«А горизонт еще чист…», - прозвенела в голове Ио стрела какой-то случайно пролетавшей мысли. Хотя это была всего лишь ванна…
Ио попытался встать. Ноющая слабость перекатывалась скрипящим шариком по коленным чашечкам. Он волновался. Он знал, что наступил прилив. И он понимал также, что принесшая его луна уже ушла… А до следующего ее прихода надо было еще дотерпеть… если это возможно…
Что-то сдавлено. То ли легкие, то ли само пространство. Наверно, так чувствуют себя те, кто шагает по Луне… Той Самой…
Неуверенными шагами, исподволь подчиняясь закону притяжения, Ио прошел на маленькую кухню. Час заката в разгаре, и небо – цвета «черри»… Солнце украшено абажуром под аморетто, Солнце похоже на тихую лампаду… оно подмешивает аморетто и черри в баночку с хной, которая уже залита кипятком… Сергей, ты будешь пьянящим… как ты сам… каким ты сам всегда был и один лишь можешь быть…
Маврин сидел на табуретке, положив локти на стол, подперев голову кулаком, он в стомиллионный раз смотрел на кремообразную кашицу, пахнущую травой и болотом… болотной травой… Ему внезапно вспомнился эпизод из великой русской книги, в которой ведьма вдыхала запах трав из коробочки с кремом.
Сергей улыбнулся одним уголком губ, так, как умел улыбаться только он.
Ио стоял у косяка и смотрел на него. Сергей оторвался от созерцания своих мистических ассоциаций и рассеянно взглянул на Ио. Лицо Ио казалось таким же беспристрастным и равнодушным, как деревянно-белый кухонный косяк.
- Что с тобой? – Маврин привстал с табуретки и сделал несколько шагов навстречу Ио.
Ио ничего не ответил. Он подошел к Маврину со спины и властным движением ладоней снова усадил того на табурет.
«Как это я…?», - в ужасе переспросил Ио у своих действий. Как?.. Но ведь горизонт был чист… И в то же время зеркало было запотевшим… Или… Или?..
- Лучше снять… Хна сильно пачкается…
Ио наклонился над Сергеем, ища самую верхнюю пуговицу на его рубашке. Нашел. Почти у самой ямочки на горле… Украдкой коснулся ее мелкого донышка – зубец, идущий вдоль сухожилия на шее, моментально заострился…
Что… Что я делаю… Не может этого быть… Не должно… Сережа, прости меня… Я не…
Но небо уже запотевало. Синева покрывалась мелкими, частыми капельками тяжелой испарины. Да, небо, испарись… Не виси такой тяжелой невесомостью… Меня уничтожит своим давлением эта нестерпимая легкость твоя… слабость…
Ио расстегнул все пуговке на полосатой рубашке Сергея, осторожно стянул ее, как будто боялся порвать ее или каким-то немыслимым образом поранить Маврина.
Ио внезапно почувствовал, какой горячей стала слюна во рту. Он изо всей силы прижал язык к нёбу, пытаясь раздавить это ощущение. Но оно только начало нарастать.
Тише, Ио… Успокойся… Больше тринадцати не даст никто…
«Что?! Откуда…», - стайка зависающих в сладком оцепенении мыслей встрепенулась. Тройка, а затем и единица въехали в горячечные помыслы опять же не спросясь – с левой стороны… Больше тринадцати не даст никто. Мысль о каком-то дурацком аукционе пробежала на высоченных, жутко болезненных каблуках по мозгу и выбежала, хлопнув дверью.
Губы Ио скривились от незаслуженно влепленной загадки. Она горела, как пощечина, на сознании, которое жертвовало своим сокровенным откровением во имя этого ускользающего рыжего огня… Сознанию претили тайны, оно хотело простоты и открытости… Больше тринадцати не даст никто. Откуда, черт возьми, взялись эти непонятные слова?!.
…Ну что ж, тринадцать так тринадцать. Возьмем за тринадцать. Возьмем. Небеса. И все, что ими сделано… Запотевшие небеса…
…Ио водил губкой по волосам Сергея неторопливо, потому что в другом темпе ему бы не разрешил его красить никто – ни время, просочившееся под губку, чтобы поймать немного прохладной нежности, ни эмоции, ни само запотевшее небо, которое одно имело значение сейчас, прикрывая двумя лазурными крыльями их двоих…
- Корни прокрась хорошенько, пожалуйста, - каким-то отстраненным, как показалось Ио, тоном тихо проговорил Сергей.
