Слушать этот музыкальный файл

Одна история любви...

Сегодня была очередная пара странного предмета "Личностные ресурсы журналиста". Хотя слово "журналист" можно и убрать. Необычный предмет, но интересный. Беседа. Кто не любит беседу? Или кто-то за писанину до боли в пальцах? Конечно, все рады погалдеть и повысказывать свое мнение, все ведь с таким огромным жизненным опытом за плечами... Суть такова: помочь студенту понять свою цель, поставить правильно задачу и ее решение, самое главное - заставить думать, размышлять. Интересно? А то!
Но есть и всегдашнее "но"! Размышлять-то мы все можем, а вот до конца никто так и не размышлялся... "Каждый мнит себя солнцем или центром вселенной" на нашем курсе, и поэтому слушать вещи типа: "ты не прав(а), смотри шире, думай глобалтней, это ничего не значит, а важно совсем не то, что ты думал (а) раньше - никому не хочется.
А я вот хоть и выкрикивала чт-то время от времени, а больше думала над словами Семеновича. Впервые с уважение слушала представителя "гажеской" нации. (извините за нацизм, ничего не могу поделать). И самое страшное, да-да страшное, что он прав. Он все угадал, все понял. Я это чувствую и понимаю, хоть и не хочу. Да, без поставленной цели лучше не жить. Да, вс мы плывем по течению, по общей формуле: шкла, универ, работа, могила. Могила? Хочется? Думаю, многие верят, что их она обойдет, вт именно их... Это к впросу о солнце...
Ну а я? Я-то без цели... И действительно поступила в универ, т. к. все поступают, это, типа, шанс и билет в жизнь и все такое... а хотела, может, я совсем другого... работать примерщиком свадебных платьев, например.
И показалось мне, будто он призывает открыть в себе что-то до есле спрятанное в нас и следовать ему. А если ради этого открытия придется все круто изменить? бросить универ? страну? или сменить пол? Все это до боли известные фразы и вещи, новый поворот и что он нам несет мы - все знаем. А как все-таки быть? Может, кто-то из прочитавших даст мне этот ответ? Или просто напишет свое мнение?
Все перемешалось, в концы запуталась... почему так сложно... ну если не найду я этой своей цели... что тогда? зря жила? зря любила? нах все!

***
В моем сердце много места,
Мало света, нет и смысла...
Нету смысла продолжать
То, что некогда начать,
Нету сил бороться с ложью,
Так как это очень сложно,
И забыть не так-то просто...
Разве только после тоста.
Говорить - ведь не услышат,
Только в спину часто дышат.
Может где-то поцелуют,
Изобьют иль избалуют.
Пальцы вместе, губы врозь:
Правдой сердце не морозь!
Минус десять лживых фраз
Через сердце прямо в глаз;
Минус десять слов пустых:
Нет патронов холостых;
Минус десять и довольно:
Правда - это очень больно!

* * *
Две ласточки на небе
Летели надо мной.
Две птички сладко пели,
Нарушив мой покой.
Два глаза видят звезды
На небе в конце лета,
Потом придут морозы,
Оденут все в два цвета.
Два полюса есть в мире,
У солнца есть луна,
Поэт всегда при лире,
И только я одна.
Рисую на окошке
Холодный серый луч
И взглядом дикой кошки
Боюсь тебя спугнуть.
Моя любовь нечетная
Не делится на два,
И сердце долгосрочное
Износится зазря.

* * *
Знаешь, когда ночами не спится?
Это не радость в окошко стучится,
Это что-то внутри гнется,
Гибнет, стонет, по ниточкам рвется.

Это не тоска, ждущая встречи,
Это то, чему люди ставят свечи,
Чему не учат детей взрослые,
Что такое же, как мир, косное.

И нельзя обойти или скрыться,
Не поможет до смерти упиться.
До конца все пройти, не споткнуться,
Для того, чтоб в итоге свихнуться.

