезосновательные сомнения в том, что никакой фонарик, кроме "космического" в сауне работать не будет? "Интересно. Спасибо. Всего Вам хорошего,"  - говорю я Далай-Ламе и выхожу из сауны. 
Интересный товарищ. Рассказывает совершенно посторонние вещи первому встречному. Что ж, пожалуй, я сам стал изрядно похож на него за эти последние полтора года. У него, по крайней мере, нашёлся такой как я, пусть неблагодарный, но всё же слушатель. Я же лишён даже этого: у ежедневных событий, фактов, мнений есть лишь один слушатель и зритель - я сам. Говоря метафорически, день за днём я сам себе рассказываю истории о том, какой фонарик нужен в сауне, какая бывает надёжная техника и прочую не обладающую ни практической ценностью, ни даже достаточной достоверностью информацию.
П.С. Может быть то, что я сейчас изложил, недостаточно конкретно. Но больше конкретики не всегда значит больше знания. Конкретика, не имеющая экзистенциальной ценности для читателя, даст лишь иллюзию знания об авторе и может снизить когнитивные возможности читателя по отношению к самому себе. Посему оставляю так.

<...> гораздо важнее то, что Заратустра правдивее всякого другого мыслителя. Его учение, и только оно одно, считает правдивость высшей добродетелью - это значит, противоположностью трусости "идеалиста", который обращается в бегство перед реальностью; у Заратустры больше мужества в теле, чем у всех мыслителей вместе взятых. Говорить правду и хорошо стрелять из лука - такова персидская добродетель. <...>

Внимательно и трезво взглянув на  то, чем занимаемся мы, учёные-гуманитарии, а особенно на те наши исследования, что носят историко-культурный характер, в такого рода деятельности можно усмотреть определённое сродство с карго-культом. Подобно тому как туземцы Меланезии пытаются ритуально повторять действия белых людей, с удивительной точностью копируя форму деятельности, но при этом придавая ей смысл согласующийся с их собственными культурными предсуждениями, также и учёные, пытаясь реконструировать культурные феномены, могут довольно точно определить их внешнее выражение, в то время как истинное их содержание остаётся под большим вопросом.

При таком положении дел возникает соблазн поставить вопрос о "нужности" такой науки. Совершенно ненужный вопрос, на мой взгляд. Без карго-культа мировая культура потеряла бы очень интересное и самобытное явление, ценность которого  заключается отнюдь не в его полезности. И уж конечно, во стократ больше мы бы потеряли, захоти какой-нибудь безумец избавиться от такого непрактичного, но такого удивительного явления как историко-гуманитарная наука.

Думать, будто бы конспирология является религией - заблуждение.

Факт в том, что религия является конспирологией.

"Жизнь – это узкая полоска между огнем страдания и призраком кайфа, где бежит, завывая от ужаса, так называемый свободный человек". И ужас всегда таится рядом: "все тот же ужас, — красный, белый, квадратный".

Б-г, конечно - негодяй, двух мнений здесь быть не может.

Но иногда Он делает финт ушами: из нескольких зол посылает наименьшее.

Как-то прошлой осенью, возвращаясь домой, в вагоне метро, я прочёл надпись на пакете: "Autumn is a second spring when every leaf is a flower". (Albert Camus). 

Пошло - non plus ultra. До тошноты.

Сразу вспомнилось иное.

"There is no fate that cannot be surmounted by scorn". (The Myth of Sisyphus by Albert Camus).

11.12.2013

Иду к выходу. "С наступающим!" - секретарша мне вслед. Оборачиваюсь: "Вас также, всего Вам доброго!"

Немного странно, двадцать четвёртое же только. Или не странно: просто первое поздравление, а дальше - больше. Совсем не запомнил лица, заметил только, что симпатичное. Не слишком ли формально я ответил на её любезность? Не забыл ли улыбнуться? Кажется, забыл. Ладно. Всё равно.