Достаточно красить одни лишь корни… Но Ио не мог отказать в удовольствии ни себе, ни эмоциям окружающего пространства, ни времени, скользящему за губкой в его руках…
Жидкие хвостики Сергея, насыщенные жидким веществом, выглядели жалко и трогательно. В Ио вдруг всколыхнулось теплое, щемящее чувство от осязания этих влажных, тепло-коричневых прядей.
Лисеночек мой… Рыженький… Чудо… Солнышко лесное…
Ио проводил губкой над ушами Сергея, как бы ненароком задевая кончиками пальцев краешек ушной раковины. Тссс… Тссс… - Ио просил помолчать кого-то, кто словно отбирал у него толику этой драгоценной созерцательно-деятельной тишины.
Тсссссс… Еще… Еще тише… Не слушать время… Хотя бы сейчас… Только чувствовать… как запотевает небо…
Рыжие волосы… Мокрые завитки на шее Сергея… До самых ушей… Завитки на шее… На его шее… Завитки…
Сергей повернулся к Ио. Ну вот и все. Вечно стоять за спиной нельзя. Вот они… Его глаза… Цвета кофе без молока… И… без сахара…
Ио смотрел из-под опущенных век, из-под опущенной головы, из-под опущенного мироощущения - на ЕГО глаза. Хотел стряхнуть жгучее оцепенение… Он отвернулся к стене и проскреб по обоям ногтями, жалея, что у него не было лисьих когтей.
Внезапно пульс его мозга дернулся и пошел с новой частотой. Он почувствовал его приближение. Бесшумное. Тссс… Только не спугнуть, не спугнуть это.
На какое-то мгновение Ио показалось, что он отчетливо увидел на месте лица Сергея хитрую лисью морду. Лета?.. Какая Лета…
Они смыли хну под тазиком. Свежепозолоченные волосы расплывались по воде, как гибкие живые лучи.
…Глаза Сергея… темные… кофе без молока… и без сахара… подсыпать бы в них сахарку… и размешать… сладкий мой…
…Черное кофе закипало медленно на огне догорающего заката. Оно слабо светилось уставшей грустью…
…Сергей приблизился к Ио, преодолевая легкое сопротивление идентичной полярности – лиса к лисе, и затем уже переходя границу, за которой начиналось действие силы притяжения, сопричастного благословенной их похожести. Ио уже отрекся от реальности, и просто ждал когда она поймет это и уйдет сама…
Кофе почти закипело, хотя закат уже угас… Сергей улыбается мягким, добрым светом, стягивает с себя оставшиеся путы. Ио бросает беспомощный взгляд в его глаза… Кофе… горячий… уже кипящий… улыбка уводит в чертоги темного, палящего солнца…
Сергей легонько подталкивает Ио в спину… мягкими, но настойчивыми ладонями… к кровати. Чистый, словно накрахмаленный лен простыни саднит жгучей сумеречной белизной. Жестко и жарко…
Кофе закипает, достигает самых краев, поднимаясь, и выливается в раскаленное пространство. Позолоченные пряди просвечивают волнистым светом от настенной лампы. Золото… рыжий… бесенок… Сколько же в этом сумасшедшей умиротворенности, лучистой тьмы, бесноватой мудрости… Запотевшее небо. Просто дышащее третьим дыханием. Третьим. Ведь три – священное число…
…Кончиком безымянного пальца Ио обводит контуры острых росчерков на правом плече Сергея, затягивая эти неправдоподобные моменты… Вот линия идет, идет… И кончик пальца собирает медовую пыльцу с пушистых золотых волосков на плече… А потом всегда можно вернуться… Ведь эти линии – это не время…
Пыльца на кончике пальца… Ио обводит последний клиновидный штрих, напрягшийся от скользящей нежности, и слизывает терпкую пыльцу с подушечки пальца… проводит губами по светлым медоносным тычинкам на мускулистом плече…
…Ты такой прекрасный… Я миллион раз уже терял пульс, любуясь тобой… На сцене… ты не похож ни на кого… Рыжий…
Ио рассматривал морщинки на лице Сергея. Вот одна… идущая по щеке и очерчивающая рот… и еще одна такая же… Влажные морщинки… янтарные капельки пота… янтарь в волосах…
Все… вот они – двое… И все-таки два – священное число. Еще более священное, чем три…
…Ио взглянул в глаза Сергея… теплота, теплота… Кофе… С сахаром…
15
…Крупицы чая выплыли из разорвавшегося бумажного пакетика в зарево кипятка, порхнули по искрящейся коричневой жидкости и притворились, что улеглись на дно.