Было темно. Было тесно. Ни одного лучика света сюда не пробивалось. Каждое движение - соприкосновение. Какие шершавые стены! Кажется, если резко провести рукой, можно порезать ее. То тут, то там торчали прутья, грозившие тяжелой раной. То тут, то там что-то сыпалось сверху: ни то крошка со стены, ни то мелкие камушки, ни то большие осколки.
Места совсем не было. Его с трудом хватило бы на одного взрослого человека. А в этой ловушке ютились, прижавшись друг к другу, два тела: большое и маленькое. Они обнимали друг друга, и слышалось неровное дыхание.
"Тихо, тихо, моя маленькая. Все обойдется", - шептал женский голос. "А нас спасут? Мама, а папа придет?" - спрашивал ему в ответ детский голосок. Так странно и в то же время жутко звучал звонкий детский голос среди каменного склепа. Мать сильнее обняла дочку, поцеловала в лобик, погладила по головке и сказала: "Конечно, придет".
Он не придет. И женщина это знала. Она сдерживала рыдания лишь для того, чтобы не напугать маленькую дочку. Как страшно будет нарушить ее славный, ничего не ведающий покой. Девочка ровно дышала, и, хоть мать этого и не видела, но точно знала, что она улыбалась. Чтобы отвлечь себя от давно пришедшего, но уже не требующего ответа, вопроса, она снова и снова переплетала девочке косички. Она помнила, как они росли на ее глазах, превращаясь из маленьких хвостиков в тяжелые косы; помнила, как вплетала в них разноцветные ленты и сшивала ленты в бантики; и как в детском саду ее дочь была самая нарядная. На Новый год ей подарили платьице, в котором она была сейчас. В нем она вместе с папой ходила на парад 1 Мая. А потом...
... началась война...
Началась война! Война! Господи! Как могла она, ее семья и маленькая дочка встретиться с войной? Война для других, для других, но не для нее! Чем она помешала, что сделала, как получилось? Где он? Он не придет! Как нас можно разлучать? Кто это с нами делает? Кто на это смотрит и не может помочь? Кто-то же знает, что они здесь и что им отсюда не выбраться! Почему?
Почему они не погибли сразу при взрыве? О! лучше бы их расстреляли! Что угодно лучше такой смерти! Стены собственного их дома, обвалившиеся на них, превратились в ловушку, в настоящий склеп для живых людей. Лучше бы, лучше бы...
Девочка спала. Ей снился папа. Он большой и красивый, и сильный. Папа улыбается ей. Они стоят на Красной Площади и смотрят на мальчиков и девочек в красных платьях, с цветами в руках. А у нее такое же, и она просит папау пойти за ними, чтобы ей тоже дали цветы.
А теперь она с мамой, тоже большой и сильной. Они стоят на вокзале. Кругом люди толпятся, бегают, кричат, но больше плачут. Папа стоит около поезда. Он все также ей улыбается, но почему-то по щекам текут слезы. Поезд тронулся. Мама вскрикнула. Сорвалась. Побежала. За поездом. Не догнала. Упала. Плачет. Она ее успокаивает, сама плачет, хоть и не понимает от чего, и гладит маму по голове. "Не плачь, мамочка. Милая, все будет хорошо. Папа к нам вернется. Он на парад со мной обещал пойти."
Все это пронеслось в маленькой светлой головке девочки. Понимала ли она? Знала ли? Догадывалась? Она не боялась. Дети не боятся. Нет у них этого чувства, которое является достоянием взрослых. "Им чужд и стыд, и страх цепей." Святые существа! Не смеет страх и сомнение вкрасться им в душу. Если бы дети умели боятся, их бы не стало. Разве они не начинают взрослеть с первого страха или с перпвого обмана? Что их толкает к этой непрошенной и ненужной, злой взрослой жизни. Не возрастом определяется ребенок, а своей способностью противостоять страху.
Страшно ли было ей?
Было. Но, чтобы, в свою очередь, не пугать маму, она держалась твердо. Девочка обнимала маму за шею, целовала ее и снова засыпала. А пока она дремала, по щекам матери текли горькие слезы, слезы отчаяния, любви и злости.

Сколько дней пройдет, прежде чем эти два любящих и надеющихся сердца перестанут биться? Может быть, их найдут? Может, собака почует? Или придет красивый и сильный папа и спасет их? "Все будет хорошо, моя маленькая, все обойдется", - продолжала шептать мама. "И мы пойдем на парад с папой, а потом ты купишь мне мороженое", - бормотала девочка. Женщина легла колачиком на каменном полу, уложила рядом с собой девочку и сказала ей закрыть глаза. "Отче наш", - шептала она. "Да святится имя Твое", - говорила девочка.
"Аминь!" - потонуло в стенах бывшего дома, ставшего для них могилой.

