Видя запись:
"Наталья, Ваша анкета находится на 45230 месте в рейтинге (поднять анкету в рейтинге)" я начинаю нервно искать окошко, где можно написать ответ:
"Идите в жопу".

[525x700]
Когда кресло стало разваливаться, собака заявила права на другое кресло. И отстояла своё мнение.
Потом ей глянулся старый хозяйский халат.
Халат я не отдала.
Собака стала ждать. Терпеливо. Иногда напоминая, что ей надо от жизни.
На новый год мне подарили новый халат, мягкий и красивый. Старый перешёл по наследству...
Зима. Собака торжествует!

[525x700]
Сначала собаке понравилось наше старое кресло, с красивыми гнутыми ручками. Собака всеми силами объясняла нам, что без этого кресла умрёт. Пришлось отдать. В дальнейшем слово "место" означало "твоё кресло на кухне у окна".
При этом кресло оставалось для собаки единственным человеческим предметом, который она одобряла. В частности, майку, которую пришлось надевать на неё после очередной операции, собака ловко снимала через голову двумя задними лапами.
Хотя майка была ей к лицу, честное слово!

[525x700]
Собаку завела моя племянница. То есть, она уговорила взять брошенную кем-то породистую собаку в дом. Имя собаке тоже дала племянница. То ли узнала, что "Лайма" переводится как "счастье", то ли просто имя понравилось... В общем, было это давно, с тех пор эти 25 кило жёлтого счастья успели прорасти корнями и слиться с семьёй.
Стаффордширский терьер. Первый год мы её лечили (что интересно, после всех собачьих гинекологов, а впоследствии - онкологов, операций, уколов, химиотерапии, собака любит ветеринаров!), остальные годы - воспитывали. А она воспитывала нас.

Ура!

Приближается новый год, а настроение - ни к чёрту.
Первая часть романа фэнтези не обработана, вторая даже не начата.
Пытаюсь ответить на письма, присланные друзьями уж два месяца как.
Вялость.
Зимняя спячка.
Чёрт знает что.

Я слишком хорошо думаю о людях.
И вообще, слишком много думаю о людях.
Думать надо о себе.
Говна ждать от любого.
И плевать на всех, чтобы не ходить в очередной раз оплёванной.

В колонках играет - "ЗЗ"
Настроение сейчас - странное

Неожиданно снова близко. Казалось бы, разочаровалась уже, покривилась, отошла в сторонку. Отчего же снова тревожно-смятенное состояние...

Что-то

Чётное. Чёрное. Через приличия.
Чуткие пальцы. Чёткость отличия.
Честность печали не значит – мучение.
Мысли утрачены, речь без значения.
Чувства чуть вычурно в чёрточках улочек.
Честно – хочу тебя. Чудо на блюдечке.

Чем-то оборвано. Что-то останется.
Чёрным закончится. Чётным обманется.
Слово сорвалось, кричать – не приманится.
Что-то останется.
Что-то…


И всё же...

Остановка сердца на полувзлёте.
Остановка строчки на полутексте
Замереть струной, не дойдя полшага.
Отойти назад, не найдя полслова.

Уходить, не веря в возможность чуда.
Не смотреть назад, на туман пространства,
Где по площади катит седые волны
Гулкий отзвук прошлого тысячелетья.

Обещать себе стойкость невозвращенья,
Не искать того, что не существует.
Остановка сердца на полувзлёте.
Останов…






И всё же вернуться.

В эту ночь

Алым лепестком уплыл закат,
Белый блик луны прилип к стене.
Ветер расплетает облака.
Где-то слабо, будто бы во сне,
Догорает темноте назло
Еле видный свет в чужом окне
Жизнь дрожит под ветром как стекло.

Змейкой ночь струится меж минут,
Ищет, где погреться у огня,
К ней пугливой стайкой тени льнут.
Ленью растекаясь по камням,
Молчаливой медленной рекой
Ночь течёт к домам и фонарям,
Окна гаснут под её рукой

Пробуждая звёзды ото сна,
Распрямляется небесный свод
Сверху усмехается луна
Тонким звяканьем хрустальных сот
Утихает ветер, и во мне
Фразы-строчки водят хоровод.
Холодок истаял в вышине.

Целый мир свивается в один
Чёрно-синий в белых искрах мост
Шёпот снов остался позади.
Щурится луна на эхо гроз.
Это лето гонит холод прочь
Южным запахом огромных белых звёзд…

Я упала в небо в эту ночь.


Творить

Я оставляю нелепость вопросов извечных
Юным стихиям недавно рождённого мира.
Этот младенец был создан из пепла и боли.
Щебет ли птиц быстрокрылых, шумливых, беспечных,
Шелест ли веток, впитавших весеннюю сырость,
Что ещё кровью из горла рванётся на волю?

