Цель каждого туриста, приезжающего в Кириллов,– посещение Кирилло-Белозерского монастыря, самой большой православной обители в Европе. Возникший на рубеже XIV – XV веков монастырь до сих пор поражает воображение своими невероятными размерами, суровостью и - главное - историей.

Вот с неё-то, я думаю, и следует начать. Точнее, с тех сведений, которые легли в основу официальной истории обители.

Своим рождением монастырь обязан святому Кириллу Белозерскому. Жизнь преподобного в ярких картинах запечатлена в нескольких житиях, монастырских летописях и многочисленных исследованиях, хотя и их недостаточно, чтобы до конца разобраться в событиях, отстоящих от наших дней на шесть веков…

  св. Кирилл Белозерский. (Дионисий) 

Родился будущий основатель монастыря в Москве в октябре 1337 года, при крещении получил имя Козьма. Семья его принадлежала к высшему сословию. Родители умерли от «морового поветрия» - чумы, которая, охватив всю Европу, к 1352 году добралась до Москвы. Опекуном мальчика стал его родственник, Тимофей Васильевич Вельяминов – член одной из самых влиятельных московских семей. Старший брат Тимофея, например, был опекуном осиротевшего из-за той же чумы Дмитрия Донского, а племянник впоследствии стал его зятем.

Тимофей Вельяминов был окольничим (приближённым) великого князя, а подросшего Козьму  сделал своим казначеем.

Благодаря службе в этом качестве, Козьма хорошо знал членов великокняжеской семьи, близко общался с ними. Но, как сообщают жития, мирская жизнь его не влекла, он посещал окрестные монастыри, изучая их «места, образы и седалища», и мечтал поселиться в одном из них, чтобы «спастись».

Что же такое произошло в жизни Козьмы, что ему потребовалось «спасение»? В житии ответа нет. Но сказано, что со временем это желание только усиливалось.

А почему вообще люди в XIV веке уходили в монастыри?

Сейчас главными причинами ухода от мирской жизни считаются духовные искания. Что, в принципе, истинно для любого времени.

Согласно Киево-Печерскому патерику, всякий похороненный в монастыре будет помилован Господом, невзирая на его грехи. Поэтому в монахи идут раскаявшиеся грешники. Или родственники грешников, чтобы «отмолить» родных, так как считается, что молитва «непогребённых мертвецов», то есть монахов, многократно действеннее прочих молитв. В результате распространения этого мнения в народе случались фантастические пожертвования обителям и пострижение в монахи престарелых бояр и даже царей.

 худ. Клавдий Лебедев.

Есть и другая причина. Считается, что у монаха особая миссия – дать образец христианской жизни. В царстве суеты и греха он создает  гармоничные отношения человека с Богом, которые через труд и молитву распространяются на весь мир. Чтобы достичь этой гармонии, инок должен непрестанно сражаться с тремя искушениями – едой, сном и похотью (потому что через три эти бреши в душу проникает дьявол). Причём для подвижника важно не уничтожить искушение, а бороться с ним – молитвой, постом, бдением. Отсутствие искушений считается плохим признаком – это значит, что монах уже жил во грехе, сам того не замечая.

В борьбе с искушениями монахи стараются обрести абсолютную свободу, которую понимают так: свободен не тот, кто может делать всё, что хочет, а тот, кто может не делать всё, что хочет. Свобода – власть над самим собой, над своими желаниями и страстями. А вести подобную борьбу в миру невозможно. Старцы говорили, чтобы спастись, надо быть как мёртвый. Некоторые аскеты в буквальном смысле хоронили себя заживо: спали в гробах, иногда даже замуровывали себя в гробницах.

 художник М.В. Нестеров

Но вот в XIV веке причина ухода в монастырь могла быть и иной.

Запрет брать монахам в руки оружие существовал не всегда. Византийский Патриарший Собор давал добро на убийство монахом врага на ратном поле, разрешая после продолжать монашеское служение, так как это не было запрещено святыми канонами. В хрониках упоминается такое явление, как "монашеские полки", с оружием в руках отражавшие нападки на веру. Потому что при покушении на веру монах боролся не с человеком, но со злом, с дьяволом.

В летописях сказано, что когда во время события, известного в официальной истории как "татаро-монгольское нашествие",  Дмитрий Донской приехал к Сергию Радонежскому, он попросил: «Дай мне, отче, двух неких монахов, воевод твоего полка, тем самым ты нам очень поможешь». То есть у Сергия Радонежского был полк боевых монахов, а братья Александр Пересвет и Андрей Ослябя были воеводами этого полка.