***
Только ты, неокрепшая,
Неясная несозревшая;
Только ты, желанная,
Чертом мне данная;
Только ты, неспокойная,
Лихая, разбойная;
Только ты, непрощеная,
Крестом не крещенная;
Только ты, закаленная,
Звездой обделенная.
Ты не знаешь ни робости,
Ни стыда и ни совести.
Ты до гроба уверена,
Что в невесты поверена,
Что исчезнут неверные,
Что остануться первые
Ваши крики и росчерки
На груди нервным почерком.
Только ты можешь каяться,
Всю жизнь плакать и маяться.
Только ты плачешь солоно,
Его любишь немерено,
Потому что прикована,
Потому что уверена.

The show must go on
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Долго ли ему бится?
- А часы будут продолжать свой ход еще очень долго.
- Почему же еще очень долго?
- Потому что выпущены новые сверхдолгие батарейки.
- А сердце? Оно остановится?
- Да. Скоро оно остановится.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Смотри, она глаза открыла.
- Да, верно. Может, она что-то вспомнила?
- Она с кровати встает... это телефон звонит.
- ...
- Нет... ей послышалось...
- В трубки гудки.
- Ей никто не звонит уже много лет.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Ах, зачем для часов батарейки сверхдолгие, право, лучше бы для сердца.
- Да-да.
- А темнеет уже на улице.
- Скоро окно надо будет закрыть.
- Дворецкий закроет.
- Вряд ли он вспомнит.
- А жаль.
- Да. Ей нельзя простудится.
- Не решит же ничего.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Слышишь?
- Премьера началась.
- Люди в кино пошли.
- Смотри, она к окну идет.
- Из него кинотеатр видно, афишу и всех людей.
- Жалко ее.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Ох! Кто-нибудь позвоните, постучите, покричите!
- Дайте знать ей!
- Напомните!
- Поблагодарите!
- Ей нужно.
- Ох, как нужно!
- А мне страшно.
- Она не захотела окно закрывать.
- Она никогда от кино не закрывалась.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Уже стемнело совсем.
- И холодно.
- А окно открыто.
- Она снова идет к телефону.
- Нет, за стол села.
- Руки дрожат, смотри.
- Она писать будет.
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Ручку взяла.
- Листок.
- Пишет. Что там?
- Подожди.
Тик-так, тик-так. Бьются часы. Бьется сердце.
- "The show must go on".
- Для кого письмо?
- Для всех.
- Ааа...
Тик-так, тик-так. Бьют часы, бьется сердце.
- Давай укроем.
- И подушку поправим.
- Может, окно закроем?
- Нет.
- Она спит.
- Нет...
Тик-так, тик-так. Бьют часы.
Посвящается памяти Мерри Пикфорд

* * *
Красные строчки для верности,
Пышные фразы для яркости,
Сводки прцентов смертности
В робких словах для мягкости.

Пальцы морожу на холоде,
Ручка не пишет замерзшая;
Дайте мне чаю, вспомните,
Что я своя и хорошая.

А через месяц два столбика,
Под фотоснимком фамилия,
А через три дня у дворника
Газету в ведре находила я...

И, не поверите, радости,
Даже в бумаге искомканной,
Хватит на всех - это странности
Профессии заколдованной.

--------------------------------------------------------------------------------

B первый раз вы не получаете никакого удовольствия.
Сначала вы его немного боитесь, но он вас интригует и возбуждает, Затем, когда вы знакомитесь с ним, его размерами, силами, возможностями поближе, вы изучаете его, а он обучает вас, у вас с ним завязывается все более нежная дружба, и он постепенно занимает все больше и больше вашего времени, и вот - он уже часть вашей жизни.
Когда он вам нужен больше всего, вы не можете до него дозвониться.
У вас есть доказательства, что он поддерживает связь с другими, но в этом его натура, а ваша проблема - не подцепить какой-нибудь вирус.
Порой приходится приложить немало усилий, чтобы наладить связь. Но иногда еще больше, когда она прервалась, а вам хочется еще.
Иногда он падает по ему одному известным и не зависящим от вас причинам, и в самый неподходящий для вас момент.
Когда вы узнаете, что его провайдер не единственный в мире, вы пробуете с другим, потом с третьим ... Вы понимаете, что, оказывается, он бывает разный, по силе, скорости и качеству. И, наконец, вы находите такого, который удовлетворяет вас.
С ним можно иметь дело в институте, на работе, даже, если есть желание и возможность, в поезде и в самолете, но наибольшее удовлетворение вы получаете все-таки ночью и дома.
С ним можно учиться и трудиться. С ним можно играть и отдыхать. На него можно тратить деньги, но можно и зарабатывать.
Теперь, когда вы так к нему привязаны и так от него зависимы, вы иногда с тоской вспоминаете то время, когда были свободны. Но отказаться от него вы не в силах...

