нет как можно спокойно видеть что тебя искали по всем этим бредовым фразам ужас какой-то. читать просто - тошно и страшно!...
боже дай ей силы все преодалеть
пустыня в тебе свернулась пальцами змеи
пустыня в тебя свернулась пальцами змеи за каждым твоим
одна под безмолвным небо в в центре все земли
я смог бы твоей надежды вновь зажечь огонь навстречу летящей искре лишь подставь ладонь
кипелов пустыня в тебе свернулась
разбитый хрусталь иллюзий не склеить не собрать тепло так легко уходит его не удержать.
нет как можно спокойно видеть что тебя искали по всем этим бредовым фразам ужас какой-то. читать просто - тошно и страшно!...
боже дай ей силы все преодалеть
пустыня в тебе свернулась пальцами змеи
пустыня в тебя свернулась пальцами змеи за каждым твоим
одна под безмолвным небо в в центре все земли
я смог бы твоей надежды вновь зажечь огонь навстречу летящей искре лишь подставь ладонь
кипелов пустыня в тебе свернулась
разбитый хрусталь иллюзий не склеить не собрать тепло так легко уходит его не удержать.
Это цитата сообщения Дядюшка_Эдь Оригинальное сообщение
упс... новая песня! Кипелова!!!
Новая песня группы "Кипелов" просто съела большую часть моего мозга одним укусом. Если быть точным, то первым куплетом. Взглянем на эти гениальнейшие, гениальнейшие строки! Я очень ждал песню "Дыхание последней любви", и вот что получил в итоге:
Пустыня в тебе свернулась пальцами змеи
За каждым твоим движением пристально следит
Разбитый хрусталь иллюзий не склеить не собрать
Тепло так легко уходит его не удержать
Первая же строка просто срывает кору головного мозга. Мое эколого-биологическое недообразование рвется из груди. Где, простите у змеи пальцы!? У меня такое ощущение, что текст просто писала Анна Балашова, причем не то, чтобы на "отвалите от меня", а сильно не выспавшись, после нескольких суток работы над чем-то более интересным
Такое ощущение, в общем, что каждая строка была отдельно выдернута откуда-то, и они друг с другом вообще не связаны от слов "ни разу". Даже... ни пол раза.
дальше:
Твои ангел тебя не слышит сколько не зови
Без веры ты как без ветра — парусник в ночи
Твой голос разнесся эхом и затих вдали
Одна под безмолвным небом в центре всей земли
Пристрелите меня.
Если "где стынет свет и покой" - это в холодильнике, то вот "под безмолвным небом в центре всей земли" это где? Но согласитесь, по сравнению с 1 куплетом - шедевр.
припев:
Боже дай ей силы всё преодолеть
Дай душе бескрылой снова ввысь взлететь
Быстротечны дни, мы наполним их
Дыханием последней любви
По ходу у песни три лирических героя. *как минимум*
намбер ван - абстрактная она, которая вероятно "абстрадалась", потому, как ее "обкусали с трех сторон"... подозреваю, что речь идет о М.Пушкиной. И дай-то бог,чтобы я ошибался.
потом тут идут какие-то мы, которые наполнят какие-то дни "Дыханием последней любви"....
Я знаю как беспощадна и цинична жизнь
Всё то, что в тебе звучало — больше не звучит
Я смог бы твоей надежды вновь зажечь огонь
Навстречу летящей искре лишь подставь ладонь
Третий куплет выглядит обыденно, особенно в сравнении с тем, что было выше. Но строчки просто выносят меня.... своей аритмичностью и какой-то... ну совершенно акипеловской рифмой.
Боже дай ей силы всё преодолеть
Дай душе бескрылой снова ввысь взлететь
Быстротечны дни, мы наполним их
Дыханием последней любви
Ну это мы уже в курсе.
а вот здесь самое интересное
Там на той стороне судьбы
Нет разлук нет печали
Станем прежними я и ты
Чтоб начать всё сначала
зачет пожалуй.
Боже дай ей силы всё преодолеть
Дай душе бескрылой снова ввысь взлететь
Быстротечны дни, мы наполним их
Дыханием последней любви
что я могу сказать? Боже, дай ЕЙ сил, и нам тоже, пожалуйста...
ЗЫ хотя мне лично кажется, что в первом куплете у змеи все-таки кольца. но фифект фикции... сделал свое дело
If you can pronounce correctly every word in this poem, you will be speaking English better than 90% of the native English speakers in the world. After trying the verses, a Frenchman said he’d prefer six months of hard labour to reading six lines aloud. Try them yourself.
Dearest creature in creation,
Study English pronunciation.
I will teach you in my verse
Sounds like corpse, corps, horse, and worse.
I will keep you, Suzy, busy,
Make your head with heat grow dizzy.
Tear in eye, your dress will tear.
So shall I! Oh hear my prayer.