Цели – дороже.
Холод по коже.

Фоном размытым ложатся рассветные тени,
Утро вступает в права в этой новой Вселенной,
Тонким лучом разрезает прохладу ночную.
Свежий морской аромат, танец водных растений,
Рокот волны, оставляющей берегу пену,
Плоские камни слезами морскими бликуют.

Острые рифы
Нервность прилива

Море и солнце, холодные скалы и блики,
Лес и озёра, бескрайнее небо и ветер,
Капли росы на траве и поющие птицы,
И снежно-белые острые горные пики…
Зная грядущее, контуром тонким наметить
Жизнь всех разумных, ещё не успевших родиться.

Если не стало
Дело страданьем –

Главное – в малом,
Время – за гранью.

Бездна начала.
Ад созидания.

Praeterita mutare non possumus.

Requiem aeternam dona eis, Domine,
Et lux perpetua luceat eis…

Мьюзи умерла. Чёрт, она была последним осколком моей прежней жизни. Верная подруга, умещавшаяся в кармане моего плаща, блестевшая оттуда мокрым чёрным носом. Блестеть глазами ей не позволяла рыжая чёлка. Я был очень привязан к ней – крохотной старушке с лохматыми ушами и короткими кривыми ножками.
Я легче привязываюсь к вещам и собакам, чем к людям.
У меня отвратительное настроение, я сижу в машине и наблюдаю за бликами от закатного солнца, прыгающими по стеклянным дверям «Клондайка». Однажды Лис соз-нался мне, что название досталось ему вместе с помещением, а менять вывеску он поле-нился. Врёт. Денег у него не было на новую вывеску. Интересно, куда Лис девает деньги? Может, спросить? Другим он говорит, что платит крупные суммы Хозяину. Что он соврёт мне? Я-то точно знаю, что никаких крупных сумм он мне не платит.
Всё-таки я решаю зайти в этот потрясающий серпентарий, головную боль мест-ных бобби, рассадник всех возможных пороков. Всё равно меня узнает от силы дюжина человек.
Дверь распахивается от лёгкого толчка, на стекле три свежих царапины от пуль. Опять перепились и палили друг в друга. Или обкололись. Мне это без разницы.
Rammstein, включённый на всю мощность динамиков, бьёт по ушам. Лис, свя-щеннодействующий за стойкой, делает движение к дискам – он уже увидел меня. Я оста-навливаю его коротким жестом. Того, что мне сейчас хотелось бы услышать, у Лиса всё равно нет. Да и не выдержит вся эта братия «Реквием» Моцарта.
Лис всё-таки меняет диск. Lacrimosa. Вечер немецкой музыки. Мда. Подойдя к стойке, встаю между двумя здоровенными парнями. Дешёвая подачка самолюбию – оба выше меня дюймов на шесть, но, поймав взгляд Лиса, становятся маленькими и тихими.
– Добрый вечер, Милорд…
– Как всегда, – я прерываю попытку Лиса завязать разговор, который он искренне считает светским. Лис сочувственно кивает – отсутствие Мьюзи он тоже заметил.
Короткое «как всегда» нужно оправдывать. Я не дожидаюсь заказа у стойки и не задерживаюсь посмотреть на мелькание рук Лиса. Низкий столик в тёмной нише всегда свободен, его оберегают от посетителей на случай моего внезапного появления. Мои вку-сы неизменны, и Лис их знает.
Из сизой от табачного дыма полутьмы выныривает Кэти, устаивается на диванчи-ке рядом со мной.
– Привет, – она встряхивает кудряшками.
Кэти никогда не называет меня Милордом, она – одна из немногих, кто знает моё имя. Я киваю ей и пожимаю плечами на вопрос, надолго ли я сюда. Разговаривать не хо-чется.
– Ваш заказ, Милорд, – официант прогибается. Терпеть не могу холуев.
– Ты мрачен, потомок фараонов, – констатирует Кэти, снимая с меня очки. Я от-бираю их и засовываю в карман пиджака. С тем, что для Кэти я – потомок фараонов, я давно смирился. Разрез моих глаз ассоциируется с древнеегипетскими изображениями, это от матери, мир её праху.
Рядом со столиком появляется Сэм, странный тип, убеждённый в том, что каждая встреча со мной – счастье всей его жизни. Кэти немедленно сворачивается уютным клуб-ком и почти демонстративно кладёт голову мне на колени. Она знает, что я не одобряю подобных выходок, но знает и то, что ей я эти выходки прощаю.
– Помешал? – Смущённо гудит Сэм, пощипывая свою куцую бородку. – Извини, Фил, я поздороваться. Жутко рад тебя видеть.
– Взаимно, – я почти не вру. Вооружённый и очень опасный Сэм так трогателен в своём смущении, что хочется погладить его по голове и простить за всё сразу.
– Я… пойду, наверное, – Сэм неловко улыбается и поспешно исчезает.
Кэти тихо смеётся.
Мне не смешно. Мне неуютно. Кажется, что кто-то пристально на меня смотрит, хотя разглядеть меня в этой темноте дальше, чем с двух шагов, невозможно.
– Ты мрачен, – повторяет Кэти, водя пальцем по моему галстуку. – Не думай ни о чём. У Лиса полно свободных комнат наверху.
У Лиса полно свободных комнат, малышка, я знаю это. Скоро мы тихо выскольз-нем из ниши, поднимемся наверх и запрёмся на ключ. Твои гибкие руки, и блестящие гла-за, и запах свежести, и разметавшиеся кудри… Я буду говорить тебе глупости, мы будем говорить друг другу глупости, ты снова скажешь, что любишь меня, я снова поверю тебе. Желание верить уходит с рассветом, но ты никогда не обижаешься на меня, моя Кэти…
– Милорд, – негромко говорят из-за спины.
Терпеть не могу, когда кто-то стоит у меня за спиной, но не в этом дело. Интона-ция. Мне не нравится интонация, с которой он ко мне обращается. У Лиса это слово зву-чит уважительным прозвищем, у официанта – подобострастным обращением. Но этот точно знает, с кем он собирается разговаривать. Плохо, если это кто-то из знакомых в той, прежней жизни – честной, светской, скучной. Впрочем, трупы в «Клондайке» убирают быстро.
Я неохотно поворачиваюсь. Нет, этого человека я не знаю. У него гладкое, ничем не примечательное лицо. Взгляду не на чем задержаться. Если бы не специфический раз-рез глаз, я выглядел бы примерно так же. Кто он такой, Читать далее...