Она открыла больные глаза и стала смотреть. Сначала ничего не было видно, только темнота. Но постепенно, сантиметр за сантиметром зрение разрывало царивший кругом мрак, пока не уперлось в серый потолок над ней. Хотя почему серый? Все-таки он был белым. Но она смотрела больными глазами.
Повернув голову, она коснулась щекой мокрой наволочки. Жар прошел? Вроде да. Она перепотела, и теперь все было впорядке. Она полежала еще минуту, смотря развернутой головой на обои. В цветочках. Потом опять повернула голову и зарылась носом в подушку, пытаясь задохнуться.
Ноги медленно елозили по сбившейся простыне, пытаясь ее разгладить. Не получалось. И это очень сильно ее раздрожало. Она решила задохнуться попозже. Сначала распрямит простынь, а потом продолжит. Она всегда любила гладкость, и не могла заснуть в сбившихся простынях.
Но встав с кровати, она передумала и пошла в ванную, где в большом зеркале на нее уставились несвои недобрые глаза. Они смотрели на нее, словно из того мира фотографий, где у всех красные глаза, а все остальное, как положено, человеческое. Она наклонилась к зеркалу и оттянула нижнее веко. Тут же лопнул сосудик и на палец брызнула кровь. Теперь моргать глазом стало больно.
На крючке висел халат, согласившийся облачить в себя ее липкое от пота тело. А на улице его сушил ветер. Теплый августовский ветер, набрасывающийся на тело мягкими круглыми облаками, поглаживая своими невидимыми руками. Пот оставался только на лбу, противный холодно-жаркий. И все время хотелось завязать волосы в пучок или вовсе от них избавится.
Она огибала дом за домом, уже сбившись с маршрута. Небо посветлело, вытесняя звезды. Больше на небо она не смотрела. Она решила с этих пор смотреть на мир только больными глазами, и никак иначе. И никогда не оттягивать нижнее веко, так как потом становится больно и идет кровь.
Дойдя до лавочки, она остановилась и потрогала ее. Не окрашено. Старая привычка из той жизни. Прямо - пруд. Вода гладкая, ровная. Как ей и нравилось всегда. Никаких складок, никаких крошек. И прохладная должно быть.
А лоб все горел. И глаз дергало от боли.
Она легла на лавку и свернулась в комочек. Так она лежала 17 лет назад внутри матери и не думала об этом мире. И, наверно, не хотела думать.
Горячая рука дотронулась до ее обнаженной ноги.
Опять горячее. Нет! Как хочется холодного, даже ледяного. Лоб горит. Глаз дергает.
- Живая, - сказала рука. - Молодая. Без трусов. Слышь? Иди сюда.
Шаги остановились напротив ее головы.
- Давай разгибай ее, - сказали шаги.
Горячие руки схватили и разогнули. Больные глаза смотрели прямо.
- Да ну ее! Она больная вся! - сказали горячие руки.
- Может помочь? А? Слышишь? - кричали ей в лицо шаги.
Больные глаза моргнули пару раз и застыли. Голова упала на бок. Прямо напротив остановившихся глаз был пруд с гладкой прохладной поверхностью.
- Ай, бля! Жмурик!
- Давай хватай ее.
Тело подняли и убрали с лавки. Глаза все смотрели на воду. Она приближалась с каждой секундой. Наконец стала так близко, что нос мог бы почувствовать запах гниющих мхов и ила. Всплеск, и по поверхности открытых больных глаз покатились мягкие круглые волны воды, прохладные и успокаивающие.
Все было ровно и гладко. Никаких складок. Жар прошел? Вроде да.

