Тени Семистера pt.8
10-02-2014 19:26
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Давнишняя глава, была написана спустя всего пару дней после седьмой, но оставлена "в стол". В черновом варианте ей там было самое место, но недавно я решился разворошить листы этой незаконченной повести и по возможности привести стиль в порядок. Так что пускай будет за компанию и глава 8. Вместе с ней за прошедшую неделю я отредактировал и предыдущие, надеюсь стало немного лучше. И кто знает, быть может рано или поздно я напишу продолжение...
Мы уже рассказывали о том, как Сульрик и его приятель Квиррлин безо всякого успеха посетили улицу Клемизар, и о том, как Корнелия Монтрей, словно пуганая лань, бежала, едва завидев их. Проследили нить событий и дальше, вплоть до того момента, как двое молодых людей по совету Имильке и внутреннему убеждению Квиррлина направились в сторону библиотеки старика Кардалио. Однако почти в то же самое время имел место ещё один примечательный эпизод, упустить который было бы неосмотрительно.
Не успели юноши затеряться в городском лабиринте, преследуя Корнелию, как на улице Клемизар появился ещё один человек. Выглядел он не старше Квиррлина, слегка сутулился, а в его манере держаться и повадках было что-то весьма нервное, тревожное, будто некая реальная опасность или внутренний фантом прежде времени подточили его душевное здоровье. Утончённые, излишне мягкие черты позволили бы распознать благородную изнеженную кровь одного из знатных родов Семистера, если бы лишения не успели оставить на лице свой след. Застывшая во взгляде усталость, резковатые, прижимистые движения, потрёпанная суконная одежда и истощённый вид заслуживали сочувствия. Юноша торопливым шагом двигался вдоль улицы, иногда оглядываясь или останавливаясь. То и дело лицо его искажала гримаса боли, и он хватался за левый бок, бормоча про себя проклятия.
Лицо незнакомца было вытянутым, с развитой нижней челюстью. Тонкие ухоженные усы соседствовали с неопределённым намёком на клочковатую бородку. Блёклые чёрно-каштановые волосы покрывал бархатный берет с пером, свесившийся на правую сторону. Слева же несколько беспечных прядей выбивалось на свободу, обегая чуть оттопыренное ухо. В целом, если бы не благородные черты лица, его можно было бы принять за посыльного или подмастерье из южной части города, где процветали купеческие и ремесленные гильдии. Подобные мелкие служащие постоянно сновали по Семистеру, суетливые, точно пчёлы, и готовые сию минуту броситься по очередному поручению. Благополучие сей разношёрстной компании целиком зависело от собственной сметливости и расположения хозяев. Одеваться они могли порой на редкость вычурно, пытаясь создать о себе ложное впечатление, но их всегда выдавал цепкий, внимательный взгляд и немного загнанный вид. Юноша же, хоть и выглядел устало, излучал целеустремлённость совсем другого рода. Он недобро посматривал вокруг, очевидно лелея в душе некое сомнительное предприятие, и косился на случайных встречных так, будто подозревал в них врага. В его усталых глазах светилась затаённая жажда деятельности.
Этим юношей был агент Крыльев Эсфидель, невезучий Сарсель, тот самый, кто встретил грудью арбалетный болт в страшную ночь на улице Клемизар.
Он остановился у двери в здание, соседнее с домом Монтреев. Небольшим особняком, где жили Корнелия с отцом, прежде владели их предки - довольно богатые именитые торговцы, и нарядное, со вкусом оформление делало его едва ли не самой красивой постройкой на этой улице. Соседний же дом, как и многие другие вокруг, выглядел очень непритязательно: его выцветшие стены пахли сыростью, рамы окон давно покосились и рассохлись, а входная дверь и порог сбились, стёрлись и поерылись опасными трещинами. Только ручка, за которую с едва скрываемым презрением ухватился Сарсель, казалась ещё новой. На железной основе крепился изогнутый завиток в форме рыбы, вырезанный из семистерского ясеня. С первого взгляда можно было угадать работу мастера по дереву Мергилона.
Юноша медленно, держась за больной бок, поднялся на второй этаж. Рана ещё не вполне успела зажить, настойчиво протестуя против лестниц, и когда Сарсель, наконец, преодолел последнюю ступеньку и предстал перед дверью в скромное жилище Мергилона, лицо его перекосилось от испытанных мучений и еле сдерживаемого яда, готового излиться на первого встречного. По счастью для резчика, тот открыл не сразу, и Сарсель, облокотившись на стену и кусая с досады себя за запястье, понемногу успокоился.
