- В очередь, сукины, дети! Вас много, а меня один! Так, вы, гражданин, не смейте блевать в горшок! Ну и что, что он пустой! Марь Павловна мне потом этот горшок вместе с вашей блеватой на голову оденет! Так, кто там следующий? Проходите...
Операция за операцией. Сейчас снова наплыв. По весне психи сыпятся как отходное дерьмо в самом грязном переулке средневекового Парижа. Внеочередной мальчишка, дрожит как воробушек. Эх, весной птенчики встают на крыло и падают, не пролетев и половины дороги под названием "Любовь"
- Ну что ж, присаживайтесь... - и я начинаю операцию.

Память услужливо подпихивает страшное воспоминание,когда я в первый раз делал подобное.Оказалось,что после двадцатой "операции" тебя уже совсем не воротит от вида крови,выломанных костей и темно-багрового костного мозга.А моей первой "клиенткой" была красивая девушка,настолько хрупкая,что она казалась практически девочкой.Как сейчас перед моими глазами всплывает ее нежное личико,заплаканное и изможденное болью и страхом,которые шли изнутри.И только ее я старался отговорить.В моих ушах до сих пор стоит дикий крик агонии,который сорвался с ее губ,как только мне стоило с силой рвануть белоснежно-перламутровое крыло...
К сожалению, её душу, как и глубокие порезы, украшавшие тонкие руки, ноги и горло, было не вылечить. Впрочем, только после того случая до меня наконец дошел полный смысл моей профессии - я костовыламыватель, а не мозгоправ. Там, где-то за пределами облупленных больничных стен маленькой пристройки, где я пропиваю будни и выходные, ночь и день, есть те, кто помогает бедолагам не очутиться у меня. Смешно, в итоге все равно их путь лежит сюда. Одно дело, когда я вижу поломанных жизнью взрослых товарищей, другое, когда иногда сюда заходят, или привозят, вот таких вот едваоперившихся птенцов.
Впрочем, в этом есть своя философия. Подлетевшие слишком близко к солнцу, падают больнее. Оттого и прямо ко мне в приемную.
Та девчушка... эх, а все так здорово начиналось. Она даже не пыталась рассказать мне свою историю. Пришлось вытаскивать клещами, как и огромные шипы из её сердца после...
Когда операция была закончена,я замотал кровоточащие останки тряпками,которые лежали рядом.А она молча окинула взглядом пару роскошных крыльев с чудесными перьями и достала бутылку дешевого коньяка - как выяснилось,это было единственное,на что ей хватило денег.Его вкус:спиртовой,странно пахнущий,стал для меня символом моей работы.После очередной рюмки она разговорилась.Точнее,ее прорвало.Я слушал молча,понимая,что я - единственный,кто услышит эту историю.
Все было довольно банально.Не считая того чувства,какое жило в ее сердце.
Смысл вырванных костей и перьев, что теперь лежали у её ног, был в том, что бы забыть о том бестактном подлице, что сыграл несколько раз на её чувствах. Не знаю, поднимаются ли после такого, или ползут ко мне, но подробная история унижений немного повергла меня в нервное недоумение. Я даже чуть пожалел, что она не пошла сначала к мозгоправу. Может быть, целее была.
Забыл сказать вам ещё одну важную вещь. Это единственный пациент, которого не тошнило. И её кровь была чистой, без гноя, красной такой. И никакого запаха.
Я только потом получил втык от начальства, мол, вырывать можно только поломанные, и вообще куда ты смотрел.... Ах, бестолковые мои, бесперые бюрократы. Если бы только они видели эти нежные рассеченные ручки, каким изящным рисунком на них ложились следы от прогулок лезвий. Её кожа из-за этого слегка отдавала запахом металла. У всех остальных этот приятный оттенок перекрывает запах гноя.
Шипы, которые я потом вытаскивал из её сердечка, я до сих пор держу при себе, как талисман. Вместе с парочкой перьев.
Я никогда не забуду ее хрупкий силуэт на фоне дверного проема.Она уходила в неожиданно начавшийся дождь,под песню "I Don't Care", под первые звуки смычковых.Ее неровно остриженные волосы покачивались в такт ходьбе,а сквозь грубую мешковину на загаженный пол падали капельки пронзительно-алой крови.Зачарованный этим зрелищем,я смотрел на нее неотрывно.Она раскрыла дверь настежь.Так,что дохнуло холодом,резанувшим даже мою нечувствительную плоть.И только тогда я смог стряхнуть с себя путы капавшей крови,зачаровавшей меня.Краем сознания я отметил,что на ней было легкое пальто,но я даже не успел ничего сказать,как она вышла и дверь за ней затворилась так,словно бы и не была открытой.И только одного я не мог вспомнить - в моей памяти не осталось звука ее шагов.