Just compare heart, beard, and heard,
Dies and diet, lord and word,
Sword and sward, retain and Britain.
(Mind the latter, how it’s written.)
Now I surely will not plague you
With such words as plaque and ague.
But be careful how you speak:
Say break and steak, but bleak and streak;
Cloven, oven, how and low,
sсriрt, receipt, show, poem, and toe.
Hear me say, devoid of trickery,
Daughter, laughter, and Terpsichore,
Typhoid, measles, topsails, aisles,
Exiles, similes, and reviles;
Scholar, vicar, and cigar,
Solar, mica, war and far;
One, anemone, Balmoral,
Kitchen, lichen, laundry, laurel;
Gertrude, German, wind and mind,
Scene, Melpomene, mankind.
Billet does not rhyme with ballet,
Bouquet, wallet, mallet, chalet.
Blood and flood are not like food,
Nor is mould like should and would.
Viscous, viscount, load and broad,
Toward, to forward, to reward.
And your pronunciation’s OK
When you correctly say croquet,
Rounded, wounded, grieve and sieve,
Friend and fiend, alive and live.
Ivy, privy, famous; clamour
And enamour rhyme with hammer.
River, rival, tomb, bomb, comb,
Doll and roll and some and home.
Stranger does not rhyme with anger,
Neither does devour with clangour.
Souls but foul, haunt but aunt,
Font, front, wont, want, grand, and grant,
Shoes, goes, does. Now first say finger,
And then singer, ginger, linger,
Real, zeal, mauve, gauze, gouge and gauge,
Marriage, foliage, mirage, and age.
Query does not rhyme with very,
Nor does fury sound like bury.
Dost, lost, post and doth, cloth, loth.
Job, nob, bosom, transom, oath.
Though the differences seem little,
We say actual but victual.
Refer does not rhyme with deafer.
Foeffer does, and zephyr, heifer.
Mint, pint, senate and sedate;
Dull, bull, and George ate late.
Scenic, Arabic, Pacific,
Science, conscience, scientific.
Liberty, library, heave and heaven,
Rachel, ache, moustache, eleven.
We say hallowed, but allowed,
People, leopard, towed, but vowed.
Mark the differences, moreover,
Between mover, cover, clover;
Leeches, breeches, wise, precise,
Chalice, but police and lice;
Camel, constable, unstable,
Principle, disciple, label.
Petal, panel, and canal,
Wait, surprise, plait, promise, pal.
Worm and storm, chaise, chaos, chair,
Senator, spectator, mayor.
Tour, but our and succour, four.
Gas, alas, and Arkansas.
Sea, idea, Korea, area,
Psalm, Maria, but malaria.
Youth, south, southern, cleanse and clean.
Doctrine, turpentine, marine.
Compare alien with Italian,
Dandelion and battalion.
Sally with ally, yea, ye,
Eye, I, ay, aye, whey, and key.
Say aver, but ever, fever,
Neither, leisure, skein, deceiver.
Heron, granary, canary.
Crevice and device and aerie.
Face, but preface, not efface.
Phlegm, phlegmatic, ass, glass, bass.
Large, but target, gin, give, verging,
Ought, out, joust and scour, scourging.
Ear, but earn and wear and tear
Do not rhyme with here but ere.
Seven is right, but so is even,
Hyphen, roughen, nephew Stephen,
Monkey, donkey, Turk and jerk,
Ask, grasp, wasp, and cork and work.
Pronunciation (think of Psyche!)
Is a paling stout and spikey?
Won’t it make you lose your wits,
Writing groats and saying grits?
It’s a dark abyss or tunnel:
Strewn with stones, stowed, solace, gunwale,
Islington and Isle of Wight,
Housewife, verdict and indict.
Finally, which rhymes with enough,
Though, through, plough, or dough, or cough?
Hiccough has the sound of cup.
My advice is to give up!!!
- B. Shaw
PrimaVega порадовала ))) Спасибо ))) If you can pronounce correctly every word in this poem, you will be speaking English better than 90% of the native English speakers in the world. After trying the verses, a Frenchman said he’d prefe...
21
Однажды, в конце лета, Доктор Мэй приехал по делам в Москву. В одни из выходных Брайан попросил приехавшего с ним Бэлл-Рингса найти Ио, чтобы встретиться с ним.
- Мне нужна гора, - заявил Брайан Бэлл-Рингсу. – Здесь есть где-нибудь поблизости высокие горы?
- Может быть, на Урале?.. – неуверенно предположил Бэлл-Рингс, нисколько не смущаясь неожиданным и странным вопросом Доктора…
…Тропинка, ведущая к вершине горы, бесконечно петляла среди камней и цветущих кустарников с колючками, забирая у путников последние силы и подчас создавая иллюзию движения по лабиринту.
- Брайан, а мы не заблудились? – окликнул Мэя Ио, шедший прямо за ним и глядящий временами в его спину, которая своей мягкой белизной слегка растворяла сумрак перед глазами.