Дверь Мергилона распахнулась без единого скрипа, делая честь мастерству её хозяина. Когда старый резчик вышел, как всегда, опираясь на костыль и с трудом переставляя вывернутые ноги, юноша на миг успел испытать к нему уважение. В то время как никчёмная по меркам тайной полиции рана так раздражала чувствительную натуру Сарселя всего лишь последние несколько недель, Мергилон был вынужден терпеть боль и стеснение всю свою жизнь.
Мы уже рассказывали о том, как Сульрик и его приятель Квиррлин безо всякого успеха посетили улицу Клемизар, и о том, как Корнелия Монтрей, словно пуганая лань, бежала, едва завидев их. Проследили нить событий и дальше, вплоть до того момента, как двое молодых людей по совету Имильке и внутреннему убеждению Квиррлина направились в сторону библиотеки старика Кардалио. Однако почти в то же самое время имел место ещё один примечательный эпизод, упустить который было бы неосмотрительно.
Не успели юноши затеряться в городском лабиринте, преследуя Корнелию, как на улице Клемизар появился ещё один человек. Выглядел он не старше Квиррлина, слегка сутулился, а в его манере держаться и повадках было что-то весьма нервное, тревожное, будто некая реальная опасность или внутренний фантом прежде времени подточили его душевное здоровье. Утончённые, излишне мягкие черты позволили бы распознать благородную изнеженную кровь одного из знатных родов Семистера, если бы лишения не успели оставить на лице свой след. Застывшая во взгляде усталость, резковатые, прижимистые движения, потрёпанная суконная одежда и истощённый вид заслуживали сочувствия. Юноша торопливым шагом двигался вдоль улицы, иногда оглядываясь или останавливаясь. То и дело лицо его искажала гримаса боли, и он хватался за левый бок, бормоча про себя проклятия.
Лицо незнакомца было вытянутым, с развитой нижней челюстью. Тонкие ухоженные усы соседствовали с неопределённым намёком на клочковатую бородку. Блёклые чёрно-каштановые волосы покрывал бархатный берет с пером, свесившийся на правую сторону. Слева же несколько беспечных прядей выбивалось на свободу, обегая чуть оттопыренное ухо. В целом, если бы не благородные черты лица, его можно было бы принять за посыльного или подмастерье из южной части города, где процветали купеческие и ремесленные гильдии. Подобные мелкие служащие постоянно сновали по Семистеру, суетливые, точно пчёлы, и готовые сию минуту броситься по очередному поручению. Благополучие сей разношёрстной компании целиком зависело от собственной сметливости и расположения хозяев. Одеваться они могли порой на редкость вычурно, пытаясь создать о себе ложное впечатление, но их всегда выдавал цепкий, внимательный взгляд и немного загнанный вид. Юноша же, хоть и выглядел устало, излучал целеустремлённость совсем другого рода. Он недобро посматривал вокруг, очевидно лелея в душе некое сомнительное предприятие, и косился на случайных встречных так, будто подозревал в них врага. В его усталых глазах светилась затаённая жажда деятельности.
Этим юношей был агент Крыльев Эсфидель, невезучий Сарсель, тот самый, кто встретил грудью арбалетный болт в страшную ночь на улице Клемизар.
Он остановился у двери в здание, соседнее с домом Монтреев. Небольшим особняком, где жили Корнелия с отцом, прежде владели их предки - довольно богатые именитые торговцы, и нарядное, со вкусом оформление делало его едва ли не самой красивой постройкой на этой улице. Соседний же дом, как и многие другие вокруг, выглядел очень непритязательно: его выцветшие стены пахли сыростью, рамы окон давно покосились и рассохлись, а входная дверь и порог сбились, стёрлись и поерылись опасными трещинами. Только ручка, за которую с едва скрываемым презрением ухватился Сарсель, казалась ещё новой. На железной основе крепился изогнутый завиток в форме рыбы, вырезанный из семистерского ясеня. С первого взгляда можно было угадать работу мастера по дереву Мергилона.
Юноша медленно, держась за больной бок, поднялся на второй этаж. Рана ещё не вполне успела зажить, настойчиво протестуя против лестниц, и когда Сарсель, наконец, преодолел последнюю ступеньку и предстал перед дверью в скромное жилище Мергилона, лицо его перекосилось от испытанных мучений и еле сдерживаемого яда, готового излиться на первого встречного. По счастью для резчика, тот открыл не сразу, и Сарсель, облокотившись на стену и кусая с досады себя за запястье, понемногу успокоился.