художник П.Рыженко

Известно, что монахи всегда воевали вместе с князьями. В «Ледовом побоище» К.Симонова есть такие строки:

Повеселевший перед боем

Седобородый старый волк -

Архиепископ за собою

Вёл конный свой владычный полк…

Монахи Соловецкого монастыря в XVI веке 40 лет самостоятельно отбивались от нападений шведов и ливонцев. Во время обороны Троице-Сергиевой лавры от поляков монахи-воины провели успешную тактическую вылазку, захватив 3 пушки, оружие и припасы. Во время Раскола монастыри, не поддержавшие Никоновскую реформу, с оружием в руках отстаивали старую веру (тот же Соловецкий монастырь отбивался от полков, присланных Никоном, целых 30 лет). Да и сами монастыри на Руси строились как крепости, которые могли бы выдержать любую неприятельскую атаку. А их вооружение до сих пор показывают туристам – от мечей и топоров до катапульт и пушек. В общем, не такими уж пацифистами и стастотерпцами были русские иноки. Невольно приходит на ум сравнение со средневековыми европейскими рыцарскими орденами или Шаолинем…

 Оборона Троице-Сергиевой лавры. Картина Сергея Милорадовича.

Были ещё и насильственные пострижения. Таким образом сильные мира сего затыкали рот своим недругам или отстраняли их от дел. Например, постриг одного из супругов давал право другому вступить во второй брак; монах не мог претендовать на престол или конкурировать с братом-боярином и т. д.

 Пострижение Василия Шуйского в монахи. Гравюра П. Иванова. XIX век.

Но это явно не случай Козьмы. Он хотел стать монахом, скорее всего, боевым.

У Тимофея Вельяминова мечты казначея о пострижении вызывали резкое недовольство. А повлиять на его решение не могли ни князья, ни авторитетные священники. И Козьма, которому к тому времени было около 40 лет, вынужден был оставаться казначеем при родственнике.

Потребовалась афера игумена Стефана Махрицкого, чтобы получить согласие боярина Вельяминова на пострижение. Священник решился на своеобразную провокацию: нарядил Козьму в монашеские одежды, велел называться Кириллом и благословил явиться в таком облике пред очи боярина. Задумка была такова: если Тимофей Васильевич смирится с новым статусом своего казначея, Стефан совершит над Козьмой настоящий постриг, а если разгневается – просто снимет с него мнимые монашеские облачения.

 св. Стефан Махрицкий

В итоге боярин не на шутку разгневался на Стефана за поступок, совершённый без его разрешения, но затем после раздумий и уговоров супруги отпустил Козьму с миром в монастырь.

В этом эпизоде настораживает желание Стефана Махрицкого помочь в пострижении даже ценой обмана. Создается впечатление, будто Козьма был нужен монастырю настолько, что заполучить его пытались любыми средствами.

8 сентября 1380 года Козьма был пострижен в монахи. Постриг совершил архимандрит Симонова монастыря Фёдор, племянник и воспитанник Сергия Радонежского, один из самых активных деятелей Святой Руси – своеобразного государства монахов, созданного митрополитом Алексием и Сергием Радонежским. Так что Козьма оказался в самом центре этого духовного проекта.  

св. Феодор 

Местом иноческого воспитания новоиспеченного монаха, сменившего мирское имя Козьма на монашеское Кирилл,  стала московская Симонова обитель – мощная крепость, самый грозный из московских монастырей-фортов. Он защищал юго-восточные подступы к столице по старой Коломенской дороге (считается, что именно оттуда накатывали на Москву волны ордынских и крымских нашествий). В то время Симонов монастырь только организовывался, и в нём поддерживались строгие порядки, учреждённые его основателем.

 Симонов монастырь в Москве. Худ. Войцех Вейс.

Симоновский игумен Фёдор был близок к Дмитрию Донскому: он ходил с князем в поход на Куликово поле, а после битвы стал его духовным отцом, крестил его сына Андрея. Монастырь, как пишут историки, был предметом постоянной заботы великого князя и находился в полном его ведении. Князь мог вмешиваться и в духовные дела, например, назначать и отстранять архимандритов. «Симонов монастырь оказывается детищем московской великокняжеской власти, - заключает историк В.А.Кучкин, - он принадлежит к тому типу известных в средневековой Европе королевских монастырей, которые являлись центрами подготовки и воспитания тех духовных лиц, которые со временем занимали высшие посты в церковной иерархии и осуществляли в церкви ту политику, которая устраивала светских государей». Из Сергиевой Троицы и из Симонова расходились по Руси сотни монахов, покрывая страну сетью новых обителей. Кирилл тоже отправится в путь, но не сразу.