Брайан на секунду остановился, чтобы подтянуть на плече то и дело сползавший ремень гитары, отвел лезущие в глаза и задыхающиеся от духоты кудряшки волос. Он поднял взгляд к темнеющей кромке, которая оторачивала вершину горы и, наверно, была ничем иным, как тем же кустарником, что рос по склонам горы, или деревьями.
- Вряд ли, - задумчиво проговорил Брайан, - ведь в любом случае мы находимся в пределах вполне определенной и нужной нам полуночи. Если что, она просто возьмет и подтянет все пространственные отклонения, если мы их допустим. Ей ведь это ничего не стоит.
Брайан еще раз вгляделся в неподвижную каемку на опушке то ли горы, то ли неба… на созвездия, которые то наезжали на истощенный видами взгляд, как будто на них наводили огромную лупу, то резко скользили назад, в причитающуюся им черную цитадель.
После нескольких секунд остановки Брайан и Ио вновь продолжали восхождение. Сквозь густые сумерки, в которых сердце путалось так же, как ноги во вьющихся травах на земле, на них набрасывались острые, сладкие ароматы трав
Наконец едва дышащий после длительного подъема склон закончился, перевалившись через какой-то бугорок, окаймлявший край горы, в ровную поверхность. В лицо налетел темный ветер, хватая обессилевшее дыхание и окатывая его своей мифической нагорной свежестью.
17
…Сергей бежал по темному тоннелю. Тот каменный тоннель был позади, но тоннель ночи продолжался. Холодный воздух с отчаянной яростью жег грудь. Перепонки в ушах чуть не разрывались – вокруг свистел ветер, свистели, казалось, какие-то пули…
Тоннель все темнее и темнее, и словно сужается… Сужается горло, истончаются и без того скупые струи воздушной тьмы… Сейчас уже что-то порвется в груди, какая-то там душа, а вместе с ней и все, что я ношу под сердцем… Струны, вечные, вечные, струны… родник… Уберите этот коридор, умоляю вас… Уберрритееее… Горел асфальт…
Горел асфальт. Да, асфальт горел под ногами, вызвав к жизни старую картинку, из каких-то далеких, баснословно молодых лет. Горел без огня, сгорал начисто изнутри, и это внутреннее горение зашкаливало до вулканического накала, выпячивалось в случайных неровностях и хватало Сергея за подошвы. На ремешках его натруженных кед снова проступила красная влага, но в темноте ее никто бы не увидел…
Горел асфальт. Горели на лету мимолетные искорки, горели мысли. В самый разгар ночи славно горят горы мрака и города, все в огоньках, опутанные оголенными проводами атомных реакторов, что гнездятся по темным углам. Гаражи, гротески по углам, готические тени, глумящиеся гопники. Гибриды грубых, громадных гетто, разросшиеся повсюду, загаженные гниением, гнусавым воем и галлюцинациями. Голь какая-то мифическая в потемках, или просто бред. Гадалки гадают по шкурам гадов, долго ли гордой цитадели стоять под темным солнечным ветром…
Горел асфальт… Грудью на амбразуру города – броситься, загородить город от остальной Вселенной, город-огород зародить. Чтобы кидали в этот огород камни, кидали и разбрасывали… а потом собирали, как роду человеческому на роду написано…
Горел асфальт. Грязь города, несметная не по годам. Из столицы Вифлеемского царства – вновь в село Вавилонское. И вздымается башня города, ах как горда, до самого солнца. Вздымается всей своей жарко дышащей грудью, тянется всеми фибрами башенок, оплавленных как свечи, под древними лучами звезды… Но не достает. Никогда.
Горел асфальт, и Сергей летел в такт его горению, вжившись в его ритм почти с самого старта в грязном болоте бензиновых луж, со скоростью света, которую приписывали его игре на гитаре… Дорога впереди все тоньше и вот-вот уже порвется от напряжения и безысходности движения. Еще… еще…
Отвернитесь… отвернитесь, слышите?! Я… ничто не дается просто так!!! И быть красивым для вас – тоже непросто!!! Отвернитесь, если вы такие нервные и истеричные. Если вы, даже в темноте, не можете смотреть, как я…
Сергей круто остановился и спрятался за какой-то каменной колонной. Рядом тускло горел фонарь на обшарпанном, ржавом столбе. Маврик даже не мог с точностью сказать, что его испугало, бежал ли он за кем-то или это за ним бежали…
Отвернитесь, если вы такие…
Он резко закинул голову назад. Соленые капли на мгновение отразили холодные синие звезды и исчезли в глазах.
Сергей прислонился лбом к необыкновенно холодной колонне и закрыл заслезившиеся глаза. Покровы пота, расползшиеся по всей его коже, быстро остывали, и теперь он сильно дрожал.