Дверь Мергилона распахнулась без единого скрипа, делая честь мастерству её хозяина. Когда старый резчик вышел, как всегда, опираясь на костыль и с трудом переставляя вывернутые ноги, юноша на миг успел испытать к нему уважение. В то время как никчёмная по меркам тайной полиции рана так раздражала чувствительную натуру Сарселя всего лишь последние несколько недель, Мергилон был вынужден терпеть боль и стеснение всю свою жизнь.
Резчик проворчал нечто невразумительное, мол, некому и незачем беспокоить его в такое время, - и вытянул шею, как куница, присматриваясь к гостю: он был немного близорук. Его вечно спутанные седые волосы разошлись в стороны перед подавшимся вперёд длинным носом, как морская волна перед волнорезом. Мергилон узнал юношу, и в маленьких поблёскивающих глазках резчика по дереву промелькнул страх. Он было забормотал что-то, теряясь, затем тяжело вздохнул, и его голос стал упавшим и безвольным, каким, наверное, обращаются измученные нищетой и долгами люди к ненасытным кредиторам.
- Что же вам нужно на этот раз?..
- Вижу, ты узнал меня. Хороший знак, - ухмыльнулся юноша. - Но нам негоже разговаривать здесь, где какой-нибудь пройдоха может ненароком услышать нас.
И, не церемонясь, толкнув плечом Мергилона, Сарсель проследовал в его жилище, почти полностью переоборудованное в мастерскую. От гнетущей тесноты и запаха сырой древесины вперемешку с пылью перехватывало дух. Всюду были сложены незаконченные или готовые к продаже изделия – рамы, стулья, разнообразные фигуры, большие и малые, детали инструментов, рукоятки для оружия и предметы, значение которых Сарселю было не известно. Большой ящик в углу и несколько ведер заполняла стружка, которую мастер еще не успел вынести. Мергилон не признавал подмастерий, слишком дорого было содержать их, и юноша поразился, как один-единственный человек способен сам управляться с таким объемом работы. Он уже хотел было высказать свою мысль вслух, когда заметил, что старик смотрит на него с явной враждебностью.
- Что ж, перейдём к делу, - сухо начал Сарсель.
- Мне казалось, все возможные дела между нами улажены, - то ли со злобой, то ли со скрытой горечью ответил Мергилон. – Из-за вас я предал своего друга и его дочь, которую любил как племянницу, разве этого не достаточно? Добившись от меня такой подлости, вы смеете приходить в этот дом снова? Право, ваша бесчестность не знает границ.
- Что же вам нужно на этот раз?..
- Вижу, ты узнал меня. Хороший знак, - ухмыльнулся юноша. - Но нам негоже разговаривать здесь, где какой-нибудь пройдоха может ненароком услышать нас.
И, не церемонясь, толкнув плечом Мергилона, Сарсель проследовал в его жилище, почти полностью переоборудованное в мастерскую. От гнетущей тесноты и запаха сырой древесины вперемешку с пылью перехватывало дух. Всюду были сложены незаконченные или готовые к продаже изделия – рамы, стулья, разнообразные фигуры, большие и малые, детали инструментов, рукоятки для оружия и предметы, значение которых Сарселю было не известно. Большой ящик в углу и несколько ведер заполняла стружка, которую мастер еще не успел вынести. Мергилон не признавал подмастерий, слишком дорого было содержать их, и юноша поразился, как один-единственный человек способен сам управляться с таким объемом работы. Он уже хотел было высказать свою мысль вслух, когда заметил, что старик смотрит на него с явной враждебностью.
- Что ж, перейдём к делу, - сухо начал Сарсель.
- Мне казалось, все возможные дела между нами улажены, - то ли со злобой, то ли со скрытой горечью ответил Мергилон. – Из-за вас я предал своего друга и его дочь, которую любил как племянницу, разве этого не достаточно? Добившись от меня такой подлости, вы смеете приходить в этот дом снова? Право, ваша бесчестность не знает границ.
Сарсель, примостившись на краешек почти готового ящика для фруктов, поджал губы и одарил старика ядовитым взглядом. Что касается резчика, вряд ли он способен был оценить тонкую игру мимики. Мергилон стоял в противоположном углу комнаты, опираясь на костыль и грозно ощерившись, словно старый цепной пёс. Такой же никуда не годный, жалкий и подслеповатый, подумал Сарсель.