Нет
Естественности.

Статичный
Комок.
Атомы
Замёрзли,
А
Небо
Обледенело.

Осколок
Тебя,
Бровей
Разлёт.
Оттиск
Шёпота
Ерундового
Невинно –
Одинокого.

Тревога
Растрёпанной
Астрой.
Волнение
Амёбы.

Ветер. Ветер. Ветер.

Рождается
Ожидание –
Страдать
Ещё.

Нет
Естественности.

Смешно
Как –
Очередной
Шершавой
Евы
Наивная
Агония.

Колючки
Акации,
Звериная
Агрессия:
Весело
Шагаю
Адом,
Ярко
Смеюсь
Явью.

Сумбур
Молитвенный
Еле
Летит.
Окна
Южные.

Пересменок
Разумов.
Остаются
Смутные
Тени,
Обрывки
Горелые
Облика.

Нет
Естественности.

Сумерки.
Утекает
Мутной,
Ехидной
Лентой
Алеющей

Ядовитая явь.

Сей истины понять мы не умеем,
Хоть сказано великими не раз:
Нам кажется, что мысли мы имеем,
На деле же они имеют нас.

Андрюшка с мамой набрали полные корзины грибов и собирались идти на электричку. Мама ещё удивлялась – с одной стороны станция, с другой – шоссе, а такое грибное место ещё никто не нашёл. Андрюшка шёл впереди, гордо, двумя руками таща перед собой корзину. Корзина тяжело колыхалась и мешала идти.
Потом шаги за его спиной стали какими-то странными, запинающимися. Андрюшка быстро обернулся. Совсем бледная мама опустила корзину и держалась за грудь. Слабо улыбнулась сыну.
– Ты не волнуйся, Андрюш, сейчас пройдёт. Сейчас я таблеточку выпью, и всё пройдёт.
Полезла в карман кофты за таблетками, пальцы прошли насквозь.
– Дырка, – тихо сказал Андрюшка. – Мам, тебе совсем плохо?
– Ты, главное, не волнуйся, – бормотала мама, пытаясь сгрести высыпавшиеся грибы в опрокинутую корзину. – Сейчас, до города доедем, и всё будет в порядке.
Андрюшка оцепенело смотрел на маму. Зачем она это делает, она же корзину не поставила нормально. Она что, не видит, что грибы обратно высыпаются? Потом понял – не видит.
– Мам, оставь корзину, пожалуйста. Мы лучше с папой сюда потом съездим и подберём. Мам, слышишь? Мама!
Мама подняла страшное, неживое лицо.
– Что, Андрюша?
– Оставь корзину. Мы с папой за ней приедем.
Мама медленно выпрямилась.
– Хорошо, мой милый. Поедем домой.
– Не домой, а к доктору, – строгим, взрослым голосом поправил Андрюшка, двумя руками взяв маму за локоть, словно мог удержать её.
Корзины остались под разлапистой ёлкой.
До станции они не дошли – пригрохотала электричка, смолкла ненадолго, потом со стуком и свистом унеслась к городу.
– Как же… – растерянно пробормотала мама. – Теперь два часа ждать…
– Пойдём к шоссе, – решил Андрюшка. – Ты там ляжешь на травке, а я остановлю машину.
– Только под колёса не лезь.
– Ладно.
– Не «ладно», а обещай, иначе не пойду, – маме было трудно говорить, но она очень старалась.
– Обещаю.
– Ну… пойдём…
На шоссе они вышли не скоро – маму пошатывало, она держалась за грудь и тяжело дышала. Андрюшка помогал ей, как мог, и ужасно жалел, что не может просто поднять и понести.
Первая машина была «Волга», красивая, белая. Водитель не обратил на машущего рукой мальчика никакого внимания. Потом проехал грузовик, чуть сбросил скорость рядом с ними, но не остановился. Прогремела старая разбитая машина с обшарпанным кузовом.
Андрюшка чуть было не сунулся на дорогу – встать посередине, чтоб точно остановились, но за его спиной прошелестел голос:
– Андрюш, ты обещал.