Знаешь...
Мне сегодня сказали, что времени нет,
Что нет у любви особых примет,
Что наука смеется над этой фигней,
Но ведь мы на Фалеса плевали с тобой!

Мы ж крутые и верим во все чудеса:
В стремянку, ведущую на небеса,
В марсиан, что, конечно, тусуются с нами,
А кола полезней баржоми - попробуйте сами.

"Прошлого нету!" - Слыхали слова дурака?
Так на что ж существует Лета-река?
И давно уж известно, что центр вселенной,
Как ни крутите, - в душной пельменной.

Однако, когда мы бранимся с тобой,
И прошлого нет, и время - отстой.
И жалко мне стало философов древних:
Плохо с людьми уживались, наверно.

Слушать этот музыкальный файл

Не все потеряно

* * *
Мне нужно сердце разбудить
У дорогого человека,
Мне надо взять и изменить,
Что для меня одной помеха;
Через себя переступить,
Закрыть глаза и сделать шаг
Иль тотчас, здесь же прекратить
Что далеко зашло и так.
Мне нужно растопить тот лед,
Что остается между нами,
Сыграть красиво, но без нот,
На струнах сердца, что молчали,
Так долго были не при деле,
И вот настала та пора,
Когда под пальцами запели,
Вмиг натянувшись до конца.
Но вот, неловко прикоснувшись,
Зажав в руке неверный лад,
Ошиблась я, не оглянувшись
Самоуверенно назад.
О тормозах я позабыла...
На быстрой скорости несяь,
Я сердце вдребезги разбила,
Хотя беречь его клялась.

* * *
Грешно нам люди в ноги кланяться,
Еще грешней поклоны принимать;
Ведь после смерти с нас одно останется,
Одно, на что могли мы уповать
В минуты горькой, своевольной, страшной,
Неврозной нашей прихоти судьбы.
Не уж-то верите в явленье ненапрасной
До пола сгорбленной старушечьей спины?
А я, хоть не старушка и не нищая,
Стояла на коленях перд тобой,
Просила жалости, как пищи, я
Своею исповедью и своей слезой.
Упала на руки, колени обхватила
И зарыдала, телом всем тресясь,
Ты гладил мои волосы, но стыла
Моя щека, к руке твоей прижась.
* * *
Она открыла больные глаза и стала смотреть. Сначала ничего не было видно, только темнота. Но постепенно, сантиметр за сантиметром зрение разрывало царивший кругом мрак, пока не уперлось в серый потолок над ней. Хотя почему серый? Все-таки он был белым. Но она смотрела больными глазами.
Повернув голову, она коснулась щекой мокрой наволочки. Жар прошел? Вроде да. Она перепотела, и теперь все было впорядке. Она полежала еще минуту, смотря развернутой головой на обои. В цветочках. Потом опять повернула голову и зарылась носом в подушку, пытаясь задохнуться.
Ноги медленно елозили по сбившейся простыне, пытаясь ее разгладить. Не получалось. И это очень сильно ее раздрожало. Она решила задохнуться попозже. Сначала распрямит простынь, а потом продолжит. Она всегда любила гладкость, и не могла заснуть в сбившихся простынях.
Но встав с кровати, она передумала и пошла в ванную, где в большом зеркале на нее уставились больные глаза. Они смотрели на нее, словно из того мира фотографий, где у всех красные глаза, а все остальное, как положено, человеческое. Она наклонилась к зеркалу и оттянула нижнее веко. Тут же лопнул сосудик и на палец брызнула кровь. Теперь моргать глазом стало больно.
На крючке висел халат, согласившийся облачить в себя ее липкое от пота тело. А на улице его сушил ветер. Теплый августовский ветер, набрасывающийся на тело мягкими круглыми облаками, поглаживая своими невидимыми руками. Пот оставался только на лбу, противный холодно-жаркий. И все время хотелось завязать волосы в пучок или вовсе от них избавится.
Она огибала дом за домом, уже сбившись с маршрута. Небо посветлело, вытесняя звезды. Больше на небо она не смотрела. Она решила с этих пор смотреть на мир больными глазами, и никак иначе. И никогда не оттягивать нижнее веко, так как потом становится больно и идет кровь.
Дойдя до лавочки, она остановилась и потрогала ее. Не окрашено. Старая привычка из той жизни. Прямо - пруд. Вода гладкая, ровная. Как ей и нравилось всегда. Никаких складок, никаких крошек. И прохладная должно быть.
А лоб все горел. И глаз дергало от боли.
Она легла на лавку и свернулась в комочек. Так она лежала 17 лет назад внутри матери и не думала об этом мире. И, наверно, не хотела думать.
Горячая рука дотронулась до ее обнаженной ноги.
Опять горячее. Нет! Как хочется холодного, даже ледяного. Лоб горит. Глаз дергает.
- Живая, - сказала рука. - Молодая. Без трусов. Слышь? Иди сюда.
Шаги остановились напротив ее головы.
- Давай разгибай ее, - сказали шаги.
Горячие руки схватили и разогнули. Больные глаза смотрели прямо.
- Да ну ее! Она больная вся! - сказали горячие руки.
- Может помочь? А? Слышишь? - кричали ей в лицо шаги.
Больные глаза моргнули пару раз и застыли. Голова упала на бок. Прямо напротив остановившихся глаз был пруд с гладкой прохладной поверхностью.
- Ай, бля! Жмурик!
- Давай хватай ее.
Тело подняли и убрали с лавки. Глаза все смотрели на воду. Она приближалась с каждой секундой. Наконец стала так близко, что нос мог бы почувствовать запах гниющих мхов и ила. Всплеск, и по поверхности открытых больных глаз покатились мягкие круглые волны воды, прохладные и успокаивающие.
Все было ровно и гладко. Никаких складок. Жар прошел? Вроде да.
* * *
Я не буду с Вами разговаривать
И не разозлюсь на Ваш оскал,
Прекращу на лепестках загадывать
И к улыбке повода не дам.

