21

 

     Однажды, в конце лета, Доктор Мэй приехал по делам в Москву. В одни из выходных Брайан попросил приехавшего с ним Бэлл-Рингса найти Ио, чтобы встретиться с ним.

     - Мне нужна гора, - заявил Брайан Бэлл-Рингсу. – Здесь есть где-нибудь поблизости высокие горы?

     - Может быть, на Урале?.. – неуверенно предположил Бэлл-Рингс, нисколько не смущаясь неожиданным и странным вопросом Доктора… 

     …Тропинка, ведущая к вершине горы, бесконечно петляла среди камней и цветущих кустарников с колючками, забирая у путников последние силы и подчас создавая иллюзию движения по лабиринту.

     - Брайан, а мы не заблудились? – окликнул Мэя Ио, шедший прямо за ним и глядящий временами в его спину, которая своей мягкой белизной слегка растворяла сумрак перед глазами.

     Брайан на секунду остановился, чтобы подтянуть на плече то и дело сползавший ремень гитары, отвел лезущие в глаза и задыхающиеся от духоты кудряшки волос. Он поднял взгляд к темнеющей кромке, которая оторачивала вершину горы и, наверно, была ничем иным, как тем же кустарником, что рос по склонам горы, или деревьями. 

     - Вряд ли, - задумчиво проговорил Брайан, - ведь в любом случае мы находимся в пределах вполне определенной и нужной нам полуночи. Если что, она просто возьмет и подтянет все пространственные отклонения, если мы их допустим. Ей ведь это ничего не стоит.

     Брайан еще раз вгляделся в неподвижную каемку на опушке то ли горы, то ли неба… на созвездия, которые то наезжали на истощенный видами взгляд, как будто на них наводили огромную лупу, то резко скользили назад, в причитающуюся им черную цитадель.

      После нескольких секунд остановки Брайан и Ио вновь продолжали восхождение. Сквозь густые сумерки, в которых сердце путалось так же, как ноги во вьющихся травах на земле, на них набрасывались острые, сладкие ароматы трав

      Наконец едва дышащий после длительного подъема склон закончился, перевалившись через какой-то бугорок, окаймлявший край горы, в ровную поверхность. В лицо налетел темный ветер, хватая обессилевшее дыхание и окатывая его своей мифической нагорной свежестью.

      В ожидании прилива полуночного океана сумрак горной вершины вздрагивал от прохлады, которую навевала близость неба, расстеленного над самыми верхушками деревьев. Казалось, что в этих местах может существовать только полночь.

      Край вершины, противоположный тому, с которого они зашли, был резко отчеркнут от звездного океана невидимой линией. Этот краешек земли был обведен легким всхолмьем и крупными камнями. У Брайана на мгновение возникло чувство, что эта каменистая кромка, которая начинала зыбиться, если на нее долго смотреть, была каким-то пределом.

    «Нет», - подумал он – «Это склон горы был пределом… я ясно почувствовал это… Значит, эти камушки там – это предел предела?..»

     Не отводя взгляда от этой кромки, как зачарованный, Брайан хотел было направиться к ней, но остановился и окликнул Ио. Когда Ио приблизился к Брайану, он молча взял его за руку, и они вместе пошли к той линии.

     Прямо за каменистой холкой края горы земля под ногами обрывалась, переходя почти в отвесный обрыв, который где-то там, в сгущавшейся темноте, скатывался в долину, населенную лесами и болотами.

     Внезапно Брайан вскинул голову и вгляделся в соборный купол, как будто услышав какой-то одному ему ведомый сигнал. Он знал, что никакой надежды почти не оставалось, но, повинуясь все еще остававшемуся инстинкту  - надеяться, он продолжал смотреть небу прямо в глаза, словно выпытывая у него что-то, бессознательно выпрашивая упорным взглядом какой-то уступки со стороны неба, уступки – в виде совсем небольшого раскрытия какой-нибудь тайны. Его взгляд метался по звездному небу, как будто отыскивая что-то. Наконец он остановился на одной точке в темной глубине неба и начал двигаться за ней. Через несколько минут, горько усмехнувшись, Брайан опустил глаза и начал рассеянно подпинывать какой-то камушек. 