Ещё один грузовик проехал, потом новая красная машина – её названия Андрюшка не знал. Потом ещё какая-то…
Через два часа машина ГАИ подобрала у обочины мальчика, бьющегося в истерике, и остывающее женское тело.
Тело увезли в морг, Андрюшу отдали отцу. Мальчик плакал беспрерывно, хрипло дышал и не видел ничего вокруг себя. И наутро не увидел. И на следующее утро – тоже.
Год бабушка водила внука по врачам – окулисты, невропатологи. Зрение удалось вернуть, но краски исчезли. Остались – чёрный, белый, серый и коричневый. Все яркие цвета были коричневыми. Не яркие – серыми.
Шло время. Андрей научился скрывать дальтонизм, иногда приходилось называть цвета наугад, но везло – говорил правильно. Институт. Работа. Дом. Даже машина своя появилась.
Только небо всегда оставалось серым.

…На шоссе они вышли не скоро – маму пошатывало, она держалась за грудь и тяжело дышала. Андрюшка помогал ей, как мог, и ужасно жалел, что не может просто поднять и понести.
Первая машина была «BMW», красивая, чёрная. Водитель не обратил на машущего рукой мальчика никакого внимания. Потом проехал трейлер, чуть сбросил скорость рядом с ними, но не остановился. Прогремел старый разбитый «козёл».
Андрюшка чуть было не сунулся на дорогу – встать посередине, чтоб точно остановились, но за его спиной прошелестел голос:
– Андрюш, ты обещал.
Ещё один трейлер проехал, потом новая белая машина – её названия Андрюшка не знал. Вроде бы уже уехала, но вдруг круто развернулась, пронеслась мимо, снова крутой разворот, подъехала и остановилась.
Из машины выскочил мужчина, странно кривящий рот, сказал:
– Давай, придержи матери голову.
Андрюшка торопливо подхватил двумя руками мамин затылок, помог уложить её на заднее сиденье. Самому пришлось сесть спереди.
Машина сорвалась с места.
– До больницы быстро доедем, – сказал водитель. – Сердце, да?
– Не знаю, наверное, – Андрюшка очень старался не плакать.
– Тебя как зовут?
– Андрей. А вас?
– И меня Андрей… Андрей Сергеевич.
– Я тоже Сергеевич, – зачем-то сказал Андрюшка.
Водитель дёрнул шеей, как будто у него в горле что-то застряло, но больше ничего не спрашивал.

В приёмном покое сразу засуетились, забегали. Андрюшка диктовал мамины имя, отчество, фамилию, год рождения, адрес… Потом спросил, что будет с мамой.
– Всё хорошо будет с мамой, – пообещала толстая женщина в белом халате. – Не переживай. У тебя кто сейчас дома, папа? Давай, позвони ему, чтоб он тебя забрал, самому-то далеко ехать. И скажи, чтоб не переживал слишком сильно.
Андрюшка поблагодарил, взял телефон, набрал номер. Читать далее...

Я больше интересуюсь историей и политикой, чем химией и косметологией. Поэтому меня вогнало в ступор словосочетание, прочитанное сегодня в рекламе: "Шампунь, защищающий от свободных радикалов".

Фотографии Н_Тихомирова : увлечение

Сегодня не выдержала и купила себе всё-таки куклу Штеффи. Долго копалась в магазине, выбирала с тёмными волосами.
Девятилетняя племянница хочет, чтобы я с ней играла в её Барби и мою Штеффи. А я не хочу играть, я хочу платья на куклу шить.
Раньше шила на чужих кукол, теперь буду на свою.
[187x283]

Не знаю, буду ли я пользоваться этим блогом. Во всяком случае, вряд ли буду делать записи часто. Просто тоскливо...
[показать]