Сергей инстинктивно поводил ложечкой по дну стакана. Сверкающая янтарная влага была чуждой и крутилась вихрем высыпавшихся чаинок только по предписанию наивных капризов фан-клуба и мучительного политеса. Сверкающий лимонный взвар был чуждым и неуютным, совсем не таким, как дома…
Отчужденно и далеко-далеко от сердца и засыпающего разума дребезжала временами ложечка. Эти гастрольные ложечки дребезжат, разумеется, на свой манер. Не как дома, не как в гостях, не как в студии… Они похожи только на ложечки, которые выдают в вагоне российской железной дороги, но совсем немного, а вообще-то они, как и любая уважающая себя вещь, походят чаще всего на самих себя.
Взболтав водоворотик чайных крупиц, Сергей вынул горячую гастрольную ложечку и положил на стол. Он сидел тихо-тихо, и хотя он размешивал чай, подписывал картинки, перебирал браслеты на запястьях, слегка наклонял голову и даже дышал… он казался совершенно неподвижным. Его движения, казалось, тормозили в пространстве, напоминали замедленную съемку. Он даже не знал, что был прекрасен во всех ракурсах, доступных взгляду окружающих. Он делал это абсолютно исподволь и нисколько не напрягаясь – то есть был прекрасным. Да-да. Хипповатая эстетика его образа держалась в то момент на механизме саморегулирующегося имидж-билдинга. Бессознательный контроль, совершенно, кажется, бессознательный… и на высшем уровне…
Да, они такие маленькие, такие вредные и упрямые, такие прямо фан-клуб… Они непременно усядутся рядом, непременно кружком, да-да… И будут стягиваться ближе…
Сергей незаметно поморщился. Незаметно – это затем, чтобы никто не видел. Он начал это делать с недавних пор и уже прилично наловчился скрывать отупляющую усталость и зудящее беспокойство бессонницы в вынужденной бодрствовать голове.
Еще немного, еще совсем, совсем немного. И я уйду. Один. Сквозь этот их так уютно стянутый вокруг меня кружок. Сейчас я встаю и ухожу… плавно. Я оставлю этот стакан для чьих-то розовых губок… Хи… Ну пусть потешатся… И проследят за мной… проведут объективом за парчовым шлейфом звездной пыли… который струится за мной… осторожно, не пролейте ваш чай на мой шлейф… он и так уже порядком засалился от ваших взглядов… да, вот он я… и вот я ухожу…
Сергей украдкой просочился в полутемный коридорчик, в углу которого на стене висело большое расплывчатое зеркало. Он устало опустился в уголок, прислоняясь к плечу своего отражения. Никого нет. Как хорошо…
Он плавным движением откинулся спиной к стене; кисти рук бессильно повисли с полусогнутых коленей…
Можно, я полюбуюсь на свое отражение вашими глазами? А то я стал немного близорук в последнее время… Можно, да?
Из глубины зеркала что-то тихо хихикнуло. Маврин насторожился. Его обожаемое отражение спокойно расплывалось по глади невозмутимого зеркала. Казалось, оно на века было высечено в поверхности зазеркалья, как в каком-нибудь граните или египетской пирамиде… Небрежное изящество, безвольная грация очертаний, обведенных грубоватой джинсовой тканью, вытягивались в пространстве двух тонов – черного и белого. Их оттенки чередовались без всякой системы, без чувства цвета. Они просто лежали, как плод вдохновения чьего-то влюбленного взгляда. «Нет, никак не любящего»,- автоматически подумал Маврин. – «Всего лишь влюбленного. На что еще может рассчитывать одно лишь отражение, одна лишь его поверхность?.. На какую глубину?..».