Вдруг он заметил у своих ног ярко-рыжий даже во тьме комок и невольно отпрянул. Лета подняла мордочку и сквозь запылившийся луч старого фонаря посмотрела в темные кофейные глаза Сергея. Зеленые кристаллы лисьих глаз снова заострились, чтобы вернее передать жизненно, или, скорее, смертельно важные помыслы.
Маврик неожиданно для себя смутился и инстинктивно отошел за край луча. Лета осталась одна в матовой лучевой плоскости. Она нагнула мордочку, и, поворачиваясь кругом, понюхала землю, очертив, таким образом, невидимую гипнотизирующую окружность, в которую заключила себя. Пошевелив носом у какого-то лежащего на земле камушка, она уселась и замерла.
Сергей невольно залюбовался своей дальней родственницей. Шерстинки, подсвеченные одиноким фонариком, таинственно окаймляли ее тельце тоненьким светлым ореолом. Маврик вдруг почувствовал легкую, успокаивающую теплоту, исходящую из заколдованного кружка, в середине которого красовалась Лета.
- Лисичка… Лиса-лисичка… - шепотом позвал ее Сергей, не зная как следует обращаться к лисе, - лисичка моя рыженькая… Ли…
Какой-то шорох внезапно заставил Сергея замолчать.
…Ли?.. Последний сказанный им слог напомнил о таком родном для него существе, но почему-то в этот раз это напоминание вызвало странное ощущение замкнутого пространства и обреченности.
- Выйди из этого кружка, выйди… Кружки – это плохо… А еще невидимые кружки могут материализоваться… Это опасно… - бормотал Сергей, подходя к лисе.
Он сел на корточки перед Летой и протянул ей руку. Лета подняла переднюю лапку и положила ее на ладонь Сергея. Маврик с любопытством рассматривал острую мордочку, так доверчиво тянувшуюся к его лицу, как будто она знала Сергея давным-давно…
Вдруг шорох где-то поблизости повторился. Сергей насторожился. Он
…В конце пустыря начинались бетонные заборы, заляпанные разодранными афишами. Маврик дошел почти до угла стены и остановился за пару шагов до вертикальной бетонной ватерлинии, слева от которой нелепым хламом торчала бетонная плита вся в ученых слонах и шоу-группах, а справа отчеркивающую кусок непроходимо глубокой синевы.
На него напало негромкое предчувствие. Сначала оно раздавалось тихо и было похоже на поезд, который едет где-то далеко-далеко… Через несколько минут это новое ощущение набрало такой динамики, что почти сравнялось с шумом. Его стало нелегко сдерживать в себе, казалось, еще немного, и это сиюминутное чувство превратится в вечность, лужа станет родником, грохот набежавшего скорого снесет голову, и унесется, и рельсовый путь будет скатан за ним, как ковровая дорожка, и не останется следов, автограф ночного преступления будет убелен луной…
Ли. Да, это она. Сергей вспомнил ее молчаливое, полуэротическое откровение, которое она выдала за признание в любви, тогда, в студии… В тот момент он, казалось, ясно представлял, куда он должен отправиться, хотя то ясное ощущение изображенного пути, которое надышало ему прямо в уши Джексон, совсем не раскладывало перед ним географической карты. А потом он забыл. Да как же он мог…
Теперь он почти чувствовал, что оказался в месте, которое она тогда предсказала. Получалось, как если бы Сергей не кружил в его поисках, а был доставлен сюда, прямо к нему, безо всяких скитаний по закругляющимся аренам сцен и улиц.
Но этого не может быть…
Маврик был странно удивлен этим внезапным открытием. Более того, он не чувствовал ни малейшего физического притяжения, или хотя бы какого-нибудь волнения. Это просто какое-то ощущение сознания, и все, ничего больше…
За несколько минут Сергей был очарован, испуган и разочарован. Он приблизился еще на шаг к маячащей линии, ставшей в мгновение ока заветной и, перегнувшись через борт, посмотрел на густые заросли лазурных сумерек, которые топорщились сразу за зыбкой ватерлинией. Осторожно ступил до самой границы и заглянул в темную пучину, в которую проваливался маленький лабиринтик из бетонных плит.
Через несколько метров взгляду открывалась небольшая арка в каком-то мосте, слепленном прямо из сумерек по образу и подобию смутных ночных видений, которых Маврик чурался в реальной жизни. Сергей прошел в арку и остановился под темными сводами. На выщербленном асфальте зияли растрескавшиеся лужи. Сквозь полумрак на стенах угадывались готические граффити, крупно выделялось слово «классика».
Маврику стало вдруг неудобно от согревшейся на его груди тени, которая обволакивала его теперь с горделивостью питона. Он снова резким движением развернул плечи и сбросил ее на асфальт. Питон тихонько зашипел и уполз.