     Он в замешательстве поглаживал ремень гитары, который вдруг начал давить на грудь больше обычного и стал неудобным и словно неуместным. Медленно, словно взвешивая каждое мгновение, присматриваясь к каждой секунде, растягивая время – чтобы, ну а вдруг, оглянуться и переменить решение, и сойти, нет, скатиться кубарем с этой горы, и упасть у ее подножия побежденным – Брайан перевернул Red Special на ремне и теперь держал ее на руках. В холодном звездном свете, который за дальностью расстояния был неверно спроецирован на наиболее важных предметах, гитара была неопределенного, ластящегося к темноте оттенка.

     В какой-то момент Брайан, уступая художественности и мистической одухотворенности окружающего пейзажа, дал всему безмолвному небытию, которое укачивало его глухотой и почти бросало в отчаяние невозможностью подправить высокоточные процессы неба, молчаливое согласие повиноваться. Он нерешительно протянул руку в гагатовые заросли тьмы над обрывом. Мрак, украшенный диадемами созвездий, нащупал, путаясь в своих одеяниях, руку Брайана и с какой-то отстраненной сердечностью пожал ее.

     - Ты мне не веришь? – шепотом спросил Брайан у мрака, клубящегося непроницаемой настороженностью у самого его лица и словно обнюхивавшего его в поисках дополнительных сведений о магии его существа.

     Мрак ответил порывом ветра, который, налетев из ниоткуда, обвил шею Брайана и запрокинул ему голову терпкой свежестью. Брайан потянулся, закинув руки за голову, подставляя лицо ветру и бессознательным усилием воли заставляя переродиться идею Вселенной, которая многие годы бегала в его голове по замкнутому кругу законов физики.

     Брайан кивнул, словно что-то вдруг поняв, и повернулся к Ио.

     - Ты в меня веришь? – спросил его Брайан неуверенным голосом.

     - Конечно, верю, -  отозвался Ио, еще не совсем понимая, какое задуманное Брайаном действие осведомлялось у него об участии веры.

     Брайан замер на несколько секунд, словно пытаясь привести в равновесие движения и облеченные в них намерения, и медленно опустился на корточки. В следующую минуту он поспешил обменяться дыханием с полумраком – свое остановилось из-за равновесного положения всего Брайанова существа, которое жило в эти считанные мгновения, как будто шло по тоненькому канатику – только не шелохнуться за границы допустимого превращения, не сотрясти иллюзию, предваряющую всякое рождение. Брайан осторожно протянул руку к освещенному луной камню и, взяв подушечками пальцев пробу белого лунного золота, выпрямился. Его последующее пребывание в идее жизни, которая сейчас торчала дорожным указателем на месте самой жизни, получило новую точку отсчета. Неожиданно – для уже совершенного не было пути назад, но была красная строка на чистом листе, хотя бы и на последнем.

     Брайан провел подсвеченными луной пальцами по струнам гитары, опыляя их холодным налетом света. Струны вытянулись вслед мимолетному касанию пальцев и глухо откликнулись каким-то шепелявым звуком. Брайан удовлетворенно улыбнулся, услышав эту фальшь из уст гитары, только что в первый раз познавшей пронзительную дрожь лунного электричества.

     Ио смотрел на лунные блики, нанизанные на струны Red Special, и не верил своим глазам.

     Брайан достал медиатор и легонько поддел им хрупкое белесоватое сияние струн. Несколько звуков с неотшлифованными синими и красными гранями выпали из рук Брайана и затерялись в траве, звякнув голубым и розовым и отбросив микроскопическое эхо, словно некую верхнюю оболочку.  

     Брайан вгляделся в ночные дали и, протянув руку в направлении неба, сказал кратко:

     - Смотри!

     Ио долго всматривался в застывшую звездную метель, пока она не стала кружиться в его глазах, все набирая обороты и затем, добравшись до какой-то предельной величины движения, раскручиваться обратно. В какое-то мгновение вьюжная темнота обернулась снежинками на витражах собора, которые просвечивали синим даже при черном освещении полуночи. В душе Ио вызвездило мелкой дрожью восхищения. Сейчас душе хотелось быть зеркалом больше, чем когда-либо. Он слегка развернул зеркальце и принялся собирать звездных зайчиков.

     Вдруг Брайана пронзила холодная дрожь, и он, повинуясь подсознательному инстинкту, крепче сжал гитару в руках. Почти в тот же самый момент из глубин галактики донесся рассыпчатый звон, который, докатившись до берега Земли, на котором стояли Брайан и Ио, разбился о каменистый обрыв, разнося кругами свое волнистое эхо по побережью темного океана.