Светотени произвольными наложениями расцвечивали изгибы завернутых рукавов, швы на условно синей джинсе… ниточки, кое-где беспомощно торчащие из шовчиков, уставших от гастрольных тасканий … рубчатые складки ткани в сгибах коленей и в… ах, взгляд запрокидывал голову, неуклюже покрываясь условно розовой краской… плоть ремешков… блеск металлических клепок был условно блестящего цвета, а на самом деле отливал пушистыми бело-черными разводами, как на акварели, изображающий влажный день мартовской оттепели… дальше и дальше… взрезанную помятостями зыбь майки, углубившиеся тени между ней и бортиками джинсовой курточки, балансирующие между глубинами и отмелями монохромного звучания темных и светлых окрасов, когда волны дыхания, поднимавшиеся из глубин прекрасно одинокого человеческого существа, любующегося своим отражением, слегка изменяли контуры материй, обводящих полусонную в испытующей неподвижности модель… шея… бугорки гортани, тонко всхлипывающая жилка у самых нежных хрящиков… под самыми резцами вычурного рисунка, тянущегося зазубренными язычками из подслеповатых полутеней и теней джинсы и прочей ткани… на полусвет и свет… дальше и дальше… лицо, запрокинутое слегка назад… кожа… непонятно, откуда берет начало ее цвет… из света или из тени… губы, подведенные каким-то третьим тоном, не черным и не белым, не известным не только художникам и фотографам, но и самому высшему разуму… третьим существующим в природе тоном, не поддающимся описанию, искусственному получению, изучению и распространению… способному только лежать только на губах только Сергея Маврина… тииииише… это секрет… большой секрет… чуткие шелковые морщинки, мелькающие на лице… мельчайшие гранулы микроскопических капелек пота… условно блестящий цвет… опять… черты, подведенные тонким перышком безызвестного ваятеля, того, кто закладывал необратимо художественный и непосредственно пленяющий смысл помимо хромосомного родительского благословения… полуприкрытые глаза…
Внезапно в образ, взлелеянный многочисленными зеркалами, бросился крошечный юркий камушек. Мелкие каемочки волн побежали суетливыми кругами. Изображение расстроилось. Светлые брови растушеванного сумерками изваяния встали трогательным домиком. Темные глаза углубились, встревоженнно распахнулись…
На пороге двухмерного пространства стояла женщина в темной одежде и нарушала только что успокоившуюся гамму безымянных оттенков.
- Вика?.. Ах да…, - пробормотал Сергей, слегка приподнявшись и, таким образом, разрушив хрупкую паутинную громаду полутеней, убаюкавших его. Стало неясно, состоит ли Сергей из светотеней или это светотени состоят из него.
- Мы тебя потеряли, - прошелестела Виктория по-деловому встревоженным шепотом.
- Мы тебя потеряли… - едва разборчиво отозвалось эхо голоса Сергея, - какие ужасные слова… Ты хоть понимаешь, что они значат? – он остановил темный луч зрачков на фигуре, наступившей изрядной толикой темноты на его стройную композицию черно-белой радуги.
- Сережа, ну о чем ты… - Виктория устало оперлась о косяк двухцветного маврикова мирка. – Я знаю, что ты не спал… Выспишься сегодня… наверно… - проговорила она каким-то словно виноватым голосом.
- Наверно, говоришь? Вот именно, что «наверно». Наверно ты ничего не знаешь, - распевным полуголосом пробормотал Маврин, взглянув на Вику безжалостным оценивающим взглядом. Он старательно отсутствовал в необъяснимо скучном диалоге.
- Там еще народ подошел… Я понимаю, что… Но мы обещали…
- Я знаю. Это ты про кружок, - нехотя выныривая из забытья, пробормотал Маврин. – Осадный такой кружок…
- Это ты о чем?.. – Виктория понимающим взглядом окинула безупречно грациозную фигуру Маврина, только на очертаниях которой покоилась дремлющая усталость.