«А горизонт еще чист…», - прозвенела в голове Ио стрела какой-то случайно пролетавшей мысли. Хотя это была всего лишь ванна…
Ио попытался встать. Ноющая слабость перекатывалась скрипящим шариком по коленным чашечкам. Он волновался. Он знал, что наступил прилив. И он понимал также, что принесшая его луна уже ушла… А до следующего ее прихода надо было еще дотерпеть… если это возможно…
Что-то сдавлено. То ли легкие, то ли само пространство. Наверно, так чувствуют себя те, кто шагает по Луне… Той Самой…
Неуверенными шагами, исподволь подчиняясь закону притяжения, Ио прошел на маленькую кухню. Час заката в разгаре, и небо – цвета «черри»… Солнце украшено абажуром под аморетто, Солнце похоже на тихую лампаду… оно подмешивает аморетто и черри в баночку с хной, которая уже залита кипятком… Сергей, ты будешь пьянящим… как ты сам… каким ты сам всегда был и один лишь можешь быть…
Маврин сидел на табуретке, положив локти на стол, подперев голову кулаком, он в стомиллионный раз смотрел на кремообразную кашицу, пахнущую травой и болотом… болотной травой… Ему внезапно вспомнился эпизод из великой русской книги, в которой ведьма вдыхала запах трав из коробочки с кремом.
Сергей улыбнулся одним уголком губ, так, как умел улыбаться только он.
Ио стоял у косяка и смотрел на него. Сергей оторвался от созерцания своих мистических ассоциаций и рассеянно взглянул на Ио. Лицо Ио казалось таким же беспристрастным и равнодушным, как деревянно-белый кухонный косяк.
- Что с тобой? – Маврин привстал с табуретки и сделал несколько шагов навстречу Ио.
Ио ничего не ответил. Он подошел к Маврину со спины и властным движением ладоней снова усадил того на табурет.
«Как это я…?», - в ужасе переспросил Ио у своих действий. Как?.. Но ведь горизонт был чист… И в то же время зеркало было запотевшим… Или… Или?..
- Лучше снять… Хна сильно пачкается…
13
- Господин Мэй, мы возлагаем огромные надежды на ваш неординарный интеллект…
Новый директор британского астрономического общества, весьма странный зеленоглазый человек, говорил о каких-то совершенно невозможных вещах. Более того, он говорил о Брайане как о единственном человеке, способном претворить эти идеи в реальность. Брайан мог поклясться, что его одурачивают. Ему наконец удалось выдавить из себя затравленную полуулыбку.
- Я все-таки не понимаю, о чем вы говорите. Я ведь не чародей какой-нибудь. Я, к вашему сведению, ученый-астрофизик. Моя специализация…
- Вот именно, господин Мэй, - тихим шепотом произнес Бэлл-Рингс, улыбаясь по-чудесному добрыми карими глазами, - именно поэтому. А еще…
Бэлл-Рингс смущенно улыбнулся и, достав из-за спины букетик желтых нарциссов, протянул его Брайану.
- It’s a kind of magic... – здесь голос Бэлл-Рингса дрогнул и покачнулся. Эти слова словно передавали горячий сакральный смысл, который Бэлл-Рингс пытался передать, но не мог.
- Don’t take offence at my
11
Ночь. Тихо. Над Москвой расположилось северное сияние. Просто наползло откуда-то, может быть, даже с севера, и разрослось разноцветными кристаллами по державному поднебесью, и приняло форму хитрых, слегка косящих глаз…
Лета сидела на подоконнике, и ее неподвижный взгляд охватывал новогоднее зарево сразу и целиком, заглатывая хвост путеводной апокалипсической кометы. Лохматая звезда кружила по звездному полю, как затравленная лисица, помахивала огненным хвостом, осыпала искрами древние башенки и крыши, засиженные воронами Ночного Дозора. Кометы, астероиды, ядерные лучи… путеводителем по Апокалипсису могло оказаться все, что угодно…
Внезапно чернота под северными кристаллами разразилась вспышками гигантских бенгальских огней. Вороны с картавыми воплями взвились над глухими ударами курантов и скрылись в отблесках полярной зари, напарываясь второпях на белоснежные выступы морозного частокола. Заостренные лучики изгороди прыгали, как скользящая диаграмма, выплясывая вокруг мечущейся кометы. Раскаленные колья неслись клином, перестраивались и струились в новом раскладе. Астероиды, летящие в гулкой, взрывчатой темноте, с издевкой подмигивали испуганным звездочетам, глядящим в небо и надвигающим колпак с кисточкой обратно на вспотевший лоб…
Древний свиток неизбежно давал трещины, которые шли все вглубь Вселенной. Трещины шли по орбитам планет и ядрам звезд, протыкая их насквозь. Планеты сгорали, звезды ломались и падали, путеводные кометы Конца Света заметали своим шикарным хвостом непомерные грехи человечества.