     Вдруг какая-то мелкая, холодная звездочка ринулась вниз и потухла в темных массивах гор на условно предполагаемом горизонте, где располагался, в оазисах и миражах, вечно отдаляющийся край света. Следом за ней сорвалась еще одна звезда, задела синий камушек в углу созвездия Девы, и, покачнув весь серебрянотканый рисунок, святящиеся комочки брызнули вслед первому. На лицо Брайана, которое казалось неподвижным в настороженном спокойствии,  прокралась тень улыбки, заиграла на пару секунд и скрылась.

     - Брайан, ты видел, да? Что это было? – спросил Ио боязливым шепотом, легонько прикасаясь к руке Мэя.

     Брайан дал волю улыбке и порывисто сжал ладонь Ио в своей. Он снова коснулся струн и заиграл. Мелодия “Bijou”, закравшаяся в лунные ниточки, которыми Брайан обвязал струны гитары, развешивала в пространствах паутинки. Влажно поблескивающее звучание цеплялось за стремительно нарастающую сеточку, которая липла к созвездиям и бесшумно рвалась, когда они срывались с частокола зодиака и летели вниз.

     - Смотри, смотри! – воскликнул Брайан. – Еще падают!

     Мерцающие крапинки словно сдувало неким космическим ветром, и они, рассекая арку Млечного Пути, бросались в темные пропасти ночного мира. В разных уголках пространства, теперь уже не нарисованного, а объемного и поделенного на приделы, которые были сложены из ультрамариновых стеклышек и слюдяных осколков и наставлены сотами с черным медом в огромном улье Вселенной, то и дело обрывались каскады звезд, пока Брайан играл.

     …В низине подгорной местности по берегам ночного океана лепилось маленькое селение. Нахлобученные пряничные крыши домиков были разбросаны, как грибы по поляне, и теперь, под ночным сияньем, казались собранием гнилушек.

     На опушке игрушечного лесочка сидела на пеньке старая колдунья и шамкала высохшими губами, глядя на звездопад. Уже за полночь, увидев в окно небывалый фосфоресцирующий ливень, она выбежала на крыльцо своей хибарки и, поглядев широко раскрытыми блеклыми глазами на сыпавшееся с небес сияние, истово перекрестилась. Потом быстро юркнула в дом, мигом сгребла тряпичные мешочки и торопливо вышла на улицу.

     - Это знамение… знамение… - бормотала она про себя, то и дело осеняя себя крестом, спеша по темной тропинке к лесу.

     В небольшой ложбинке она сразу же нашла необходимое. Остроконечные листья, режущие ладони, как лезвия, и белоснежные пахучие цветы, похожие на амариллисы, были сорваны и рассованы в мешочки. Затем старуха как-то застенчиво, как будто была в гостях, села на пенек, сложила сморщенные ручки на коленях и принялась смотреть на звездопад, раскрыв беззубый рот.

     …В нескольких сотнях метров от потерявшей дар речи колдуньи, на пригорке, стояла молодая женщина с маленьким сыном. У обоих за спинами были вязанки хвороста, за которым они обыкновенно ходили в лес ночью. Завораживающая феерия застигла их на обратном пути. Маленький сначала испугался раскатов цвета, вспыхивающих над головой и угасающих, казалось, лишь у самых макушек елей, но потом, зачарованный воздушными гроздьями огней и ощущая на своем плече успокоительное тепло материнской руки, уже не мог оторвать глаз от лучезарных россыпей, летящих из бездны и в ней же растворяющихся.

     - Это оно, - прошептала мать ребенку, наклонившись к самому его уху, - это то самое чудо, которое давно было нам напророчено…

     - Какое чудо? – испуганно спросил малыш, поворачивая к матери ясный детский взгляд.

     - Предание, оставленное Великими, гласит, что если окропят наши селения звезд несчетные множества, будет нам спасение и всевозможная благодать, - отвечала мать, ощупывая на груди кипарисовый крестик и поправляя на плече вязанку с хворостом.

     …На своей прокуренной кухне стоял, опершись об угол окна, раскрытого в дождливую ночь, Сергей Маврин и с равнодушным любопытством разглядывал зарево, реющее далеко за Москвой. Волны света, резонирующие в сумрачных высотах, были полны самых разных оттенков и походили на огромных сказочных дикобразов, вздыбливающих иголки.

