[500x676]
В колонках играет - muse - starlight
Настроение сейчас - eeeeeeeeeeeeeeeeeeee

ЧЕ
Мотор перегретый
натужно гудел.
Хозяйка, встречая,
кивала...
И в каждой квартире
с портрета
глядел
спокойный
Эрнесто Гевара...
Желанья,
исполнитесь!
Время,
вернись!
Увидеться нам
не мешало б...
Вы
очень похожи,
товарищ министр,
на наших
больших
комиссаров.
Им совесть
велела.
Их горе
зажгло.
Они голодали
и стыли.
Но шли
с Революцией
так же светло,
как реки
идут
на пустыню.
Была Революция
личной,
живой,
кровавой
и все же -
целебной.
Они
называли ее
мировой!
Что значило -
великолепной...
Товарищ Гевара,
песчаник намок
под грузным
расстрелянным
телом...
- Я сделал,
что мог.
Если б
каждый,
что мог,
однажды решился
и сделал...
- Но жизнь
не меняется!
Снова заря
восходит,
как будто впервые.
А что, если
вправду
погибли вы
зря?
- Пускай
разберутся
живые...
- Но вам
понесут
славословий
венки,
посмертно
пристроятся рядом.
И подвигом
клясться начнут
леваки!..
- Вы верьте
делам,
а не клятвам...
- А что передать
огорченным бойцам,
суровым и честным,
как Анды?
- Скажите:
по улицам
и по сердцам
проходят сейчас
баррикады...
А что, если вдруг
автомат на плече
станет
монетой разменной?..
Нахмурился Че.
Улыбнулся Че.
Наивный Че.
Бессмертный.

* * *
Неправда, что время уходит.
Это уходим мы.
По неподвижному времени.
По его протяжным долинам.
Мимо забытых санок посреди сибирской зимы.
Мимо иртышских плесов с ветром неповторимым.
Там, за нашими спинами,—
мгла с четырех сторон.
И одинокое дерево, согнутое нелепо.
Под невесомыми бомбами —
заиндевевший перрон.
Руки, не дотянувшиеся до пайкового хлеба.
Там, за нашими спинами,—
снежная глубина.
Там обожженные плечи деревенеют от боли.
Над затемненным городом
песня:
«Вставай, страна-а!..»
«А-а-а-а...» — отдается гулко, будто в пустом соборе.
Мы покидаем прошлое.
Хрустит песок на зубах.
Ржавый кустарник призрачно топорщится у дороги.
И мы на нем оставляем
клочья отцовских рубах
и надеваем синтетику, вредную для здоровья.
Идем к черте, за которой —
недолгие слезы жен.
Осатанелый полдень.
Грома неслышные гулы.
Больницы,
откуда нас вынесут.
Седенький дирижер.
И тромбонист,
облизывающий пересохшие губы.
Дорога — в виде спирали.
Дорога — в виде кольца.
Но —
отобедав картошкой или гречневой кашей —
историю Человечества
до собственного конца
каждый проходит по времени.
Каждый проходит.
Каждый.
И каждому — поочередно —
то солнечно, то темно.
Мы измеряем дорогу
мерой своих аршинов.
Ибо уже установлено кем-то давным-давно:
весь человеческий опыт —
есть повторенье ошибок...
И мы идем к горизонту.
Кашляем.
Рано встаем.
Открываем школы и памятники.
Звезды и магазины...
Неправда, что мы стареем!
Просто — мы устаем.
И тихо отходим в сторону,
когда кончаются силы.