Господи, мы отречемся от нолей и единиц! Мы обещаем! Только поймай, поймай в свои ладони астероид! Не дай ему разрушить наши ноли и единицы. О нет… Куранты… это молитва. Молитва на сон вечный грядущий…
Все, все могло иметь свой победоносный путеводный смысл Откровения…
…«Звезда моя путеводная», - с трепетом, теплящимся в самой сердцевинке существа, думал Ио, поглаживая длинные рыжие локоны Эллен. Их ровный матовый блеск заливал теплотой всю подушку, подсвеченную чудной сказочной лампой на стене. Он касался жарких, ненаглядных прядей, вглядываясь в спящее лицо любимой. В последнее время он видел ее все реже, но тревога за нее никогда не оставляла его.
«Она тоже рыжая. Всегда. Тоже. Зачем», - в сотый раз думал Ио, вспоминая образ Сергея. – «Они… они все такие разные… но я… я их всех люблю, каждого по-своему… Я точно знаю вам цену. Вы – бесценны. Это ваша – бесценность… Никому я вас не отдам. Никому…».
9
…Время исподволь продолжало свой путь. Никто не знал, когда главные режиссеры скажут «стоп, снято», и каждый день часы и даже будильники заводились вновь и вновь. Это отчеканенное постоянство было на руку тем, кто привык существовать в красивом, грациозном синхроне с обстоятельствами. Все продолжали подчиняться условному распорядку мелких событий, на которые беспощадно кромсался каждый день.
«Заведите будильник на конец света», - шептали про себя слабые душой, устремив остановившийся взгляд в неизвестном направлении. Их мольба вместе с капельками дыхания оседала на ближних, разнося меланхолию и новую породу в энный раз мутированного гриппа.
Их мирки были обиты мягким, уютным велюром. В уголке мирка, на месте подписи художника, стояла чашка горячего кофе. Ласкающийся к рукам и сердцу велюр и чашка кофе со сливками были ключевыми элементами в типичном квартирном натюрморте. Но иногда этот не произносимый вслух, но популярный слоган тех дней… «заведите… будильник…» (можно было затыкать уши – смысл бил на поражение изнутри, и продолжение было уже знакомо)… этот слоган… вдруг запрыгивал в сознание из какой-то мимо пробегающей мысли и прямо с порога выкрикивал свою суть в самое ухо - изнутри. Изнутри – в этом была самая подлость. Рамка сваливалась. Чудесная акварель летела на пол. Чашка разбивалась. Кофе заливало прекрасный велюр…
Они просили завести будильник на конец света. Скажите, как угодно. Например… 10:40 по Москве: Апокалипсис. Лучше заснуть до…
Они боялись встретить апокалипсис в кажущейся бессознательности сна. Они сомневались в чудодейственной силе Бреши.
…Время звало на исповедь и толкало на поиски. Те, кто от страха не прятал часы-будильник, заворачивая их в три одеяла, вынюхивали запахи ветра и следов на ледяном полу мостовых, как только принимали в подкорку дозу импульса осознания. Некоторые совершенно внезапно переезжали в другие районы, города и даже страны. Одни уезжали в сельскую местность, где была полузаброшенная дачка с засохшей яблоней в садике, и начинали наводить подобие порядка, строя заборчик и вскапывая мерзлую землю. Они понимали, что придут сюда. Тогда. Потом. Придут сюда…
Другие останавливались у какого-нибудь фонаря, уголка здания или зазубрины в мостовой, мимо которых каждый день пролетали, не замечая их и краем глаза. Останавливались и непроизвольным усилием краеугольного инстинкта понимали, что… что… ( ).
…Время летело. Ноябрь
6
Часов в девять утра Брайан надорвал веками бежевую кромку беспокойной дремоты. Солнце как-то уж слишком безжалостно ударило по покрасневшим глазам. Брайан быстро захлопнул слезящееся зеркало души.
Последний раз он просыпался накануне рассвета. Ему снилось, что Пол подставил ему микрофонную стойку под колени, когда он брал разбег по сцене с гитарой наперевес. Улыбка Роджерса внезапно показалась Брайану чудовищным оскалом, короткая щетинка на подбородке напомнила… Нет! Брайан со всей силой сонного сознания отрекся от внезапно вспомнившегося, прямо во сне, апокалипсического комикса, но не успел отпрыгнуть от холодного, горизонтально проложенного блеска растопыренной у подножия стойки. Кроссовки неуклюже шаркнули по полу, и этот скрипящий звук, казалось, заглушил звуки We are the champions…
Брайан споткнулся, чтобы упасть. В последний момент какая-то упругая сила резко дернула его за рубаху на спине. Он почувствовал себя войлочной куклой, но не подал виду. Выпрямился и по инерции поправил осанку. Та же самая сила легонько пихнула его под левую лопатку. Хотя толчок был несильным, сердце покрылось капельками кровавого пота, а потом похолодело. “Cause we are the champions of the world”… Red Special на руках молчала. Все молчало.