- Понимаешь… Кружок – это у них такая стратегическая позиция… которая почти исключает возможность моего побега… и давит на голову… - негромко рассказывал Сергей, казалось, самому себе, бредя коротким коридорчиком, который был удлинен до бесконечности огромными тенями, ползущими со стороны столпотворения…
Виктория тяжело вздохнула, провожая взглядом спутанный рыжий хвостик волос, покорно уходящий в плен «кружка».
…Последние автографы начертаны. Завязаны глубокомысленным, сводящим с ума узлом. На память. На память только так и завязывают, иначе зачем же эту самую память утруждать. Помучается от капризно навороченных петель и сохранит навсегда, потом благодарна будет. Пусть помнят и знают, что недаром сегодня сюда пришли. Подсознательно будут знать. А ключик у меня. Золотой ключик, да… или, как они говорят, рыжий… Хи…
…За порогом тесного клуба Сергею почудились прохладные, умиротворенные сумерки. Он ступил в них, пробуя на ощупь консистенцию полумглы. Да, так оно и есть. Прохладный и умиротворенный. Заброшенный полуиндустриальный скверик. Провинция галактики Вселенная… Глушь. Такая, что и впрямь оглохнуть можно. Тишина. Такая, что и утихнуть вполне станется с каждым… Тссс… Может, здесь поблизости есть и Брешь… Только тихо… не хорохориться по пустякам…
Расширенные от последождевой влаги капилляры воздуха слабо пульсировали у самых висков Сергея. Прохладно и влажно. Так просторно в маленьком пространстве…
Внезапно разгоряченный влажной прохладой воздух накатил на Сергея и, запрокинув его голову, прокатился едва осязаемыми губами по его сдавленно дышащей груди, коснулся подсохших розовых губ и замер в уголке рта. Невольная пауза в движениях и… Воздух сжал плечи Сергея, как будто хотел насытиться сухим, горячим жаром его существа, еле теплящегося последними остатками сил. Прильнул к нему и начал стягивать с него взлохмаченную джинсу, которая после долгих цветоисканий наконец-то обрела свой естественный колер.
Несколько секунд Сергей обливался этими сбивчивыми поцелуями, которые темной влажностью горячили его лицо и открытую грудь. Украдкой от лучиков света, пробегающих сквозь случайные щели дверей во всеобщих сценических декорациях, он подставлял шею под неожиданный порыв стихии…
Внезапно он насторожился. Один светлый лучик начал выпячиваться больше остальных и в какой-то момент резко рванулся в сумерки, полоснув по грязи, разъезженной колесами автомобилей. Сергей схватил ветерок за руки и мертвой хваткой сжал влажные, струящиеся ладони в своих.
- А Маврин-то живет знаете с кем… - тоненький женоподобный шепот был утоплен суетливым цыканьем и смешками. – …Да все же знают… что вы на меня так смотрите…? - загомонил просторечным выговором после краткой паузы тот же самый голосок.
На Сергея совершенно внезапно навалился запах падали, подслащенный дешевой косметикой. Казалось, что этот запах проник в свежесть вечера вместе с наглым, пронзительным лучом. Возможно, он просто являлся его частью, и, когда лучевое лезвие пырнуло сумрак, запах просто отделился от него и встрял в человеческие отношения грубой матерной фразой.
Что-то подыхает и разлагается с такой угодливой молниеносностью только во времена туров. Брр… И никуда не денешься.
Маврин поднес к губам грустные ладошки ветерка, подышал на его замерзающие пальчики и легонько поцеловал. Нежно оттолкнул от себя… Он умел так же ласково отталкивать от себя, как другие притягивали к себе…
Он прошел по хлипковатой почве вокруг неказистого, дрожащего садика из нескольких то ли кустов, то ли деревьев, и остановился перед тенью, которая казалась темнее всех остальных. Маврин наклонился над ней и с любопытством вгляделся в ее сглаженные черты. Тень подобралась, слегка прогнулась внутрь себя и вывернулась наизнанку прямо на крупитчатом веществе земли. Ее подбивка была серой и казалась очень мягкой и уютной.
Сергей тихонько наступил на самый краешек распростертого бархатистого пятна. Тень приподнялась одной своей половинкой и вопросительно заглянула во тьму глаз Маврина. Он присел на карточки и боязливо протянул к ней руки. Тень потянулась к нему, ближе… ближе… едва ворсистая каемочка притронулась к его пальцам, как тень скакнула вдоль его рук, к плечам и упала бесшумным водопадом по телу, извиваясь складками по изгибам истомившихся суставов.