Все, что было постараюсь вычеркнуть.
Вы же постарайтесь мне простить,
То что, будучи такой обычною,
Не умела вас развеселить,

Не умела улыбаться правильно,
Томным взором Вам в глаза глядеть,
И в постели громко не кричала я,
И дала яичнице сгореть,

Что порой бывала я лохматая,
Неумело красила глаза,
И друзья Вам говорили: "Простоватая,
И угрюмая, и вовсе не своя".

Но мое последнее желанье
Ты исполни - каверзы не жди.
Обещай одно мне на прощанье:
Что ты будешь счастливым в любви!

* * *
Машина никак не заводилась. Еще раз, еще и еще поворачивался ключ. Ничего. Гудение затихало и прекращалось, но ничего не происходило. Хотя... как же!
"Как же! - подумала она. - Если не везет, то во всем! Черт! Ну пожалуйста! Блин!"
Машина упрямо и безнадежно стояла. Тогда девушка открыла дверцу и бросилась вон. В кусты. А через них, на шоссе. Несколько минут она бежала не оглядываясь. Ни одной машины. Ровную, новую дорогу освещала полная луна. Туч не было, но было много звезд. И полная луна. На несколько километров по обе стороны дороги тянулось поле, а Читать далее...

И повешенные могут качаться в неположенную сторону.

Я не вру. Просто иногда я вспоминаю то, чего не было.

Даже в могиле не все потеряно.

Ложная скромность хуже гордости.

Всех счастливее тот, кто всех безумнее.

Спросили одного живописца, почему, в то время, как он делает такие прекрасные фигуры, являющиеся предметами мертвыми, - по какой причине сделал он детей своих столь безобразными. На что живописец ответствовал, что картины он делает днем, тогда как детей ночью.

Чтобы быть красивой, недостаточно быть красивой.

Ах, красота, красота, сколько из-за нее делается безобразия!

Дети нуждаются в хорошей порции страха так же, как в хорошей порции мороженого.

Как бы ты ни прыгал и ни скакал, последние две капли падают в штаны.

Я боюсь остаться в своем уме, когда все это закончится.

Несчастье приводит к осмыслению жизни, осмысление жизни - к несчастью.

Философы - это люди, решившиеся объяснить жизнь. Заметьте, что все они были несчастны.

Девочки так быстро взрослеют! Никто из них и не замечает, как барби и кен меняются на бары и кент.

"All you need is love"
"My eyes have seen you"
"Все хорошие девочки носят белые трусики"
[480x640]