Иду по улице. Что вообще за дурацкое поздравление - с наступающим? С наступающим чем? Каждый день, каждый час, каждый миг всегда наступает новое. Новое дерьмо. Или это я в него наступаю. Постоянно, изо дня в день. Чёрт! Чёрт бы подрал эту учтивость! Искренна она, или нет, всё равно, чёрт бы её подрал, если она мне во столько обходится, если она наводит меня на такие мысли. Возможно, мне просто пора пообедать. Возможно поэтому я словно бы более раздражителен, чем обычно...

В торговом центре подхожу к витрине: пицца выглядит приемлемо. "Положите мне с грибами пожалуйста". Работница берёт откуда-то кусок и кладёт разогреваться. То, что на витрине, всё лежит как и прежде. Что за фигня? Через минуту подаёт тарелку. Что это за херь? То, что на тарелке похоже на старое засохшее говно. Где же ты, старая сука, взяла его?.. "Спасибо" - говорю я. Расплачиваюсь и прохожу за столик.

Вкус предсказуем: как у говна. Всё равно. Кто-то подходит к столику и кладёт на него две хери. Глаза не поднимаю. Не знаю, мужчина это, или женщина, знаю, что мразь. Мелкий шрифт. Не читаю. Исподволь замечаю более крупные знаки: 300 и 500 рублей. Продолжаю есть. Мразь подходит и забирает свою херню. Ну и что за мразь? - поднимаю глаза. Женщина, неопределённого возраста, бесцветное лицо, тусклые волосы, невыразительные глаза, невзрачная одежда - лицо мрази, волосы мрази, глаза мрази, одежда мрази.

Сколько же находится лохов за день, готовых отдать деньги этим глухим (а может и не глухим - это всё равно) мразям, что их бизнес продолжает приносить прибыль? Видимо хватает. Помню, лет десять назад, один из этих подошёл ко мне в метро. Я тогда учился в одном из старших классов школы. Тот хотел что-то около пятидесяти рублей за авторучку. У меня с собой было рублей около пятидесяти, пятирублёвыми и двухрублёвыми. Я выгреб всё, что было и отдал. Тот внимательно пересчитал: до пятидесяти не хватало три, или пять рублей. Тогда он вернул деньги и пошёл дальше. Наверное он себя мнил менеджером по продажам, или вроде того. 

Доел. Неприятная, на грани тошноты тяжесть в животе... Иду к метро. Под ногами кооричневая жижица. Пробираюсь среди человеческой биомассы, грязными волнами смыкающейся вокруг. Почти физическое омерзение овладевает мной. Дерьмо тут, дерьмо там, кругом одно дерьмо. Вся жизнь почти сплошное дерьмо. Но ничего. Всё нормально. Так и должно быть. Всё вобщем-то не плохо. Я не жалею ни о чём. Абсолютно ни о чём, кроме одного: что я до сих пор не сдох.

"Умри вовремя" - идеалистическая чушь Ницше. Красивые слова человека, который сам не сумел ни вовремя жить, ни вовремя умереть.

В то же время, следует понимать, что он не был бы Ницше, если бы всё было так просто. Если бы можно было обвинить его во лжи и с чистой совестью закрыть книгу...

Так в "По ту сторону добра и зла" можно найти нижеследующее суждение: "Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения; это, быть может, самый странный из наших парадоксов. Вопрос в том, насколько суждение споспешествует жизни, поддерживает жизнь, поддерживает вид, даже, возможно, способствует воспитанию вида; и мы решительно готовы утверждать, что самые ложные суждения (к которым относятся синтетические суждения a priori) - для нас самые необходимые, что без допущения логических фикций, без сравнивания действительности с чисто вымышленным миром безусловного, самотождественного, без постоянного фальсифицирования мира посредством числа человек не мог бы жить, что отречение от ложных суждений было бы отречением от жизни, отрицанием жизни".

Совершенно исчерпывающее пояснение.

