Praeterita mutare non possumus.

Requiem aeternam dona eis, Domine,
Et lux perpetua luceat eis…

Мьюзи умерла. Чёрт, она была последним осколком моей прежней жизни. Верная подруга, умещавшаяся в кармане моего плаща, блестевшая оттуда мокрым чёрным носом. Блестеть глазами ей не позволяла рыжая чёлка. Я был очень привязан к ней – крохотной старушке с лохматыми ушами и короткими кривыми ножками.
Я легче привязываюсь к вещам и собакам, чем к людям.
У меня отвратительное настроение, я сижу в машине и наблюдаю за бликами от закатного солнца, прыгающими по стеклянным дверям «Клондайка». Однажды Лис соз-нался мне, что название досталось ему вместе с помещением, а менять вывеску он поле-нился. Врёт. Денег у него не было на новую вывеску. Интересно, куда Лис девает деньги? Может, спросить? Другим он говорит, что платит крупные суммы Хозяину. Что он соврёт мне? Я-то точно знаю, что никаких крупных сумм он мне не платит.
Всё-таки я решаю зайти в этот потрясающий серпентарий, головную боль мест-ных бобби, рассадник всех возможных пороков. Всё равно меня узнает от силы дюжина человек.
Дверь распахивается от лёгкого толчка, на стекле три свежих царапины от пуль. Опять перепились и палили друг в друга. Или обкололись. Мне это без разницы.
Rammstein, включённый на всю мощность динамиков, бьёт по ушам. Лис, свя-щеннодействующий за стойкой, делает движение к дискам – он уже увидел меня. Я оста-навливаю его коротким жестом. Того, что мне сейчас хотелось бы услышать, у Лиса всё равно нет. Да и не выдержит вся эта братия «Реквием» Моцарта.
Лис всё-таки меняет диск. Lacrimosa. Вечер немецкой музыки. Мда. Подойдя к стойке, встаю между двумя здоровенными парнями. Дешёвая подачка самолюбию – оба выше меня дюймов на шесть, но, поймав взгляд Лиса, становятся маленькими и тихими.
– Добрый вечер, Милорд…
– Как всегда, – я прерываю попытку Лиса завязать разговор, который он искренне считает светским. Лис сочувственно кивает – отсутствие Мьюзи он тоже заметил.
Короткое «как всегда» нужно оправдывать. Я не дожидаюсь заказа у стойки и не задерживаюсь посмотреть на мелькание рук Лиса. Низкий столик в тёмной нише всегда свободен, его оберегают от посетителей на случай моего внезапного появления. Мои вку-сы неизменны, и Лис их знает.
Из сизой от табачного дыма полутьмы выныривает Кэти, устаивается на диванчи-ке рядом со мной.
– Привет, – она встряхивает кудряшками.
Кэти никогда не называет меня Милордом, она – одна из немногих, кто знает моё имя. Я киваю ей и пожимаю плечами на вопрос, надолго ли я сюда. Разговаривать не хо-чется.
– Ваш заказ, Милорд, – официант прогибается. Терпеть не могу холуев.
– Ты мрачен, потомок фараонов, – констатирует Кэти, снимая с меня очки. Я от-бираю их и засовываю в карман пиджака. С тем, что для Кэти я – потомок фараонов, я давно смирился. Разрез моих глаз ассоциируется с древнеегипетскими изображениями, это от матери, мир её праху.
Рядом со столиком появляется Сэм, странный тип, убеждённый в том, что каждая встреча со мной – счастье всей его жизни. Кэти немедленно сворачивается уютным клуб-ком и почти демонстративно кладёт голову мне на колени. Она знает, что я не одобряю подобных выходок, но знает и то, что ей я эти выходки прощаю.
– Помешал? – Смущённо гудит Сэм, пощипывая свою куцую бородку. – Извини, Фил, я поздороваться. Жутко рад тебя видеть.
– Взаимно, – я почти не вру. Вооружённый и очень опасный Сэм так трогателен в своём смущении, что хочется погладить его по голове и простить за всё сразу.
– Я… пойду, наверное, – Сэм неловко улыбается и поспешно исчезает.
Кэти тихо смеётся.
Мне не смешно. Мне неуютно. Кажется, что кто-то пристально на меня смотрит, хотя разглядеть меня в этой темноте дальше, чем с двух шагов, невозможно.
– Ты мрачен, – повторяет Кэти, водя пальцем по моему галстуку. – Не думай ни о чём. У Лиса полно свободных комнат наверху.