- Предательство? Кто же и когда говорил вам о предательстве, друг мой? – вкрадчиво и в то же время твёрдо вымолвил юноша, будто проводя по огрубевшей душе старого ремесленника своим собственным резцом, выточенным из бессердечия. – Насколько мне помнится, я всего лишь попросил о мелочи, сущем пустяке, не представлявшем никакого труда для мастера вроде вас. Или же речь идёт о чём-то кроме того милого оленёнка, которого вы любезно согласились вырезать для своей любимицы?
- Теперь я понимаю, не следовало этого делать. За вашими сладкими речами скрывалось подлое утончённое злодейство. Не знаю, что именно вы сделали с тем оленёнком, когда он попал вам в руки, но фигурка принесла в дом моего единственного друга несчастье.
- Если и говорить о том, что скрывается за моими речами, - нетерпеливо перебил его Сарсель, - придётся принять горькую правду, старик. Скрывается за ними сила, способная стереть в порошок и тебя, и твою мастерскую, и твоих друзей, если потребуется. Можешь выместить спесь за верстаком, если не в состоянии сдержать её, но держи себя в руках перед лицом того, кто стоит неизмеримо выше тебя. И у кого может не хватить терпения выслушивать грязные речи безрассудного старика!
Сказав это, юноша в гневе ударил кулаком по столу. Ножки ещё не были достаточно надёжно закреплены: послышался треск, и незавершённый предмет мебели развалился, подняв кучу пыли и стружки. Сарсель, негодование которого полыхало лесным пожаром, вскочил на ноги и навис над несчастным ссутулившимся стариком, словно злой рок.
Мергилон остался стоять в той же позе, как выточенный из скалы монумент. Для тщедушного старого человека с увечным телом и ещё более искалеченной судьбой в нём было слишком много решимости. Юноша подался назад, на миг уступив страху, но вовремя справился с собой.
- Когда я упоминал силу, - уже не так уверенно начал юноша, - я рассчитывал, ты всё ещё помнишь о соглашении, существующем между нами. И вполне понимаешь последствия своего неповиновения. Разорвать это соглашение было бы неразумно с твоей стороны, и по меньшей мере стоило бы тебе дружбы, которой ты так дорожишь, а в худшем случае из возможных – жизни Манфредо или его дочери. Но у меня пока не было случая усомниться, что до худшего из раскладов не дойдёт. Ведь ты не собирался рассказывать Монтреям о нашем маленьком уговоре, старик?
Мергилон всё так же молчал, не подавая виду, что словам Сарселя удалось поколебать его. И только губы его, плотно сжатые, побелели и скривились от бессильной ярости. Было ясно, некая потаённая причина в недобрый час отдала его во власть этого юнца и тех, кто за ним стоит, но эта же причина, не давая бедняге никакой возможности воспротивиться, придавала ему всё нарастающую душевную стойкость. Так набирает сопротивление пружина, пока оно не сравняется с внешней силой, и дальше давить становится бесполезно, если не опасно. Сарсель представил, как старик сейчас бросится на него: руки Мергилона, не в пример немощному телу, наверняка достаточно крепки, чтобы свернуть шею быку. Надо бы поскорее убраться прочь, мелькнула мысль, но чувство гордости и остатки желания сломить упрямство старика удержали Сарселя на месте.
- Мне неприятно это признавать, но, судя по всем признакам, сегодня мы вряд ли придём к внятному согласию, мой неразговорчивый друг. Мне остаётся лишь напомнить условия, при которых я не стану нарушать покой миленькой пасторальной картины, этой не знающей тревог кристальной глади, в которую мне поневоле пришлось кинуть один камешек. Быть может, злосчастная фигурка в твоих глазах неотрывно связана с несчастиями семьи Монтреев, но уверяю, клянусь, этот кусок дерева не имеет к ним никакого отношения! Доказательство тому – моя собственная рана, которую я получил, защищая Корнелию от убийц, пришедших по её душу.