И далее: "Признать ложь за условие, от которого зависит жизнь, - это, конечно, рискованный способ сопротивляться привычному чувству ценности вещей, и философия, отваживающаяся на это, ставит себя уже одним этим по ту сторону добра и зла".

Непревзойдённая откровенность высказываемых суждений, которая просто не может не подкупать.

Если не "глубинный смысл", то во всяком случае некая ирония заключается в том, что ID обозначает не только "идентификацию", но и "бессознательное" в терминологии психоанализа.

В области духовного "всё неизбежно упрется в слова . А слова неизбежно упрутся в себя."

В сфере материального "все упирается в деньги — потому что деньги давно уперлись сами в себя".

Духовное - субстанция личности, материальное - субстанция общества. Но работают они по одному принципу.

Как известно, "Лев Толстой - зеркало русской революции", и сама "русская революция являет собой своеобразное торжество толстовства".
Но кто для революции Достоевский? В метафизическом плане можно искать и находить множество параллелей, как это делает тот же Бердяев. Но вполне возможно, что имеет место и более непосредственная связь.
Во-первых, следует отметить репутацию Достоевского как идеолога, как общественного мыслителя, как "пророка", которой он пользовался в конце жизни и на рубеже 19-20 веков. Русское общество того времени было очаровано не только (а может и не столько) метафизическими проблемами, которые поднимал в своих произведениях великий писатель, но его общественно-политическими идеями (часто противоречащими его собственной же метафизике). Подробно излагать их нет особого смысла, они и сейчас достаточно хорошо известны и отражены в его "Пушкинской речи", "Дневнике писателя", личной переписке... Особо отмечу только призывы к радикальному решению "Восточного вопроса", в том числе утверждение, (а по духу, скорее императив), что Константинополь "должен быть нашим, несмотря ни на какие жертвы". Достижение даже не политической, а по сути идеологической цели "несмотря ни на какие жертвы" - в этом вся геополитика Достоевского.
Одним из ретрансляторов идей Достоевского на самом высоком политическом уровне стал его большой приятель К.П Победоносцев. Что-то есть в том, что Победоносцев обрёл наибольшее политическое влияние вскоре после смерти Достоевского - через месяц - как только был убит Александр II и на русский престол взошёл Александр III. Есть и некая ирония в том, что Победоносцев высоко оценил "Легенду о великом инквизиторе", а уже в скором времени самого Победоносцева стали именовать не иначе как "Великий инквизитор", или "Русский Папа".
Четверть века Победоносцев был главным идеологом России. Нужно ли говорить, что, пусть только отчасти, но всё же в немалой степени, в эту идеологию посмертно внёс свой вклад и Фёдор Михайлович?
И уже не так далеко - Первая Мировая Война. Каковы же в ней цели России? "Восточный вопрос", "братья-славяне", Константинополь. Практическая ценность - политическая составляющая их - ничтожна в сравнении с составляющей идеологической. А средства? Война с Германией и Австрией на фронте в тысячи километров, при полном осознании правящей верхушкой того, что страна к войне не готова. Это ли не "несмотря ни на какие жертвы"? Какое дело до недовольства в народе, до уже явной угрозы революции? Ведь должен, "должен быть нашим, несмотря ни на какие жертвы!.." Да и какая революция? По мысли Достоевского, никакая революция в России просто невозможна.
Не заслужил ли "пророк" пары недель в аду?

Из первой благородной истины Святого следует, что главным содержанием человеческой жизни является страдание. Если понимать страдание как беспокойную неудовлетворённость, эта "истина" - факт.

Но тогда что такое "жить полной жизнью"?..

Не следует ли из вышеуказанного, что наиболее полная, наиболее содержательная жизнь должна предполагать и наибольшее количество страдания? 

И можно ли в этом случае говорить о жизни, в которой мало страданий как о "хорошей жизни", или правильнее было бы назвать это хорошей нежизнью, хорошим, маленьким, уютным недобытием?

