За всех вас, [374x598]
 

которые нравились или нравятся,
 

хранимых иконами у души в пещере

как чашу вина в застольной здравице,
 

подъемлю стихами наполненный череп.
 

 
Все чаще думаю -
 

не поставить ли лучше
 

точку пули в своем конце.
 

Сегодня я
 

на всякий случай
 

даю прощальный концерт.
 

 
Память!
 

Собери у мозга в зале
 

любимых неисчерпаемые очереди.
 

Смех из глаз в глаза лей.
 

Былыми свадьбами ночь ряди.
 

Из тела в тело веселье лейте.
 

Пусть не забудется ночь никем.
 

Я сегодня буду играть на флейте.
 

На собственном позвоночнике.
 

 1
 

 Версты улиц взмахами шагов мну.
 

Куда уйду я, этот ад тая!
 

Какому небесному Гофману
 

выдумалась ты, проклятая?!
 

 Буре веселья улицы узки.
 

Праздник нарядных черпал и черпал.
 

Думаю.
 

Мысли, крови сгустки,
 

больные и запекшиеся, лезут из черепа. [425x545]
 

 Мне,
 

чудотворцу всего, что празднично,
 

самому на праздник выйти не с кем.
 

Возьму сейчас и грохнусь навзничь
 

и голову вымозжу каменным Невским!
 

Вот я богохулил.
 

Орал, что бога нет,
 

а бог такую из пекловых глубин,
 

что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
 

вывел и велел:
 

люби!
 

 Бог доволен.
 

Под небом в круче
 

измученный человек одичал и вымер.
 

Бог потирает ладони ручек.
 

Думает бог:
 

погоди, Владимир!
 

Это ему, ему же,
 

чтоб не догадался, кто ты,
 

выдумалось дать тебе настоящего мужа
 

и на рояль положить человечьи ноты.
 

Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
 

перекрестить над вами стёганье одеялово,
 

знаю -
 

запахнет шерстью паленной,
 

и серой издымится мясо дьявола.
 

А я вместо этого до утра раннего
 

в ужасе, что тебя любить увели,
 

метался
 

и крики в строчки выгранивал,
 

уже наполовину сумасшедший ювелир.
 

В карты бы играть!
 

В вино
 

выполоскать горло сердцу изоханному.
 

 Не надо тебя!
 

Не хочу!
 

Все равно
 

я знаю,
 

я скоро сдохну.
 

 Если правда, что есть ты,
 

боже,
 

боже мой,
 

если звезд ковер тобою выткан,
 

если этой боли,
 

ежедневно множимой,
 

тобой ниспослана, господи, пытка,
 

судейскую цепь надень.
 

Жди моего визита.
 

Я аккуратный,
 

не замедлю ни на день.
 

Слушай,
 

всевышний инквизитор!
 

 Рот зажму.
 Крик ни один им
 не выпущу из искусанных губ я.
 Привяжи меня к кометам, как к хвостам
 

лошадиным,
 

и вымчи,
 

рвя о звездные зубья.
 

Или вот что:
 

когда душа моя выселится,
 

выйдет на суд твой,
 

выхмурясь тупенько,
 ты,
 Млечный Путь перекинув виселицей,
 

возьми и вздерни меня, преступника.
 

Делай что хочешь.
 

Хочешь, четвертуй.
 

Я сам тебе, праведный, руки вымою.
 

Только -
 слышишь! -
 убери проклятую ту,
 которую сделал моей любимою!
 

 Версты улиц взмахами шагов мну.
 

Куда я денусь, этот ад тая!
 

Какому небесному Гофману
 

выдумалась ты, проклятая

  2
 

 И небо,
 

в дымах забывшее, что голубо,
 

и тучи, ободранные беженцы точно,
 

вызарю в мою последнюю любовь,
 

яркую, как румянец у чахоточного.
 

 Может быть, от дней этих,
 


жутких, как штыков острия,
 

когда столетия выбелят бороду,
 

останемся только
 

ты
 

и я,
 

бросающийся за тобой от города к городу.
 

