С Лолитиного ведома и одобрения я перед отьездом велел бердслейскому
почтмейстеру посылать наши письма до востребования сначала в Уэйс, а после
пятнадцатого июня в Эльфинстон. На другое утро мы посетили Уэйский почтамт,
где нам пришлось ждать в коротком, но медленном хвосте. Безмятежная Лолита
стала изучать фотографии мошенников, выставленные в простенке. Красавец
Анатолий Брянский, он же Антони Бриан, он же Тони Браун, глаза - карие, цвет
лица - бледный, разыскивался полицией по обвинению в похищении дитяти. Faux
pas пожилого господина с грустными глазами состояло в том, что он обжулил
почтовое ведомство, а кроме того - точно этого не было достаточно, - он
страдал неизлечимой деформацией ступней. Насупленный Сулливан подавался с
предупреждением: вероятно, вооружен и должен считаться чрезвычайно опасным.
Если вы хотите сделать из моей книги фильм, предлагаю такой трюк: пока я
рассматриваю эти физиономии, одна из них тихонько превращается в мое лицо. А
еще был залапанный снимок Пропавшей Девочки: четырнадцать лет, юбка в клетку
и, в рифму, берет, обращаться к шерифу Фишеру, Фишерифу, Фишерифму.
Не помню писем, адресованных ко мне; что же касается Долли, пришел ее
школьный отзыв, а кроме того - ей было письмо в очень необычном, очень
длинном конверте. Я это письмо без колебаний вскрыл и с ним ознакомился.
Заметив, однако, с каким равнодушием девочка отвернулась и двинулась к
газетному киоску у выхода, я заключил, что мои действия хорошо ею
предусмотрены.

"Долли-Ло! Ну вот - пьеса прошла с огромным успехом. Все три пса лежали
спокойно - им, по-видимому, впрыснула кое-чего наша милая докторша. Линда,
заменившая тебя, знала роль назубок, играла прекрасно, совмещая живость с
выдержкой, но напрасно мы в ней искали бы твою отзывчивость, твое
непринужденное воодушевление, прелесть моей - и авторской - Дианы; впрочем,
автор на этот раз не пришел аплодировать нам, а невероятная гроза на дворе
несколько заглушила наш скромный "гром за сценой". Ах, Боже мой, как летит
жизнь. Теперь, когда все кончилось - школа, спектакль, моя история с Роем,
беременность мамы (увы, ребеночек долго не прожил), - все это кажется таким
давнишним, хотя на самом деле я еще чувствую щекотку грима на лице.
После завтрака меня увозят в Нью-Йорк, и вряд ли мне удастся так
устроиться, чтобы не ехать с родителями в Европу. У меня есть еще худшая
новость для тебя, Долли-Ло! Не знаю, вернешься ли ты в Бердслей, но если
вернешься, меня, может быть, там не будет. Об одном моем романе ты знаешь, о
другом ты только думаешь, что знаешь, - но как бы то ни было, мой отец
вмешался и хочет, чтобы я поехала учиться в Париж на один год, пока он сам
будет там, благо я удостоилась фульбрайтовской стипендии.
Как и ожидалось, бедный поэт сбился в третьей сцене, в том месте где я
всегда спотыкалась - на этих глупых стихах. Помнишь?

Пусть скажет озеро любовнику Химены,
Что предпочесть: тоску иль тишь и гладь измены.

Я тут подчеркнула спотычки. Завидная тишь!
Ну, веди себя хорошо, девчоночка! Твой поэт шлет сердечнейший привет
тебе и почтительный привет твоему батюшке.
Твоя Мона.

P. S. Из-за тех дел, которые я наделала и в которые мой отец вмешался,
так получилось, что моя корреспонденция строго контролируется. Поэтому
подожди с ответом, пока я не напишу тебе из Европы".