Предполагая за собой "свободную волю", приходится закономерно задаться вопросом: зачем изо дня в день, из минуты в минуту, я обрекаю себя на эти страдания?

За что я себя так ненавижу, что всё ещё живу?

Глядя на фигуры и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый чьей-то волей и ползущий в никуда по залитым вечерним солнцем мостовым, я часто думаю: где Я в этом потоке?

Май - июнь 2012.

"God loves us all" - сказал какой-то древний поэт. 

"God hates us all" - совершенный антитезис, приобретший известность благодаря "Slayer".

"God fucks us all" - синтез, мой синтез, снимающий противоречие между первыми двумя тезисами.

(Май - июнь 2012).

В прошлый вторник краем глаза глянул "Власть факта" на "Культуре". Серия  "Священство и царство". Передача неплохая, хотя и страдает от отсутствия целостности. Гостями ведущего в этот раз были историк из РГГУ и иеромонах Димитрий Першин. Последнего я, можно сказать, знал лично в течении какого-то времени. Человек выдающегося ума и хитрый, как лис (чтобы не сказать как змей). На его фоне и РГГУшный историк смотрелся бледновато, а уж ведущий так и вовсе не шёл ни в какое сравнение. Заинтересовал конец передачи (большая её часть была посвящена истории государственно-церковных отношений в России, и ничего нового для меня там не было). А вот в конце иеромонах стал говорить о культурном значении христианства, и его мессэдж был в том, что "можно отделить церковь от государства, но её нельзя отделить от культуры" (около 29 минуты). И обширное пояснение далее: культура наша христианская, все ценности христианские, следовательно, чтобы понимать и полноценно воспринимать культуру, нужно понимать христианство.

Всё, что сказано, сказано верно, но всё ли сказано? Несомненно, вся современная европейская культура - наследница культуры христианской, этого невозможно отрицать. Но... только наследница. Как дети являются наследниками родителей, как РФ является наследницей СССР, как телевизор является наследником радио и т.д. Современная европейская культура - фактически - уже не христианская культура. Или, как говорят сейчас даже некоторые христиане: "современный мир - это постхристианский мир". Т.е., христианство уже не является главным и единственным ключом к пониманию современной культуры. Но дело не только в этом. Дело ещё и в том, что христианская культура отнюдь не была каким-то самодовлеющим, лишь самому себе обязанным образованием. Как современная культура наследует христианской, так и христианская наследовала древнеримской, эллинистической, древнеегипетской, еврейской и т.д. Почему же не слышно было призывов  изучать, к примеру, эллинистическую культуру, чтобы понять христианство? Напротив, христиане стремились как можно сильнее отмежеваться от своего прошлого, от "нечестивых" языческой и еврейской культур. В сущности, называть современную культуру христианской - это всё равно, что называть христианскую (средневековую) культуру эллинистической. Полнейшая бессмыслица. И в средневековье, и сейчас, современность всегда осваивала прошлое, но осваивала его диалектически, через переосмысление и отрицание. У каждой культуры есть начало и есть конец, каждая культура начиналась как контркультура по отношению к господствующей, официальной. Христианство начиналось как общественно-опасная сектантская контркультура, затем доросло до культуры в полном смысле этого слова, а к настоящему времени выродилось до субкультуры. Христиане, (те кто являются таковыми не только по названию), сейчас такая же группа общества, как какие-нибудь готы, или эмо, или панки, хотя и обладающая многовековой историей, пользующаяся большим уважением, но от того не намного более близкая и понятная для среднего человека. Как и любая хорошая вещь, культура начинается из ничтожества и в ничтожество же возвращается. Как, наверное, и человек, что приходит в мир в «говне» и неразумии и уходит из него в неразумии и говне.