- Это ложь! – наконец не выдержал старик. – Корнелия и её отец жили счастливо и никогда никому не переходили дороги. У них не было врагов, пока я, на своё горе, не оказался вашим заложником и слугой поневоле. Мне неведомо, какие тёмные силы вы призвали на эту проклятую фигурку и на головы Монтреев, но теперь я – соучастник преступления, всю глубину подлости которого моё старое сердце не в состоянии даже определить. Нет, больше никаких мерзких дел с вами, можете рассказать Манфредо что угодно, я смогу перед ним оправдаться силой нашей многолетней дружбы. Может, мой двоюродный брат и убил его брата во время войны – но это случилось из-за ссоры, которая бесконечно далека и от меня, и от Манфредо, и от любых дел, что связывают нас сейчас. Я не знаю, как удалось вам отыскать подробности этого чёрного дела, но, положив руку на сердце, могу сказать, что не причастен к нему и никогда не был. Мой злосчастный родственник погиб в бою за Энтреморское ущелье, во многих сотнях миль от меня, человека, который даже не участвовал в той войне. Перед Манфредо и его дочкой я виноват лишь тем, что во мне течёт такая же кровь, как в убийце одного из Монтреев?
Старик говорил проникновенно, пронзительно, и под конец, не в силах больше сдерживать своё отчаяние, зарыдал. Что именно стояло за его слезами? Страх ли лишиться единственного друга в своей жизни, тот самый страх, какой вынудил его беспрекословно повиноваться молодому негодяю Сарселю? Горечь ли оттого, что узнав впервые о злой тайне, он не доверился Манфредо сразу, решительно положившись на силу их дружбы? Или боль от обвинения, которое Мергилон выставил себе самому, предполагаемого участия в бедах, обрушившихся на Корнелию? Никто не знает наверняка все тайны стариковских слёз. В них как будто отражается вся глубина жестокости и несправедливости мира, и каждая такая слеза подобна капле крови страдающей души. Но могло ли это тронуть юнца, что относится к жизни как к обеденному столу, убранному россыпью ароматных блюд? Заправляя салфетку за воротник, он жадно тянется ко всему, до чего дотянутся руки, вооружившись вилкой и ножом, имя которым Чувство и Желание. Ему неведомо, что иные блюда за внешней медовой сладостью скрывают медленный яд, а те, что кажутся горше всего, хранят подлинное счастье. Сарсель презрительно наморщил нос, в душе уже переступив через бедного старика.
- Ты в самом деле мог покаяться перед другом сразу же, и ему не осталось бы ничего другого, кроме как простить тебя. Велико ли дело простить невиновного? Но ты испугался, и час этой возможности уже миновал, - безжалостно промолвил юноша. – Теперь ты перестал быть невиновным. Что скажет старина Манфредо, когда узнает, кто повинен в страданиях его дочери?
- Но вы клялись - фигурка не имеет отношения к этому!
- Даже тебя такая клятва не убедила, - с изворотливостью аспида ответил юноша. - Слишком подозрительно всё выглядит, не правда ли? Ну а поверит ли тебе Манфредо Монтрей, стоит мне намекнуть ему на прямую связь между страшной ночью и безобидным деревянным оленёнком, которого подарил его лучший друг?
Мергилон с горечью осознал: молодой подлец заманил его в сети, из которых уже не выбраться. Как тонко он сыграл на единственном и самом сильном страхе резчика по дереву - лишиться друга!
- Думаю, теперь, когда мы, наконец, прояснили все обстоятельства, это должно внести некую определённость в наши деловые отношения. Стало быть, я могу надеяться получить нужные сведения, и прежде всего меня интересует, что примечательного случилось в моё отсутствие на улице Клемизар. Сам видишь, начинаю с несложного вопроса - хочу проверить, внял ли ты зову благоразумия, старик. Если услышу не то, что докладывали мои подручные, не надейся на пощаду!
- Какой прок в надежде, теперь, когда я связал своё имя такими отвратительными обязательствами? – резко, сухо, ответил старик.
От звука его голоса Сарсель поёжился. Ни запугать, ни сломить эту натуру ему больше не удастся. Он по-прежнему обладал властью над судьбой Мергилона, но, держа в руках путы и поводья, нисколько не ощущал себя хозяином положения. Каким-то образом прямота и честность старика возобладали над коварством юноши. И он не сумел даже вставить какое-нибудь едкое словцо в образовавшуюся паузу, пока Мергилон собирался с духом.
- Вам здесь больше делать нечего, и нечего требовать со старика, которого вы обманули и заставили предать друга. Очевидно, вы охотитесь за Корнелией, но мне неведомо, чем эта чистая душа могла заслужить такое настойчивое преследование. Не надейтесь найти её здесь. Прямо перед вами двое юношей в форме, вероятно, ваши дружки, спугнули девочку. Если у неё и было здесь убежище последние пару дней, то теперь она упорхнула, как вольнолюбивая птичка. И желаю ей лететь так высоко, чтобы никогда не попасть к вам в руки!