Он обернулся, хотя он и так уже знал, кто потянул его назад. Фредди, вот такой, каким он был в последнем концертном 1986 году, стоял к нему боком, и искоса поглядывал на него.
«И чего это вы нарисовали на обложке No-one but you
События, описанные в этом фанфике, является вымыслом автора.
-----------
Все условно, потому что символично. Все символично, потому что условно.
Город, стоящий у Солнца
Тихонько тикали часы, шуршали и скреблись секунды в часах. Время, времечко, дорогое, не уходи. Без тебя плохо, без тебя будет незнакомо и непонятно, страшно.
Лучик сентябрьского солнца бесцеремонно отодвинул палевую шторку и скользнул на циферблат. Часы напыжились, недовольно надули циферки. Трык-трык, трык… Каждое мановение стрелки давалось все труднее – луч тормозил секундную. Еще несколько секунд и – тррррык – стрелка споткнулась и умолкла.
Ио вздрогнул. В голове вылупились какие-то непривычные мысли, мысли, только прикидывающиеся знакомыми. Две ноты, на которых прыгало разлюбезное времечко, отдавались в мозге. Теперь ноты заглохли. Боль продолжала колупаться в мозге, боль заигрывала с ним… Скорлупа кровавая валяется, фу…
Перед глазами маячило сияние монитора. Рябил новым сообщением значок аськи. Ио слегка задремал перед компьютером, а теперь налетевшая после ухода стрелок тишина тряхнула его, тормошила и расклеивала ему слипавшиеся глаза. Наглый лучик рванул под ресницы.
- Что за черт…, - Ио вспомнил вдруг, что никаких часов со стрелками в его комнате не было, были только электронные, вечно безмолвствующие. Он обернулся, глядя в ту сторону, откуда, как ему казалось, доносилось сквозь дремоту охрипшее тиканье часов. Ничего не было, кроме стайки лучей, кружащихся сквозь перелистываемое ветром дерево во дворе и колеблющуюся шторку.
Ио совершенно точно знал, как это должно было произойти. На тот случай у него существовала своя собственная, славно прижившаяся в его голове теория. А запасной не было. И он даже не допускал и мысли о том, что могло быть иначе. Приходилось надеяться на то, что было, общаться с этой идеей и пить с ней вечерами чай, чтобы задобрить. Чтобы ночью и на порог сознания не смела
Мне опять сегодня приснился Эддичка *не знаю уж какой смайл тут поставить*. Снится стабильно этак раз в месяц, в два. Внешности -любой, как будто наугад взятой сном, а наутро помнится только нечто смазанное... Всегда какая-то печаль и сказка. Таинственность... И всегда мне смутно очень жаль, что я так и не встретилась со своим героем. Все равно приходит. Ио. Который был моим героем...
ну вот, я дописала наконец этот фанфик!!!)))) хыхыхыхыхы))) но что мне делать с этим маленьким слэшевым эпизодом, а?? как давать маме читать?) ведь она первая читает все мои творения, всегда первая... ыыыы.... убрать его нафик что ль, а???!!!! %%%
Наломать устоев, дров наломать
Да в печку – чтобы жарче горела,
Добровольным выкрестом жизнь коротать
И гордо думать: «Я знаю пределы!»
Ну да, все мы можем хоть что возомнить,
Голову обесцветив окисью книжной.
Можно верить в Бога и грязью следить,
Потому что у нас слишком разный Всевышний.
Передернешь еще одну карту – пусть!
Ну, отыграешь пустырь своей зоны,
Апокалипсиса чтиво, хвост лисий и грусть,
Чтобы картечью ее сбить со всех горизонтов.
Ну, почитаешь, чтоб слышал весь храм,
Выдержки из тоталитарного рэпа,
Поставишь всех теток, баб, дев по рядам,
Обреешь их наголо в своем гетто.
И пусть продолжают идею СС,
Но только на нашей березовой почве,
Средь наших программных АЭС, СЭС, ХУЭС,
Пока у них сучья дыра кровоточит.
И пусть продолжают идею родства,
Хоть эволюция довела мир до бреда;
Аня, мне почему-то хочется,
Чтобы галактики наши не были чуждыми.
В одиночку нам слишком легко пророчится,
А звезды наши должны быть кому-то нужными.
Я не знаю, что потом станется
С надменными Кассиопеями и их орбитами.
Вдруг метафора, как и я, обманется
И испустит дух над смыслами скрытыми?
Да, я ставлю на символ многое.
Вознесенье сна над абстрактной дальностью
Увлекает меня в свое логово –
Помолиться на лики реальности.
И я не равняю эти значения
На ваши существительные и имена нарицательные;
Я не расторгну вашего обручения
Знаком во фразе «Пойми!» восклицательным.