А как же культурное наследие? Как мы можем понять Рублёва, Гёте, Достоевского, Толкина, не понимая христианской культуры – вопрошает Першин. С его точки зрения – никак. Может быть. Но что это за такое «глубокое» понимание и нужно ли оно вообще? Ведь любой обыватель может, скажем, читать Цицерона, Апулея, Гелиодора и получать от этого удовольствие, ничуть не утруждая себя тем, чтобы «понять» культуру их породившую. И не будет ли, напротив, такое «понимание» мешать вчитыванию, погружению в текст? Что будет, если читать Достоевского, исходя из «глубокого» понимания христианской культуры? Не останется ли перед читателем один лишь свод вероучительных постулатов, моральных запретов и предписаний, иллюстрированный сценками из жизни героев? Может и не останется. Может даже статься, что автор произведения, его позиция, его взгляд на своих героев станут более понятны читателю. Но ведь цель зрителя – не автор, а его произведение. Как сказал классик, творец – очень часто лишь почва для своего произведения, иногда даже навоз, необходимый, чтобы цветок творения мог распуститься. И зачем зрителю видеть корни цветка, погружённые в этот навоз? Корни великих творений чаще всего весьма неприглядны. Неврозы творца, его комплексы, детские травмы, низменные страсти, его страдания и боль в конечном итоге порождают высочайшую духовность его произведений. Но зачем зрителю знать любовь к маленьким девочкам Достоевского, или любовь к мальчикам Сократа, или семейные ссоры Толстого, или какие-то там проблемы Вагнера? Зачем зрителю эти неврозы и страдания? Зачем зрителю

-<...> Кстати, про Ницшу). Добавлю. Ницше не считал, что научное мировоззрение находится в оппозиции религиозному. Напротив, он утверждал, что научное мировоззрение находится в одном русле с «аскетическим идеалом» (т.е. религией). Наука закономерно являет себя из религии. У науки и религии одно ядро – это самая сущность аскетического идеала. Наука – это та же религия, но избавленная от тысячелетних предрассудков, избавленная ото всей исторической шелухи, религия в её наиболее чистом, рафинированном, приемлемом для современного человека виде. Наука отрицает религию по той простой причине, что в этом заключается сама логика исторического развития христианства, логика его самоотрицания. Нигилистическая логика. Наука служит аскетическому идеалу. Науку и религию объединяет в своём основании одно и самое главное – вера в истину. Но истина – слишком громкое слово, чтобы разбрасываться им направо и налево, может быть даже «слишком слово»... Наука не может играть против религии, они за одно. Религии должно противостоять искусство. И знамением грядущего краха аскетического идеала, (если угодно, грядущего окончательного самоуничтожения христианства), концом последней агонии нигилизма, должно стать понимание того, что «нет ничего истинного, всё дозволено». (Как этому якобы учили в секте ассасинов). Так считал Ницше.

И, как это живо продемонстрировала последующая история двадцатого века, считал весьма небезосновательно. В советской России провозгласили идеологию, якобы основанную на научном и атеистическом подходах. А что оказалось на деле? Какая-то псевдонаучная, псевдоатеистическая, квазирелигиозная хрень, которой и название подобрать сложно. Налицо культ мёртвых, сакрализация отдельных предметов, явлений, временных промежутков, "Священное писание" Маркса, "Священное предание" Ленина, разработанная эсхатология и множество других прелестей. И при этом совершенно христианские, совершенно средневековые, совершенно инквизиторские методы борьбы с инакомыслием.
Советская идеология - это ли не самоотрицание христианства, это ли не переход его в свою противоположность? Это даже нельзя назвать атеизмом, это именно что богоборчество. Богоборчество, которое не было атеизмом, но, прикрываясь именем атеизма, в глазах современных и последующих поколений, этот самый атеизм и дискредитировало. Атеизм - явление куда более зрелое, куда более благородное, чем советская идеологическая вульгарность. Очевидно, что русский народ в 20 веке ещё не дорос до атеизма. И пусть в европах никакого особенного богоборчества не было, но ведь у России всегда «свой путь», который неизменно оканчивается там же, где и начинается, а именно - у разбитого корыта. Или я не прав?..

<...>

- I am not a number. I'm a free man!.. And my name is 395-170.