У Лиса полно свободных комнат, малышка, я знаю это. Скоро мы тихо выскольз-нем из ниши, поднимемся наверх и запрёмся на ключ. Твои гибкие руки, и блестящие гла-за, и запах свежести, и разметавшиеся кудри… Я буду говорить тебе глупости, мы будем говорить друг другу глупости, ты снова скажешь, что любишь меня, я снова поверю тебе. Желание верить уходит с рассветом, но ты никогда не обижаешься на меня, моя Кэти…
– Милорд, – негромко говорят из-за спины.
Терпеть не могу, когда кто-то стоит у меня за спиной, но не в этом дело. Интона-ция. Мне не нравится интонация, с которой он ко мне обращается. У Лиса это слово зву-чит уважительным прозвищем, у официанта – подобострастным обращением. Но этот точно знает, с кем он собирается разговаривать. Плохо, если это кто-то из знакомых в той, прежней жизни – честной, светской, скучной. Впрочем, трупы в «Клондайке» убирают быстро.
Я неохотно поворачиваюсь. Нет, этого человека я не знаю. У него гладкое, ничем не примечательное лицо. Взгляду не на чем задержаться. Если бы не специфический раз-рез глаз, я выглядел бы примерно так же. Кто он такой, чёрт побери?
– Что вам нужно?
Он огибает диванчик, садится, не дожидаясь приглашения. Очень хочется гово-рить с ним надменно, но, покидая опостылевшее родовое гнездо, я дал себе слово никогда этого не делать.
– Вы не властны над временем, милорд, – изрекает он банальность. – Не властны над прошлым, да и над будущим не особо.
Нет, на шантажиста он определённо не похож. С тех пор, как я, мягко говоря, пус-тился в авантюры, меня узнавали дважды. По большому счёту, мне всё равно, что обо мне думают родственники, но всё же неприятно, так что шантажисты благополучно прекрати-ли своё существование.
– Скажите что-нибудь поновее, мистер…
– Ну, скажем, Игрек, – он сцепляет руки на колене.
Чертовски хочется его пристрелить, но я лишь выжидательно поднимаю брови.
– Видите ли, милорд, – мистер Игрек делает красивую паузу. – Вам, наверное, ка-жется, что вы всесильны. Поверьте, это не так.
– Никто не всесилен, – холодно говорю я, придерживая руки Кэти, нацелившейся надеть на голову мистера Игрека блюдо с закуской.
– Я не обещаю вам всемогущества, - как ни в чём не бывало продолжает наглый собеседник. – Но я предлагаю вам возможности куда большие, чем те, что у вас есть сей-час. Гораздо большую власть. Не бесплатно, конечно.
– Благодарю, мне достаточно того, что я имею, – мне всё труднее удерживать своевольную Кэти, она выкручивает руки из моих пальцев, а я не хочу сжимать её запя-стья слишком сильно.
– Не верю. – Тут он прав, ничего не скажешь. – Вы хотите большего, милорд, вы всегда хотите большего.
Он определённо надоел мне. Я прижимаю сопротивляющуюся Кэти к себе и про-изношу несколько фраз, которым меня не учили в Оксфорде. Кэти восторженно замирает. Мистер Игрек несколько секунд смотрит на меня, и мне не нравится его взгляд. Мне очень не нравится его взгляд. Потом он делает одно неуловимое движение и растворяется в про-куренной темноте. Я смотрю ему вслед и мне зябко. Мне хочется выкинуть из головы это идиотское происшествие, но гладкое, неприметное лицо цепко держится в памяти. Почему я его не пристрелил?
Кэти надоело моё невнимание, и она весьма чувствительно кусает меня за ухо. К чёрту. Кэти права. Не нужно ни о чём думать. Наверху много свободных комнат.
Мне не дано видеть будущее, и я многого не знаю.
Я не знаю, что через полгода, поздней осенью, обкуренный придурок выпустит в Лиса пять пуль 45 калибра – почти в упор.
Я не знаю, что под Рождество неосторожный Сэм сядет в машину, начинённую взрывчаткой.
Я не знаю, что весной трое подонков изнасилуют и задушат Кэти.
Я не знаю, что через два года человек с гладким лицом отыщет меня в Венеции, и я соглашусь на его условия.
Через два года в маленьком венецианском ресторанчике я продам свою душу.

Написано в соавторстве с Almond’ом