Этого она, по-видимому, никогда не сделала. Тем лучше. Ее письмо
заключало в себе какие-то мерзкие намеки, в которых теперь мне слишком
тягостно разбираться. Я его нашел спустя много времени между страницами
одного из наших путеводителей и цитирую его здесь просто в качестве
документации. Я его прочитал дважды.
Подняв голову, я намеревался - Вот тебе на - нет Дианы! Пока я пребывал
под чарами Моны, Лолита пожала плечами и пропала. "Вы случайно не
заметили..." - обратился я к горбуну, который подметал пол у выхода.
Конечно, заметил. Старый блудник. По его догадке, она кого-то увидела
снаружи и выскочила. Я выскочил тоже. Остановился на панели, но ее там не
оказалось. Побежал дальше. Опять стал. Итак - стряслось. Исчезла навеки.
В последующие годы я часто спрашивал себя, почему она действительно не
исчезла навеки в этот день. Послужил ли удерживающей силой ее новый летний
гардероб, находившийся у меня в запертом автомобиле? Или, может быть, не
дозрела какая-либо частица общего плана? Или, еще проще: как-никак я мог еще
пригодиться для доставки в Эльфинстон (он-то и был тайным конечным пунктом).
В ту минуту, однако, я, помнится, не сомневался в том, что она покинула меня
навсегда. Уклоняющиеся от ответа лиловатые горы, полукругом охватывающие
город, как будто кишели часто дышащими, карабкающимися, спотыкающимися,
смеющимися, все чаше дышащими Лолитами, которые растворялись в легком
тумане. Громадная начальная буква города, составленная из белых камней на
крутом скате, казалась инициалом моего ужаса.
Новое, прекрасное здание почтамта, из которого я только что выбежал,
стояло между еще не проснувшимся кинематографом и заговорщицкой группой
тополей. Было девять часов утра - по времени горной зоны. Улица называлась
Главной. Я шагал по синей ее стороне, вглядываясь в противоположную: ее уже
околдовало и украшало одно из тех хрупких утр в начале лета, в которых есть
и вспышки стекла там и сям и что-то вроде общего колебания и почти
обморочного изнеможения перед перспективой невыносимо знойного полдня.
Перейдя улицу, я стал бродить и как бы перелистывать вывески длинного ряда
домов: Аптека, Недвижимое Имущество, Моды, Автомобильные части, Кафе,
Спортивные Товары, Недвижимое Имущество, Мебель, Электроприборы, Телеграф,
Красильня, Бакалейная. Ах, патрульщик, патрульщик, моя дочка сбежала...
Сговорившись с сыщиком! Влюбившись в шантажиста! Воспользовавшись моей
полной беспомощностью! Я обсуждал про себя вопрос, не заговорить ли с одним
из немногих пешеходов. Отказался от этой мысли. Посидел в запаркованном
автомобиле. Пошел осматривать городской сад на теневой стороне. Вернулся к
Модам и Автомобильным Частям. Сказал себе, с яростным взрывом сарказма - un
ricanement - что надо быть сумасшедшим, чтобы ее в чем-либо подозревать, что
она вот-вот появится...
Появилась.
Я круто повернулся и стряхнул с обшлага руку, которую она на него
положила с робкой и глупой улыбкой.
"Садись в машину", - сказал я.
Послушалась; я же продолжал ходить взад и вперед по тротуару, борясь с
невыразимыми мыслями и пытаясь найти какой-нибудь способ подступиться к
изменнице.
Немного погодя, она вышла из автомобиля и присоединилась ко мне.
Прислушиваясь, сквозь муть, я постепенно настроил приемник Эл-О.
По-видимому, она объясняла мне, что повстречала знакомую девочку.
"В самом деле? Кого же именно?"
"Девочку из Бердслея".
"Отлично. Я знаю имена всех твоих одноклассниц. Начнем сначала: Алиса
Адамс?"
"Нет - не из моего класса".
"Отлично. У меня есть с собой полный список учениц твоей школы. Имя,
пожалуйста".
"Она не училась у нас. Просто жила в городе".
"Отлично. Я захватил и бердслейскую адресную книгу. Мы в ней найдем
всех Браунов и Смитов".
"Я знаю только ее первое имя".
"Мари или Дженни?"
"Нет - Долли, как я".
"Значит, тупик (зеркало, о которое разбиваешь нос). Отлично. Попробуем
теперь иначе. Ты отсутствовала двадцать восемь минут. Что делали обе Долли?"
"Мы зашли в молочный бар".
"И вы заказали там?.."
"Ах, просто по кока-коле".
"Смотри, Долли! Мы, знаешь, можем это проверить".
"Во всяком случае, она выпила кока-колы, а я - стакан воды!"
"Отлично. Это вон там, что ли?"
"Ну, да".
"Отлично. Пойдем. Мы допросим сифонщика".
"Погоди секундочку. Я не уверена, это, может быть, было чуточку дальше
- как раз за углом".
"Все равно, зайдем покамест сюда. Входи, пожалуйста. Теперь посмотрим
(я раскрыл телефонную книгу, прикрепленную цепью к пюпитру). Хорошо-с.
Благородное похоронное бюро. Нет, рано. Ах, вот: Аптеки и молочные бары:
один в Горном Переулке, а другой - вот этот, аптечный магазин Ларкина, и еще
два. И это все, что Уэйс, или по крайней мере его торговый квартал, может
нам предложить в смысле газированных вод и мороженого. Что же, нам придется
посетить их все".
"Пойди к черту!" - сказала она.
"Грубость, цыпка, тебе не поможет".
"Ладно", - сказала она. - "Но ты не смеешь меня загонять в ловушку.
Ладно - пускай будет по-твоему, мы никуда не заходили. Мы просто беседовали
и смотрели на платья в витринах".
"В каких витринах? Вот в этой?"
"Да, хотя бы в этой".
"Ах, Лолита! Взгляни-ка поближе".
Зрелище было действительно мало привлекательное. Щеголеватый молодой
приказчик чистил пылесосом что-то вроде ковра, на котором стояли две фигуры,
имевшие такой вид, будто они только что пострадали от взрыва. Одна из них
была совершенно нагая, без парика и без рук. Судя по ее сравнительно
небольшой величине и манерно-игривой позе, можно было предположить, что в
одетом виде она изображала, и еще будет изображать, девочку Лолитиного
роста. В теперешнем виде, однако, она не имела определенного пола. Рядом с
нею стояла более высокая фигура - невеста в фате, совершенно законченная и,
как говорится, целая, если не считать отсутствия одной руки. На полу, у ног
девицы, там, где старательно ползал приказчик со своим инструментом, лежали
три тонких голых руки и белокурый парик. Две из этих рук случайно
соединились в изогнутом положении, напоминавшем ужасный жест отчаяния и
мольбы.
"Гляди, Лолита", - сказал я спокойно. - "Гляди хорошенько. Разве это не
превосходный символ какой-то невероятной беды? Впрочем (продолжал я, садясь
в автомобиль), я принял кое-какие меры предосторожности. Вот здесь у меня (я
открыл отделеньице для перчаток), в этом маленьком блокноте, записан
автомобильный номер нашего милого дружка".