Падшие становятся фриками, верно?
Или это просто у меня извращенная любовь ко всему тому, от чего милых мне детей тошнит? Впрочем, всякие ужасы, которые мы напару так любим вместе с обожаемым Берроузом никак не вяжется с тем, что так любит вторая половина меня, что в данный момент зачитывается прекрасными сказками о благородных стражах.
Тем временем я внезапно узнал, что некоторые люди, которых я давно знал, оказывается, всего-лишь мне приснились. Это открытие, которое мне удалось совершить сегодня ночью в момент совокупления с внеочередной девицей, оказалось очень некстати. Мне нравились эти люди, оказавшиеся лишь происком моего больного воображения.

Тем временем тот перегной, который так тщательно производится в каждой ячейке общества, заставляет меня чуток улыбаться. Пускай люди удобряют землю пока могут, когда-нибудь им надоест каторга в подобной сельскохозяйственной индустрии, и они вернутся в цивилизованный мир. Жаль, что все до одного с такими же, как у меня поломанными крыльями:
- Становитесь в очередь, дорогие! Я с удовольствием проведу операции без обезболевания по удалению бесполезных отростков! Что-что? Почему у врача поломанные кости до сих пор торчат из лопаток? Наглядный пример, кем не стоит быть! Не хотите? Тогда в очередь, гражданин, в очередь! Вот вам пакетик, чтоб было куда сблевануть во время операции. Итак, вы готовы?. - Я вырываю новому пациенту остатки крыльев из лопаток. Не помыв руки, даже не одев перчатки. Скрябую ногтями по оголенному трепещущему мясу, которое гниет прямо на глазах. Ах, великолепная вонь! От неё давно передохли все крысы и тараканы в самом дальнем подвале. На проржавевшем проигрывателе стонет The Muse - I Belong To You. Крылья отрываются тяжело, с нервными окончаниями, что идут прямо к мозгу. Приходится выламывать кости. Какой хруст! Он так в тему к музыке. Новая порция крови заливает застеленный газеткой операционный стол. Тут литра три, не меньше, густой, почти черной крови с отблеском темно-красного, вперемешку с желтым, зеленым и темно-коричневым гноем. Милого юношу, молодого даже на мой взгляд пациента, выворачивает в пакетик смесью его сегодняшнего завтрака, жизненных надежд и вчерашних разочарований. Блевотина всех цветов радуги, помешанных нервными красками на бледно-желтом жидком фоне, вытекает за края пакетика, он отшвыривает его на пол и заливает своим содержимым мне весь стол.
- Ох, дорогой, убирать свое дерьмо будете сами.
А он ревет. Блюет и ревет. Схаркивает и ревет снова. Такое потрясное зрелище в состоянии возбудить даже меня. Я с превеликим удовольствием запускаю руку в то место, откуда я только что выдернул остатки его правого крыла, в пульсирующую, зияющую рану, из которой торчит обтянутая порванными жилами лопатка. Её ещё не затронул процесс гниения, он вовремя пришел. Я пропускаю руку под неё, провожу пальцами по позвоночнику. О боже, как жаль, что парень не может орать сильнее. Он кашлеет и его снова тошнит. Кажется, куски его мечты попали в дыхательные пути, бедняга. Я заботливо хлопаю его по подраной спинке свободной рукой.
- Ну что ж вы так, юноша? Один раз влюбились и уже упали... Как мне вас жаль, обычно ко мне приходят после больших попыток в более зрелом возрасте. Впрочем, это ваш выбор. Не надо пытаться ничего объяснить, мне ваша история никак не интересна.
Вместо того, что бы дать ему продыхнуть, я дергаю его за левое крыло, опрокидывая лицом в собственную блевату, которую он мне тут только что намазюкал на утренней районной газете. У современной молодежи никакого уважения к журналистике! Он забавно булькает в ней, давясь от запаха. Из-за неё его снова тошнит уже просто соплями. От такого зрелища я уже не могу устоять, сдираю штаны с его худой задницы и засовываю свой член в его щедро смазанный похожим на птичий понос гавном анус. Я в общем-то не совсем уверен, чувствует ли он сейчас то же удовольствие, которое испытываю я, находясь в его горячей пульсирующей задницей, ну впрочем, это не мое дело. Его несчастное ангельское раскрасневшееся лицо, перемазанная в крови и содержимом души и желудка фезиономия, лишний раз возбуждает меня, и я трахаю его. Сильно, правда он все равно ничего простонать не может, подергивая оставшееся крыло и бессовестно водя рукой под его кожей. Прекрасное содержимое! Как здорово, что он пал так рано! Столь лакомый кусочек редко перепадает моей похоти.
Я раза три спускаю в него, затем, во время четвертого оргазма, единым усилием вырываю остатки левого крыла, и бросаю на пол. И его, и пацана. Затем ударяю его хорошенько по животу, последняя желчь и слезы вырывается из его рта, носа и глаз, а дерьмо, в помеси с моей спермой, разливается темно-коричневой лужей по кафельному полу. Мыском, аккуратно, что бы совсем не запачкать мои любимые черные сапоги, я переворачиваю его к себе лицом. Смотрю на его член. Тот ещё вздрагивает от оргазма. Хммм, у парня есть все задатки для прекрасного будущего.
Я хмыкаю, открываю нижнюю полку тумбы, что стоит под операционным столом, достаю бутылку водки, сначала изрядно отпиваю сам, затем проливаю немного над его головой, пытаясь попасть в рот. Он очень эротично высовывает язычок, и священные капли скатываются к нему в рот. Он закашлевается и сглатывает. Я закрываю бутылку и убираю обратно.
- Прибери тут все, - киваю я на остатки районной газетки, что украшаю мой грязный операционный стол.
- А вы наврали, доктор... Обезболивающее-то у вас, оказывается, было....