     Вдруг Сергей отвел сигарету от губ и внимательнее всмотрелся в необычное зарево. Его рассекали звезды, падающие то по одной, то целым потоком, как будто их вытряхивал, словно царские новогодние подарки, из своего мешка едва представляемый Дед Мороз – сам Господь Бог.

     Сергеем вдруг овладела сладко ноющая безнадежность, которая, случается, закрадывается в человека, когда он лицезреет безусловное чудо. Тихая грусть, быстротечность, хрупкость… Он выключил тусклый фонарик в клетке на пустынной корме корабля и снова прижался к окну, наблюдая великий океан, испещренный таинственными огнями, и прикрывая сигарету от соленых брызг дождя…

     …Казалось, что это вдохновение музыки рождается из отчаяния. Как будто вдруг взяли и всё забрали, оставив только несколько крупиц времени. И вот эти жалкие кусочки – тоненькая кожура со спелого апельсина целой прожитой жизни – надо заполнить чем-то небывало чудесным, одной единственной четвертью часа отыграться за упущенные десятилетия, одним забытым усилием данного при рождении дара, сотворить, выносить, изваять, нечто из ничего, слепо следуя за молниеносными прихотями порыва, срывающего с петель двери души. Последним сальто-мортале этой самой души – сотворить, и пусть она себе хоть шею свернет, она сейчас – пьяная от отчаяния, полного надежды, акробатка, а если разобьется… но я перестану верить за полмгновения до того, как станет ясно, что конец неизбежен…  

     Постепенно падающих звезд становилось все меньше, и вот уже последние мелкие огонечки высыпаются из тьмы с сухим, игольчатым поблескиванием. Вот самая последняя. За ней – несколько минут оглушенной темноты и выжидающего молчания. Все. Больше ничего нет.

     - Ты настоящий волшебник, Брайан, - прошептал Ио, не в силах сбросить с себя чудесных чар Мастера Мэя. Его глаза горели, как у ребенка, вдруг воочию увидевшего дивный дворец, который до сих пор существовал  только в книжке сказок.

     В существе Брайана зияло бездомное ощущение пустоты. Звезды осыпались, как песок сквозь пальцы. Музыка, казалось, отошла за грани разноцветного, чтобы слиться с ними и более не обращать на себя внимания. Гитара лежала на руках Брайана, как мертвая, и едва чувствовала пальцы околдовавшего ее волхва.

     - Пойдем, - как-то неуверенно сказал Брайан Ио, и они направились обратно, к склону горы.      

    

22

 

     …У самых берегов Женевского озера полифония альпийского пространства сливалась в одну простую мелодию, неизменно одну – всё упрощалось до одной лишь звуковой волны, преломлявшую все переживания, на которые было способно человеческое сердце в этих местах.

     Выполненное в одном ключе многоголосие, в форме которого существовал пейзаж, являл собой один из хрестоматийных примеров импрессионизма – было непонятно, что в чем отражается: небо в озере или озеро в небе. Две светло-синие глубины вовлекали друг друга в двустороннее отражение, опрокидывающее облака в воду, вытканную шелковой гладью, и почти незаметные глазу волны – в лучистый небесный залив. Это взаимоцветие успокаивало совершенством достигнутого им созвучия, кристально-голубого, как звук челесты, как знамена града, стоящего у солнца. Оно примиряло все ориентиры, когда-либо созданные в этой парящей системе координат, которая только и ждет того, чтобы отречься от материальности и опрокинуться в отблеск своего самоизлучения, в эхо своего ни на что не похожего звучания…

     Брайан, приехавший в Монтре вскоре после поездки в Россию, стоял на прибрежном камне, в который едва слышными толчками  бились лучи света, приносимые маленькими волнами прибоя. К полудню поверхность камней уже прогрелась, и Брайан стоял босой, жадно и поспешно,  безвольным усилием чувствования вбирая в себя это тепло. Нечаянно поймав боковым зрением колышущуюся ажурным подрагиванием светотень, Брайан невольно повернул голову в ее сторону и увидел Фредди. Его лицо было подсвечено мягкой, доброй улыбкой, которая сливалась с солнечным светом по своему содержанию, и поэтому приобретало с ним неожиданную оптическую однородность.

     - Ну, здравствуй, Брайан, - сказал Фредди.     

     - Здравствуй, Фредди, - тихо проговорил Брайан, нисколько не удивившись этому внезапному явлению. Ему вдруг стало невыносимо жарко от слишком большого количества лучей, которые кружились вокруг него, беспрестанно фокусировались друг на друге и обрушивали на него свое сияние, многократно усиленное этим единением.