Покровительствовала монастырю и семья бояр Вельяминовых. Так что в жизни Козьмы-Кирилла мало что изменилось. То же аристократическое окружение как среди попечителей, так и среди монахов, и уход от бренного и грешного мира был похож на смену должности при дворе.

Конечно, монашествующие принимали на себя обеты и теряли светские звания. Но насельники монастырей были не равны по своему положению и званиям. От поступающих в монастырь требовался вклад, или «выкуп» (тот, кто не мог его сделать, в монастырской жизни участия не принимал, такие монахи бродили из одной обители в другую и самим своим существованием постоянно беспокоили власти).

Но и те, кто внёс вклад, тоже подразделялись на классы. Положение монахов с богатым вкладом было привилегированным. Они могли не ходить вместе со всеми на трапезу, а иметь её у себя в покоях, также могли жить с прислугой, принимать у себя гостей и родственников, иметь даже частную собственность и вообще жить так, как пожелают, но, естественно, в рамках дозволенного. То есть монахи разделялись на богатых и бедных, имущих и неимущих, знатных и незнатных.

Можно предполагать, что Кирилл к неимущим не относился. Однако ему после пострижения необходимо было пройти определенные степени монашества: рясофор (новоначальную), малую схиму и великую схиму.

В качестве наставника новому монаху Кириллу определили «великого подвижника» старца Михаила, принадлежавшего к духовной и политической элите московского общества: он был советником митрополитов Пимена и Киприана, неоднократно посещал Константинополь по вопросам церковной дипломатии, известен как заказчик Киевской Псалтири и впоследствии епископ Смоленский.

 (лучшего изображения старца не нашла)

По уставу, задача наставника – помочь ученику полностью отказаться от своей воли, а проще говоря, научить строгой дисциплине.

В житиях сообщается, что приобщение к монашеской жизни было непростым: «бесы желали сбить Кирилла с верного пути, рисуя в его воображении страшные картины и пугая его во время молитвословий», поэтому ему приходилось постоянно «вести духовную брань» с ними. И делал он это рьяно, истово. Один из исследователей его жития, академик Е. Голубинский писал об этом этапе его монашеской жизни: «Он постоянно вел себя так, что как будто … старался вовсе не иметь своей воли, а только одно безрассудительное послушание». В представлении Кирилла, монах не должен был различать, что хорошо, что плохо, где правда, а где ложь: его разум и совесть как бы воплощались в старце, и он слушал его беспрекословно, не рассуждая и не колеблясь. Если старец говорил про испорченную пищу, что она вкусная, ученик повторял то же самое.

Старец Михаил мало спал и по ночам читал Псалтирь и Евангелие, а Кирилл, будучи его келейником, постоянно находившимся рядом с наставником, безмолвно клал поклоны, но по первому удару колокола шёл к утрене, а затем на послушания. Однако изнурение бессонницей казалось Кириллу недостаточным для усмирения своих внутренних бесов. Инок старался во всём подражать своему наставнику: «сладостным казался ему пост и нагота в зимнее время теплотою; изнурением плоти просвещал он свою душу [носил вериги] и просил старца позволить ему вкушать пищу только через два или три дня» (наставник не позволил). Про военную и миссионерскую подготовку Кирилла в житии не говорится. Видимо, это был естественный процесс, не заслуживающий даже упоминания.

Когда период наставничества закончился, Кирилл стал одним из самых ревностных тружеников монастыря. Послушание преподобный Кирилл нёс в хлебопекарне: он носил воду, колол дрова, раздавал хлеб. Из хлебопекарни позднее его перевели в поварню, где он готовил еду для братии. Делал он это старательно и искусно. Однако другие монахи, завидовавшие Кириллу, доносили архимандриту, что, дескать, слышали, как будущий святой говорил себе, поглядывая на пылающий огонь: "Смотри, Кирилл, не попасть бы тебе в вечный огонь" или «Терпи, Кирилл, дабы сим огнём избежать тамошнего», а иногда ещё и юродствовал.  И настоятель неоднократно налагал епитимии на Кирилла, оставляя его по 40 дней на хлебе и воде. 

Позже Кирилл получил послушание «изыти от поварни в келию и тамо книгу писати».  Но, видимо, поварской талант у Кирилла был выше писательского, поэтому игумен вновь вернул его в поварню. Житие сообщает, что в этом послушании святой пробыл 9 лет. Да и потом, уже будучи иереем и даже настоятелем, Кирилл продолжал по собственному желанию трудиться в поварне (не могу избавиться от всплывшего в памяти образа из боевика «В осаде», Стивен Сигал со своей поваренной книгой).