С тех пор меня перестало беспокоить странное мое призвание костолома... Или крыльелома, или какого-нибудь ещё ломателя. Меня по всякому называли.
Меня стало волновать только то, что ко мне приходят не всегда живые. Впрочем, и к этому я притерпелся тоже. И не совсем люди иногда заглядывают. Какая мне разница - оборвать крылья ангелу, больной малиновке, человеку, заблудшей душе или самому Сатане?
Знаете, у меня вообще-то есть инструментарий. И даже уборщица... Марь Павловна. Но только я прошу приходить её раз в неделю, что бы протереть прихожую. Мне не хотелось, что бы клиенты думали, что это просто стерильное удаление зуба. Потому, некоторые годами немытые скальпели я использую только для того, что бы отрезать самые упрямые жилки, иногда пользуюсь стеком, когда вытаскиваю гной, а обезболевающее.... ха-ха... оно просто копится в подсобке. Единственное, чего я всегда прошу побольше - это пакетиков. Там, у главврача, думают, что мне бахилы нужны. А это для моих драгоценных заблевышей. Кстати, всегда заставляю свою блевоту уносить с собой. Бывают даже фрики, которые начинают пожирать её сразу после операции, когда внезапно понимают, что ведь там, в этом пакетике плавает их главные наркотик - любовь, привязанность, надежда, разочарование, все то, от чего я их избавляю.
Мне как-то раз заявили, что я пложу бесчувственных зомби. Может и так, какое мне дело, подохнут ли они сразу во дворе больницы или проживут ещё сто лет?
Некоторые расплачивались простым "спасибо",некоторые,в основном неживые,- старинными украшениями:рубиновыми серьгами,бриллиантовыми колье. Но никто не приносил мне больше дешевого коньяка. В моей "операционной" всегда стоит флакон спирта. Не подумайте,что я им руки мою перед тем,как выломать крылья очередному ублюдку. О нет,я пью его. Всегда один,салютуя себе же в стекле много раз разбитого в припадке бешенства зеркала.Я не буйнопомешанный,даже не помешанный просто. Я - костолом или крыльелом. Зовите как хотите,меня это мало волнует.
Иногда спирт разбавляется водкой. А всякую хренатень ввиде оплаты, я отдаю начальству или Марь Павловне. Старушка уже, наверное, особняк отгрохала. Мне порой даже смешно от подобного образа жизни. Впрочем, позитив всегда вводит клиентов в ступор.

Пацан собрал остатки своих многочисленных выделений и бесмолвно удалился, продолжая вздрагивать. Я проводил его взглядом. Хммм... какой странный, не ушел, опустился в конце очереди в прихожей и подрагивает сидит. Ну пусть сидит, какая мне разница?
- Следующий, товарищи, не задерживаемся, вас много, а меня один!
Очередь была не такой уж и большой, в отличие от, например, вчера. И снова залитый воняющей кровью пол, сгустки гноя, ошметками лежащие по комнате и острый запах спирта из моего захватанного стакана.Тускло светила лампочка под потолком,бросая отсвет на чернеющие лужи крови. Есть в этом какая-то мрачная романтика.
Я закурил, устраивая себе короткий перерыв, пока последний клиент, испугано озираясь, стаскивал с себя рубашку.
-Раздевайтесь быстрее, вам что, заняться больше нечем, кроме как здесь торчать?
Я привычным движением сунул мужику пакет, взялся за крыло и надавил резко вниз. Крыло отошло легко, и моему взору предстали кости сгнившие до такой степени, что внутри была только черная труха.
- Ух, уважаемый, да у вас полное, так сказать, отморожение! Чеж вы все тянули? Семья-дети, не до того было? Бррр... Ой, так, гражданин, в обмороки мы тут не закатываемся, дышим в пакетик.
Мужчина судорожно дышит в пакет, а затем начинает тошнить. Впрочем, как и ожидалось.
Я беру любимый скребок и вычищаю проженные лопатки, в который остаются небольшие ямки после крыльев. Мужик орет. Дело неприятное, насколько я знаю, от этого сильно жжет. Орет и блюет, сильно дрожа, как в пипадке эпилепсии. Затем он все-таки заваливает на бок и я с легкостью отделяю второе крыло от спины и кидаю в кучу.
Некоторые кстати забирают крылья с собой, некоторые оставляют. До прихода Марь Павловны их жрут и травятся редкие крысы, дохнут мухи летом. Я вычищаю последствия гноя из второй лопатки, хлопаю припадочного по щекам и отправляю восвояси. Да, вот ведь и такие случаю бывают от чрезмерного исполнения семейного долга.
Я выхожу в прихожую:
- Внимание, перерыв на перекур!
С этими словами я пересикаю прихожу и выхожу на запыленное крыльцо, покурить...