Сарсель встрепенулся, охваченный волнением. Его рана снова дала о себе знать, но юноша будто и не заметил боли. Взглядом хищника он уставился на Мергилона.
- Двое юношей? – переспросил он возбужденно. – О нет, это не мои дружки, как ты изволил выразиться, жалкий старик. Совсем напротив, это могут быть люди, что мечтают отправить Корнелию на тот свет. Например, кто-то из тех головорезов без чести и совести, один из которых едва не прикончил меня из арбалета.
Казалось, ему нравилось мучить Мергилона, и он изощрялся в изобретении новой лжи, способной порезать душу ещё больнее.
- Ты и не представляешь себе, сколь многие жаждут добраться до этой свободолюбивой пичужки. Она далеко не так проста, как кажется. И лучше бы тебе желать в своих молитвах, чтобы я нашёл её первым! Я, по меньшей мере, не стал бы проливать кровь молоденьких девушек. Ну, разве только по самому нежному, страстному и обоюдно приятному поводу!
Он захохотал, довольный своей остротой, заставив Мергилона бессильно сжать кулаки. Казалось, ещё мгновение, и резчик задушит его голыми руками или забьёт насмерть своим костылём. Но юноша, бросив напоследок полный презрения взгляд, будто обещавший «будь покоен, я ещё вернусь», оттолкнул старика и выбежал из его дома.
Свежий воздух, такой чистый и опьяняющий после душной атмосферы мастерской Мергилона, придал Сарселю новых сил. Оглядевшись по сторонам – напрасная предосторожность, здесь почти всегда в продолжение дня не было ни души – юноша поспешил в сторону улицы Терво. Он не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться дуэлью, которую так ловко устроил. Ну а Мергилон, – бедолага, который даже не знал, что у него отродясь не было никакого двоюродного брата, а бумаги, якобы подтверждающие родство, искусно подделаны, – глупый старик, он очень быстро вышел у Сарселя из головы, уступив место честолюбивым далеко идущим замыслам.
- Предательство? Кто же и когда говорил вам о предательстве, друг мой? – вкрадчиво и в то же время твёрдо вымолвил юноша, будто проводя по огрубевшей душе старого ремесленника своим собственным резцом, выточенным из бессердечия. – Насколько мне помнится, я всего лишь попросил о мелочи, сущем пустяке, не представлявшем никакого труда для мастера вроде вас. Или же речь идёт о чём-то кроме того милого оленёнка, которого вы любезно согласились вырезать для своей любимицы?
- Теперь я понимаю, не следовало этого делать. За вашими сладкими речами скрывалось подлое утончённое злодейство. Не знаю, что именно вы сделали с тем оленёнком, когда он попал вам в руки, но фигурка принесла в дом моего единственного друга несчастье.
- Если и говорить о том, что скрывается за моими речами, - нетерпеливо перебил его Сарсель, - придётся принять горькую правду, старик. Скрывается за ними сила, способная стереть в порошок и тебя, и твою мастерскую, и твоих друзей, если потребуется. Можешь выместить спесь за верстаком, если не в состоянии сдержать её, но держи себя в руках перед лицом того, кто стоит неизмеримо выше тебя. И у кого может не хватить терпения выслушивать грязные речи безрассудного старика!
Сказав это, юноша в гневе ударил кулаком по столу. Ножки ещё не были достаточно надёжно закреплены: послышался треск, и незавершённый предмет мебели развалился, подняв кучу пыли и стружки. Сарсель, негодование которого полыхало лесным пожаром, вскочил на ноги и навис над несчастным ссутулившимся стариком, словно злой рок.
Мергилон остался стоять в той же позе, как выточенный из скалы монумент. Для тщедушного старого человека с увечным телом и ещё более искалеченной судьбой в нём было слишком много решимости. Юноша подался назад, на миг уступив страху, но вовремя справился с собой.
- Когда я упоминал силу, - уже не так уверенно начал юноша, - я рассчитывал, ты всё ещё помнишь о соглашении, существующем между нами. И вполне понимаешь последствия своего неповиновения. Разорвать это соглашение было бы неразумно с твоей стороны, и по меньшей мере стоило бы тебе дружбы, которой ты так дорожишь, а в худшем случае из возможных – жизни Манфредо или его дочери. Но у меня пока не было случая усомниться, что до худшего из раскладов не дойдёт. Ведь ты не собирался рассказывать Монтреям о нашем маленьком уговоре, старик?