     - Как дела?.. – задал вопрос Фредди.

     Он как будто хотел что-то сказать и медлил с этим, сверяя ориентиры и обстоятельства во взаимоотраженной системе координат Женевской панорамы, которые, казалось, могли переиначить все на свете, сведя все к созерцанию своего величия.

      - Моя формула так и не сработала тогда. Все расчеты оказались ошибочными, - торопливо пояснил Брайан. На какое-то мгновение виноватое выражение закралось на его лицо.

     - Я знаю, - усмехнувшимся шепотом промолвил Фредди. Его глаза были теперь пронизаны до самого дна лучами солнца.

     Брайан нервным движением сунул руки в карманы бриджей и, глядя на парящую галерею зеркал между поверхностью воды и лазурью солнечного града, продолжал:

     -  Знаешь, я ведь все сверил. Все-все сверил и высчитал. А потом эти цифры обратились в ничто… И ничего не получилось... - с досадливой ноткой проговорил Брайан, вспомнив всю горечь разочарования, которая овладела им тогда. – Знаешь…

     - Я знаю, - эхом пронеслось снова из уст Фредди.

     Взгляд Фредди выражал необыкновенную теплоту. У Брайана вдруг возникло чувство, что он – маленький мальчик, и стоит перед учителем, который смотрит на него и оценивает его способности.

     Фредди подошел к Брайану и крепко прижал его к себе. Брайану показалось, что его просто сильнее охватил окружавший его теплый воздух, который вдруг стал горячее. У него слегка повело голову, но он вспомнил, что в последнее время жизнь все чаще пророчила ему условность и символичность, и совладал с минутным головокружением. Он осторожно, чтобы не разрушить чудесный  мираж, обнял разгоряченный воздух, носящий в себе  такие забытые и такие незабываемые черты Фредди. Изображение напрягло свои контуры, сделало складки и оттенки более отчетливыми и выразительными. Под закрытыми веками Брайану заволокло глаза горячей влагой. Он медленно отстранил от себя волшебство… 

     - Я слышал, тебя назвали волшебником, - проговорил Фредди. – Сначала тот мальчик, которого ты взял в ученики, потом остальные…

     - Я сам такого даже не предполагал, если честно…, - сказал Брайан, смущенно улыбнувшись. – Весь этот звездопад… Он просто был, как огромное вдохновение… которое просто пришло и стало самим мной…

     - Примерно так и должно быть. Хотя бы иногда, - сказал Фредди, рассеянно взглянув на синие дали, реющие вокруг них. – У тебя красивые песни… Я послушал твой альбом и был просто восхищен, – поистине восхищенным шепотом произнес Фредди.

     - Ты слушал альбом?.. – в слегка оцепеневшем изумлении поинтересовался Брайан. – Но как? 

     Фредди тихо рассмеялся, зажмурив яркие глаза.

     - Так… Ты еще такие вопросы задаешь… - сложив руки на груди и разглядывая недопонимающее выражение на лице Брайана, сказал Фредди. – А кто это у нас здесь волшебник? М?..

     Брайан махнул рукой, словно вдруг все на свете поняв.

     - Так ты слушал, да? Тебе понравилось? – скромно, но и с гордостью, переполнявшей его сердце музыканта, спросил Брайан.

     - Я уже не ожидал от тебя такого, - сказал Фредди, внезапно сменив беспечный тон на серьезный.

     - Да я… - Брайан вдруг выронил все слова.

     - Ты – волшебник, - сказал Фредди. – Тебе же сказали. И я говорю. Вот и оставайся им. И живи. Долго…

     - Долго?.. Но ведь…

     Фредди опять улыбнулся, положил руку на плечо Брайана.

     - Пойдем, посидим немного, - предложил Фредди.

     Они подошли к деревянному мостику, вдававшемуся в водную гладь, и, закатав штаны до колен, сели на мостки и опустили ноги в воду.     

     Брайану внезапно вспомнился тот день, когда был открыт памятник Фредди. Было ветрено и пасмурно. Все с нетерпением ждали окончания торжественной церемонии, все поскорее хотели под кров, к чашке горячего чая… Брайан должен был произнести некую почтительную и не лишенную пафоса речь. Он произнес ее с частыми запинками, удерживая листок с текстом, который ветер все время комкал и пытался вырвать из его рук…   

     …Они встали и снова вышли к набережной. Брайан подошел к Фредди и снова ощутил в своих объятьях горячий воздух, который на этот раз уже был напряженнее и словно мягко порывался идти куда-то.