Сергей медленно выпрямился и расправил плечи. Неожиданная обновка шла его невесомому от усталости существу как нельзя лучше. Широкие рукава скрадывали блеск серебряных цепочек на запястьях. Какая приятная, облегающая душу тень… Ммм…
Маврик развел руки в стороны с блаженным ощущением своей беззащитной укутанности и несколько раз поднял их вверх-вниз, как будто пробуя случайно обретенные крылья на гибкость… В какой-то момент он резким движением откинул руки назад, развернув плечи, и подставил лицо тихому небу.
Весь купол собора Вселенной являл собой огромный витраж, выложенный из одних только синих-пресиних стеклышек. Стрельчатые окна, каждое размером с туманность, уходили куда-то вглубь световых лет. На подушке из глубокого, темно-синего бархата лежала яркая крупная звезда.
«Словно какое-то вечное Вифлеемское чудо», подумал Сергий. «Правильно, не будешь напоминать – всё забудется…»
Он прошел пустырем, поросшим кирпичами и бутылками, занесенным чернобыльником. Звездный свет накрапывал ему на голову, выискивая, казалось, пряди под цвет себя. Тщетно. Рыжие волосы, таящиеся под легким сумеречным капюшоном тени, хранили верность солнцу. Лучик импровизированного Вифлеемского символа не настаивал и просто обволок паутинной вязью рыжую голову, подсветив ее прозрачным приглушенным сиянием. Сергий понес с собой дальше колышущееся лампадное знамение. Оно падало на его лоб и, изредка превращаясь в подобие елея, струйками стекало по его щекам. Он то и дело опускал неверную тень капюшона все ниже на лицо. Временами, когда какие-нибудь случайные тени проносились у него над головой, тенистый капюшончик становился похожим на куколь.
Какой-то старой, залатанной страницей своей внутренней Библии он чувствовал, что выложил сам каждое стеклышко этого синего вселенского иллюзиона и облек его в гигантские рамы. Это переживание было просто всепоглощающим, хотя и казалось, что оно владеет только небольшой, какой-то верхней частью существа.
На какое-то мгновение Сергию почудилось, что синева стрельчатых окон узкой дорожкой направляется прямо к нему. Ровные синие осколки, подобранные один к одному, неотшлифованные, но подошедшие друг к другу безоговорочно и уложенные в торжественное мозаичное полотно, подбирались прямо к нему и вползали в неожиданно прирученную им тень, в его плоть и кровь, незаметно и как бы сами собой, и стрельчатое окошко собора продолжалось в его существе, пронзало его насквозь, вытягиваясь сквозь позвоночник, касалось его сценического пылевидного шлейфа, уже забывшего грубые, масляные фантазии поклонников, и уходило далеко за его спиной в новое архитектурное измерение, в новый, только что достроенный ярус, к шпилю собора, к символу Рождества…
Внезапно он увидел кусок разрушенной стены, маячащей во мгле какими-то светлыми квадратами. Он подошел ближе, опасливо вглядываясь в углы, которые хранили, казалось, саму эссенцию темноты.
Это был уголок обвалившегося или разломанного дома, или чего-нибудь еще, вроде… Светлые квадратики оказались кафельной плиткой, цвет которой при том освещении невозможно было определить. На осколке одной из стен, прямо над осколком керамического умывальника, висел осколок зеркала. Его поверхность была припорошена известковой пылью.
Сергей провел указательным пальцем по осколку этого отражения, которое воспринимало ни много ни мало весь этот заброшенный окружающий мир. В нарисованной дорожке отразилась вездесущая Венера, которая к этому времени стала еще более яркой и несравненной. Маврик наклонился к прочерченному им Млечному Пути на зеркале. Вгляделся в лицо звезды прямо сквозь замутненные от его дыхания сапфировые витражи…
«А Брайан тоже ведь любит эти звезды», - внезапно подумал Маврин. – «Синева… Это так похоже на мою Ли…», - с полуулыбкой щемящей нежности подумал он о своей гитаре, оставленной в тылу «кружка».