Мергилон всё так же молчал, не подавая виду, что словам Сарселя удалось поколебать его. И только губы его, плотно сжатые, побелели и скривились от бессильной ярости. Было ясно, некая потаённая причина в недобрый час отдала его во власть этого юнца и тех, кто за ним стоит, но эта же причина, не давая бедняге никакой возможности воспротивиться, придавала ему всё нарастающую душевную стойкость. Так набирает сопротивление пружина, пока оно не сравняется с внешней силой, и дальше давить становится бесполезно, если не опасно. Сарсель представил, как старик сейчас бросится на него: руки Мергилона, не в пример немощному телу, наверняка достаточно крепки, чтобы свернуть шею быку. Надо бы поскорее убраться прочь, мелькнула мысль, но чувство гордости и остатки желания сломить упрямство старика удержали Сарселя на месте.
- Мне неприятно это признавать, но, судя по всем признакам, сегодня мы вряд ли придём к внятному согласию, мой неразговорчивый друг. Мне остаётся лишь напомнить условия, при которых я не стану нарушать покой миленькой пасторальной картины, этой не знающей тревог кристальной глади, в которую мне поневоле пришлось кинуть один камешек. Быть может, злосчастная фигурка в твоих глазах неотрывно связана с несчастиями семьи Монтреев, но уверяю, клянусь, этот кусок дерева не имеет к ним никакого отношения! Доказательство тому – моя собственная рана, которую я получил, защищая Корнелию от убийц, пришедших по её душу.
- Это ложь! – наконец не выдержал старик. – Корнелия и её отец жили счастливо и никогда никому не переходили дороги. У них не было врагов, пока я, на своё горе, не оказался вашим заложником и слугой поневоле. Мне неведомо, какие тёмные силы вы призвали на эту проклятую фигурку и на головы Монтреев, но теперь я – соучастник преступления, всю глубину подлости которого моё старое сердце не в состоянии даже определить. Нет, больше никаких мерзких дел с вами, можете рассказать Манфредо что угодно, я смогу перед ним оправдаться силой нашей многолетней дружбы. Может, мой двоюродный брат и убил его брата во время войны – но это случилось из-за ссоры, которая бесконечно далека и от меня, и от Манфредо, и от любых дел, что связывают нас сейчас. Я не знаю, как удалось вам отыскать подробности этого чёрного дела, но, положив руку на сердце, могу сказать, что не причастен к нему и никогда не был. Мой злосчастный родственник погиб в бою за Энтреморское ущелье, во многих сотнях миль от меня, человека, который даже не участвовал в той войне. Перед Манфредо и его дочкой я виноват лишь тем, что во мне течёт такая же кровь, как в убийце одного из Монтреев?
Старик говорил проникновенно, пронзительно, и под конец, не в силах больше сдерживать своё отчаяние, зарыдал. Что именно стояло за его слезами? Страх ли лишиться единственного друга в своей жизни, тот самый страх, какой вынудил его беспрекословно повиноваться молодому негодяю Сарселю? Горечь ли оттого, что узнав впервые о злой тайне, он не доверился Манфредо сразу, решительно положившись на силу их дружбы? Или боль от обвинения, которое Мергилон выставил себе самому, предполагаемого участия в бедах, обрушившихся на Корнелию? Никто не знает наверняка все тайны стариковских слёз. В них как будто отражается вся глубина жестокости и несправедливости мира, и каждая такая слеза подобна капле крови страдающей души. Но могло ли это тронуть юнца, что относится к жизни как к обеденному столу, убранному россыпью ароматных блюд? Заправляя салфетку за воротник, он жадно тянется ко всему, до чего дотянутся руки, вооружившись вилкой и ножом, имя которым Чувство и Желание. Ему неведомо, что иные блюда за внешней медовой сладостью скрывают медленный яд, а те, что кажутся горше всего, хранят подлинное счастье. Сарсель презрительно наморщил нос, в душе уже переступив через бедного старика.
- Ты в самом деле мог покаяться перед другом сразу же, и ему не осталось бы ничего другого, кроме как простить тебя. Велико ли дело простить невиновного? Но ты испугался, и час этой возможности уже миновал, - безжалостно промолвил юноша. – Теперь ты перестал быть невиновным. Что скажет старина Манфредо, когда узнает, кто повинен в страданиях его дочери?