 Будешь за море отдана,
 


спрячешься у ночи в норе -
 

я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
 

огненные губы фонарей.
 

 
Улыбку в губы вложишь,
 

смотришь -
 

тореадор хорош как!
 

И вдруг я
 

ревность метну в ложи
 

мрущим глазом быка.
 

 Вынесешь на мост шаг рассеянный -
 


думать,
 

хорошо внизу бы.
 

Это я
 

под мостом разлился Сеной,
 

зову,
 

скалю гнилые зубы.

 
Сильный,
 

понадоблюсь им я -
 

велят:
 

себя на войне убей!
 

Последним будет
 

твое имя,
 

запекшееся на выдранной ядром губе.
 

 

Короной кончу?
 

Святой Еленой?
 

Буре жизни оседлав валы,
 

я - равный кандидат
 

и на царя вселенной,
 

и на
 

кандалы.
 
                  3
 

 

Забуду год, день, число.
 

Запрусь одинокий с листом бумаги я.
 

Творись, просветленных страданием слов
 

нечеловечья магия!
 

 Сегодня, только вошел к вам,
 


почувствовал -
 

в доме неладно.
 

Ты что-то таила в шелковом платье,
 

и ширился в воздухе запах ладана.
 

Рада?
 

Холодное
 

"очень".
 

Смятеньем разбита разума ограда.
 

Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.
 

 Послушай,
 


все равно
 

не спрячешь трупа.
 

Страшное слово на голову лавь!
 

Все равно
 

твой каждый мускул
 

как в рупор
 

трубит:
 

умерла, умерла, умерла!
 

Нет,
 

ответь.
 

Не лги!
 

(Как я такой уйду назад?)
 

 Ямами двух могил
 


 

вырылись в лице твоем глаза.
 

 Могилы глубятся.
 


Нету дна там.
 

Кажется,
 

рухну с помоста дней.
 

Я душу над пропастью натянул канатом,
 

жонглируя словами, закачался над ней.
 

 Знаю,
 


любовь его износила уже.
 

Скуку угадываю по стольким признакам.
 

Вымолоди себя в моей душе.
 

Празднику тела сердце вызнакомь.
 

 Знаю,
 


каждый за женщину платит.
 

Ничего,
 

если пока
 

тебя вместо шика парижских платьев
 

одену в дым табака.
 

Любовь мою,
 

как апостол во время оно,
 

по тысяче тысяч разнесу дорог.
 

Тебе в веках уготована корона,
 

а в короне слова мои -
 

радугой судорог.
 
Радуйся,
 

радуйся,
 

ты доконала!
 

Теперь
 

такая тоска,
 

что только б добежать до канала
 

и голову сунуть воде в оскал.
 

 Губы дала.
 


Как ты груба ими.
 

Прикоснулся и остыл.
 

Будто целую покаянными губами
 

в холодных скалах высеченный монастырь.
 

 Захлопали
 


двери.
 

Вошел он,
 

весельем улиц орошен.
 

Я
 

как надвое раскололся в вопле,
 

Крикнул ему:
 

"Хорошо!
 

Уйду!
 

Хорошо!
 

Твоя останется.
 

Тряпок нашей ей,
 

робкие крылья в шелках зажирели б.
 

Смотри, не уплыла б.
 

Камнем на шее
 

навесь жене жемчуга ожерелий!"
 

 Ох, эта
 


ночь!
 

Отчаянье стягивал туже и туже сам.
 

От плача моего и хохота
 

морда комнаты выкосилась ужасом.
 
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
 

Весеньтесь жизни всех стихий!
 

Я хочу одной отравы -
 

пить и пить стихи.
 

 Сердце обокравшая,
 


всего его лишив,
 

вымучившая душу в бреду мою,
 

прими мой дар, дорогая,
 

больше я, может быть, ничего не придумаю.
 

 В праздник красьте сегодняшнее число.
 


Творись,
 

распятью равная магия.
 

Видите -
 

гвоздями слов
 

прибит к бумаге я.
 

 

1915