     - Мне надо идти, Брай, - снова глядя в даль, куда-то поверх Брайанова плеча, проговорил Фредди. Он мягко разжал руку Брайана и, положив что-то в его ладонь, сжал негнущиеся пальцы великого гитариста. – Не оглядывайся. Всего лишь несколько минут.

     Видение Фредди покинуло раскаленный до неузнаваемости пейзаж и плавно обошло поле зрения Брайана.

     Брайан чувствовал, что ему нестерпимо палит спину. Лопатки сводило от какого-то ноющего нетерпения, которое зудело где-то в позвонках – обернуться.  Ну, хватит же длиться, хватит…

     Он обернулся. Фредди не было. Тишь, озеро, солнце над водой, памятник. Брайан осмотрел маленькую площадку, на которой еще несколько минут назад стоял оазис волшебства во плоти, хотя призрачной, обошел памятник – никого.

     Неожиданно лучи полоснули воспаленный от света взгляд Брайана, так, что на глаза выступили слезы. Он вспомнил про белый лоскуток, который Фредди дал ему на прощание и про который он совсем забыл в этом одуряющем одноцветье белого сияния. Брайан медленно, словно боясь совершить пугающее открытие в совершенном одиночестве, опустил голову и увидел в своей руке белоснежный кусочек теплой ткани, в который были завернуты несколько желтых нарциссов. Брайан с трудом разжал вспотевшую ладонь, онемевшие пальцы едва послушались. Он развернул обрывок материи, но из-за света, который вдруг стал просто оглушающее ярким, он сначала не рассмотрел, что на нем было написано. Брайан поднес белое пятно к самым глазам. Лучистой графикой там были выведены лишь два слова: Freddie Mercury.

     Брайан крепко сжал в ладонях белую памятку и нарциссы и взглянул на пейзаж с затопленным небом. Он еще долго-долго смотрел на этот вид, собирая разбегающиеся черты его лица в выражение, которое невозможно было бы забыть.    

 

23

 

     Пасмурным будничным утром Сергей стремительно шел по улице, едва избегая столкновений с немногочисленными прохожими. Время, время… Опаздываю… Быстрее же, ну, быстрее…

     Вдруг какая-то девица в огромных очках, делавших ее похожей на стрекозу, резко толкнула Сергея, неловко на него при этом навалившись.

     - Сколько времени? – не спросила, а как-то отчаянно выкрикнула она.

     Сергей мельком взглянул в подслеповатые стрекозиные зрачки и достал часы.

     - Без двадцати одиннадцать, - пробормотал он, не поднимая глаз на стеклянный взгляд полоумного насекомого.

     - Как? Десять сорок, вы хотите сказать? – каким-то истеричным шепотом, с нестерпимо резко взмывающей интонацией произнесла она.

     Сергей встретился взглядом с двумя белыми непрозрачными плошками и теперь уже не мог оторваться от этой липкой серой белизны под толстенными стеклами.

     - Ну вроде так… - механически проговорил он.

     Вдруг где-то над головой, наверно над самым затылком, разбежался глухой, громоподобный раскат. Мгновенно стало почти темно, уши и глаза заложило задыхающейся ватой. Десять сорок. Нет… Сознание, постой…    

     - Да вставай уже, соня!

      Ио вздрогнул. Кто-то сорвал с него одеяло и тряс за плечо. Он боязливо открыл глаза. Перед ним стояла улыбающаяся Эллен. Он осторожно приподнялся на локте.

     Локоть… локоть… Лета… На каком же моменте я заснул?..  

     -  Ты спал целые сутки! Сколько можно! Всю жизнь проспишь!

     - Всю жизнь… - механически повторил Ио. – Я спал… сутки? – Ио недоверчиво скривил губы.

     - Да, - ответила Эллен, протягивая ему Рыжего Беса… - Ты его так крепко прижимал к себе. Я даже приревновала, - сообщила она.

      Ио взял на ладони маленькое тряпичное тельце, окрашенное скромным дневным светом, долго вглядывался в наивные кукольные черты. Потом аккуратно положил его на подушку. Подошел к окну.

      Свиток неба был залит чудотворной лазурью земного дня. Ласточки бросались под самый купол неба. С его солнечного дна вставали башни Города.

(с) Quinta