- Но вы клялись - фигурка не имеет отношения к этому!
- Даже тебя такая клятва не убедила, - с изворотливостью аспида ответил юноша. - Слишком подозрительно всё выглядит, не правда ли? Ну а поверит ли тебе Манфредо Монтрей, стоит мне намекнуть ему на прямую связь между страшной ночью и безобидным деревянным оленёнком, которого подарил его лучший друг?
Мергилон с горечью осознал: молодой подлец заманил его в сети, из которых уже не выбраться. Как тонко он сыграл на единственном и самом сильном страхе резчика по дереву - лишиться друга!
- Думаю, теперь, когда мы, наконец, прояснили все обстоятельства, это должно внести некую определённость в наши деловые отношения. Стало быть, я могу надеяться получить нужные сведения, и прежде всего меня интересует, что примечательного случилось в моё отсутствие на улице Клемизар. Сам видишь, начинаю с несложного вопроса - хочу проверить, внял ли ты зову благоразумия, старик. Если услышу не то, что докладывали мои подручные, не надейся на пощаду!
- Какой прок в надежде, теперь, когда я связал своё имя такими отвратительными обязательствами? – резко, сухо, ответил старик.
От звука его голоса Сарсель поёжился. Ни запугать, ни сломить эту натуру ему больше не удастся. Он по-прежнему обладал властью над судьбой Мергилона, но, держа в руках путы и поводья, нисколько не ощущал себя хозяином положения. Каким-то образом прямота и честность старика возобладали над коварством юноши. И он не сумел даже вставить какое-нибудь едкое словцо в образовавшуюся паузу, пока Мергилон собирался с духом.
- Вам здесь больше делать нечего, и нечего требовать со старика, которого вы обманули и заставили предать друга. Очевидно, вы охотитесь за Корнелией, но мне неведомо, чем эта чистая душа могла заслужить такое настойчивое преследование. Не надейтесь найти её здесь. Прямо перед вами двое юношей в форме, вероятно, ваши дружки, спугнули девочку. Если у неё и было здесь убежище последние пару дней, то теперь она упорхнула, как вольнолюбивая птичка. И желаю ей лететь так высоко, чтобы никогда не попасть к вам в руки!
Сарсель встрепенулся, охваченный волнением. Его рана снова дала о себе знать, но юноша будто и не заметил боли. Взглядом хищника он уставился на Мергилона.
- Двое юношей? – переспросил он возбужденно. – О нет, это не мои дружки, как ты изволил выразиться, жалкий старик. Совсем напротив, это могут быть люди, что мечтают отправить Корнелию на тот свет. Например, кто-то из тех головорезов без чести и совести, один из которых едва не прикончил меня из арбалета.
Казалось, ему нравилось мучить Мергилона, и он изощрялся в изобретении новой лжи, способной порезать душу ещё больнее.
- Ты и не представляешь себе, сколь многие жаждут добраться до этой свободолюбивой пичужки. Она далеко не так проста, как кажется. И лучше бы тебе желать в своих молитвах, чтобы я нашёл её первым! Я, по меньшей мере, не стал бы проливать кровь молоденьких девушек. Ну, разве только по самому нежному, страстному и обоюдно приятному поводу!
Он захохотал, довольный своей остротой, заставив Мергилона бессильно сжать кулаки. Казалось, ещё мгновение, и резчик задушит его голыми руками или забьёт насмерть своим костылём. Но юноша, бросив напоследок полный презрения взгляд, будто обещавший «будь покоен, я ещё вернусь», оттолкнул старика и выбежал из его дома.
Свежий воздух, такой чистый и опьяняющий после душной атмосферы мастерской Мергилона, придал Сарселю новых сил. Оглядевшись по сторонам – напрасная предосторожность, здесь почти всегда в продолжение дня не было ни души – юноша поспешил в сторону улицы Терво. Он не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться дуэлью, которую так ловко устроил. Ну а Мергилон, – бедолага, который даже не знал, что у него отродясь не было никакого двоюродного брата, а бумаги, якобы подтверждающие родство, искусно подделаны, – глупый старик, он очень быстро вышел у Сарселя из головы, уступив место честолюбивым далеко идущим замыслам.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Тени Семистера pt.8 | Lanjane - Под небом спящего города |
Лента друзей Lanjane
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»