Я и люблю вас такими, как есть –
Растворенные взвеси без всяких примесей…
Но едва получаешь метафоры весть,
Понимаешь – галактику в люди не вынести.
Ваши челочки, бутсы, пятерки и двойки…
Я люблю понятие вас и его воплощение!
Мэрилин, Элли, Каллисто,
А может быть, просто Ленка
С какой-нибудь Марьиной Рощи,
А может, Бродвея, не спорю…
На кисточке акварелиста,
В порыве парашютиста,
Бросаешься, со звездами попеременке,
Падая в голубую глубь
картин и небес. Содрав коленки,
Ты не становишься проще.
В своем тупике полнощном
Ловишь фонариком тень свою с горя
И иногда мотыльков серебристых.
Мэрилин, ранит, слышишь ли, ранит…
О двух глазах из мозайки
Хамелеон, и о нескольких душах…
Куда тебе столько их, право…
Шоу в открытом ветрам балагане,
У стадиона Фредди; в нирване
Ты засиделась, а после все стали – незнайки,
Культ личности прикрутил гайки…
Сидишь и не вынешь из мозга бируши.
А мне, когда после дождя я найду свою сушу,
Хотелось тебя бы спросить: «Мне налево? Направо?»
Но
Пасха. Ранняя и холодная. И не было капели, перестукивающей по веткам, не было воздуха, пахнущего сырой землей и разносящего сладкое гудение колокола. А я почему-то представляла пасхальную ночь именно такой и такой ее и хотела пережить. Это как в «Докторе Живаго», и как в стихе «На Страстной». А в общем-то…
У нас в пяти часах от Екатеринбурга есть город (а на самом деле деревня) Верхотурье, который называют духовным центром Урала (вроде бы). А еще не очень далеко от Верхотурья село Меркушино, где жил святой Симеон Верхотурский. И там собор стоит, красивый-красивый. В одном зале там есть вход в подземелье по каменным ступеням и там в крошечном гротике колодец и святой источник, и там можно воду пить, и вообще волшебно…
Выезжаем на своей машинке в пять вечера, водитель совершает крестное знамение в начала длинного нижнетагильского тракта, и мы едем. Слушаю HIM и Арию. Потом до меня доходит, что Хим еще куда ни шло, но Ария в такой день… и я убираю наушники.
Заснеженные еще поля, там еще порядком снега осталось, так как зимой много выпадало. Елки, зеленые и пушистые, а ближе к северу становятся чернее, длиннее и очень узкие. Ветки отсвечивают каким-то сиреневым и розовым. Солнце падает долго, по ходу ищем поле, так как я хочу сфотографироваться в пиджачке на фоне снежного пространства. После захода солнца сфотали меня на фоне поля. Тихо-претихо.
После захода солнца темнеет быстро. И уже в темноте мы выезжаем на верхотурский поворот. Глушь и елки. И поля, огромные близ Верхотурья. И редко – огоньки. Подъезжаем к Верхотурью. В Крестовоздвиженском соборе светятся все окна. У старинных 400-летних стен церковного двора машины и автобусы – люди приехали на службу. Но наша цель – Меркушино. Едем по темному Верхотурью. Деревянные темные домики и огоньки, старые развалившиеся часовенки. Тишь и глушь, и огоньки… Теперь я уже отчетливо различаю звезды, и, глядя на них, почему-то не могу не думать об Ышке. Думаю о ней. Думаю, кто она такая, и почему так притягательна. Не могу не думать о ней, глядя на звезды. Может быть, это потому, что она тоже на них смотрит, и на те звезды тогда смотрела? (Ышка – это моя муза, прим. автора).
До Меркушина еще час езды. Думаем, есть ли там служба. И что если нет, то обратно в Верхотурье не поспеем. Проезжаем мелкие сельские церквушки. В них темно. Лебедева, Пинягина, Костылева. Это у них такие названия деревень – хутора в несколько домов. И вокруг – темные поля. И небо. И звезды. Слушаю рассуждения о происхождении названия Меркушино. Вспоминают людей с такой фамилией. Я молчу.
Меркушино. Приехали. Собор со светлыми окнами. Приехали как раз к началу службы. Народу было не так уж много, можно было спокойно ходить по собору, и совершенно нормально дышать. Собор. Две люстры – над входом и над алтарной частью, которые приковали мой взор на все время нашего там пребывания. На кольцах укреплены не просто свечи или лампочки, а… свечи в стеклянных красных и синих чашечках, прохожих на цветы. Если бы вы только знали, КАК это было красиво и волшебно. Синий и красный – священные цвета, но кроме этого они еще чудно смотрятся, когда внутри огоньки, и их множество. Свечи. Ставить свечи. Я не могу концентрироваться на молитве. По крайней мере, в храме. Я не знаю почему. Просто вспоминаю всех близких и хороших в своей жизни.