Она открыла больные глаза и стала смотреть. Сначала ничего не было видно, только темнота. Но постепенно, сантиметр за сантиметром зрение разрывало царивший кругом мрак, пока не уперлось в серый потолок над ней. Хотя почему серый? Все-таки он был белым. Но она смотрела больными глазами.
Повернув голову, она коснулась щекой мокрой наволочки. Жар прошел? Вроде да. Она перепотела, и теперь все было впорядке. Она полежала еще минуту, смотря развернутой головой на обои. В цветочках. Потом опять повернула голову и зарылась носом в подушку, пытаясь задохнуться.
Ноги медленно елозили по сбившейся простыне, пытаясь ее разгладить. Не получалось. И это очень сильно ее раздрожало. Она решила задохнуться попозже. Сначала распрямит простынь, а потом продолжит. Она всегда любила гладкость, и не могла заснуть в сбившихся простынях.
Но встав с кровати, она передумала и пошла в ванную, где в большом зеркале на нее уставились несвои недобрые глаза. Они смотрели на нее, словно из того мира фотографий, где у всех красные глаза, а все остальное, как положено, человеческое. Она наклонилась к зеркалу и оттянула нижнее веко. Тут же лопнул сосудик и на палец брызнула кровь. Теперь моргать глазом стало больно.
На крючке висел халат, согласившийся облачить в себя ее липкое от пота тело. А на улице его сушил ветер. Теплый августовский ветер, набрасывающийся на тело мягкими круглыми облаками, поглаживая своими невидимыми руками. Пот оставался только на лбу, противный холодно-жаркий. И все время хотелось завязать волосы в пучок или вовсе от них избавится.
Она огибала дом за домом, уже сбившись с маршрута. Небо посветлело, вытесняя звезды. Больше на небо она не смотрела. Она решила с этих пор смотреть на мир только больными глазами, и никак иначе. И никогда не оттягивать нижнее веко, так как потом становится больно и идет кровь.
Дойдя до лавочки, она остановилась и потрогала ее. Не окрашено. Старая привычка из той жизни. Прямо - пруд. Вода гладкая, ровная. Как ей и нравилось всегда. Никаких складок, никаких крошек. И прохладная должно быть.
А лоб все горел. И глаз дергало от боли.
Она легла на лавку и свернулась в комочек. Так она лежала 17 лет назад внутри матери и не думала об этом мире. И, наверно, не хотела думать.
Горячая рука дотронулась до ее обнаженной ноги.
Опять горячее. Нет! Как хочется холодного, даже ледяного. Лоб горит. Глаз дергает.
- Живая, - сказала рука. - Молодая. Без трусов. Слышь? Иди сюда.
Шаги остановились напротив ее головы.
- Давай разгибай ее, - сказали шаги.
Горячие руки схватили и разогнули. Больные глаза смотрели прямо.
- Да ну ее! Она больная вся! - сказали горячие руки.
- Может помочь? А? Слышишь? - кричали ей в лицо шаги.
Больные глаза моргнули пару раз и застыли. Голова упала на бок. Прямо напротив остановившихся глаз был пруд с гладкой прохладной поверхностью.
- Ай, бля! Жмурик!
- Давай хватай ее.
Тело подняли и убрали с лавки. Глаза все смотрели на воду. Она приближалась с каждой секундой. Наконец стала так близко, что нос мог бы почувствовать запах гниющих мхов и ила. Всплеск, и по поверхности открытых больных глаз покатились мягкие круглые волны воды, прохладные и успокаивающие.
Все было ровно и гладко. Никаких складок. Жар прошел? Вроде да.