Когда преподобный Сергий Радонежский приходил в Симонову обитель, то первым делом шёл не к архимандриту Феодору, своему племяннику, не к братии, а в поварню к иноку Кириллу и вёл долгие доверительные беседы со смиренным монастырским поваром. «Великий прозорливец провидел в нём истинного своего преемника по духу и продолжателя его заветов», - утверждается в житии.

 Сергий Радонежский

Когда архимандрит Феодор был возведён на Ростовскую кафедру в 1390 году, иеромонах Кирилл стал его преемником.

Но только это был уже не совсем тот Симонов монастырь. Прежний, в котором Кирилл постригся, был закрыт в 1379 году. После смерти митрополита Алексия (1378) Дмитрий Донской стремился ограничить влияние церковников на политическую жизнь Москвы, для этого позакрывал часть монастырей. Но потом духовником князя Дмитрия стал Фёдор Симоновский. И его монастырь был немедленно возобновлён. Но только не на старом месте, а метрах в четырёхстах от него к северо-востоку, через овраг. Там было больше места для строительства.

Таким образом, Кирилл стал у истоков Нового Симонова монастыря. Свою задачу он видел в «возобновлении строгих порядков монашеской жизни» и своим примером пытался воздействовать на иноков: в свободное от служения время он наравне с послушниками занимался тяжёлыми работами.

Когда же монастырь был построен и жизнь в нём налажена, Кирилл уступил место Иллариону (впоследствии епископу Коломенскому), удалившись в свою келью «безмолвствовать». Что скрывается за этим словом? Безмолвствовать – это соблюдать обет молчания или заниматься чем-то тайным, не подлежащим разглашению? Почему-то я больше склоняюсь ко второму.

Вскоре во главе монастыря встал Сергий Азаков (будущий епископ Рязанский), который по-своему реорганизовал жизнь в монастыре.  Новому руководителю не понравилось, что к «безмолвствующему» Кириллу ходит много народу (В Симоновом монастыре Кирилл прожил около 20 лет и стал очень известен, к нему тянулись страждущие и нуждающиеся в совете или благословении). Считается, что Сергий увидел в нём конкурента, обращающего на себя большее внимание прихожан, а потому настоятель стал притеснять будущего святого. И Кирилл, «давая место гневу», вынужден был удалиться «безмолствовать» в заброшенное Старое Симоново, где были лишь пустующие постройки да братское монастырское кладбище.

 Около 1397 года. Сейчас в Третьяковской галерее

Однажды, когда Кирилл стоял на ночной молитве, было ниспослано ему Божественное откровение, он услышал голос от келейной своей иконы Божией Матери «Одигитрии»: «Кирилле! изыди отсюду; иди на Бђло озеро, тамо бо уготовахъши мђсто, въ немъ же можеши спастися. И a6ie свђтъ велiй возсiя, процвђтать чудодђйствiямъ». Затем он увидел прекрасную страну, где должен был быть его новый монастырь.

 Явление Богородицы прп. Кириллу Белозерскому. Миниатюра из рукописи

Так рассказывается в житии о московском периоде жизни будущего святого. Быть может, так оно всё и было. Однако каждая власть у нас переписывает историю под себя. Да и жития преподобного Кирилла несколько раз переделывались… Удивляет, что вокруг простого монастырского повара столько святых. Сам Сергий Радонежский приходил к нему беседовать! Не готовили ли его к важной миссии?

На подобные мысли наталкивает история государства Российского. Кроме совета Богородицы и недовольства порядками в Симоновом монастыре, были ещё и другие предпосылки для исхода на Север. И связано это с противостоянием Москвы и Новгорода.

Новгородцы, которые издревле имели отношения с Заволоцкою Чудью, были первыми (из русских) и упорными колонизаторами северного края, заселённого прежде финскими племенами. Ещё в 1133 году коренное население Заволочья платило новгородцам дань, а на севере и северо-востоке существовали города, которые возникли из колоний новгородских выходцев и  «ушкуйников» (вольных людей, совершавших набеги с вооружённой дружиной для торгово-разбойничьих целей).

Естественно, параллельно с колонизацией шла и миссионерская деятельность, появились первые монастырские поселения.

Условия жизни выработали здесь тип мелких тяглых (существующих за счёт фиксированных крестьянских  налогов) монастырьков, в которых обычное число братии равнялось 5–6 инокам, а иногда падало до 2–3. Так как в подобных общинах не могло быть разделения труда (если был игумен и келарь, то недоставало братии, и наоборот), то жизнь в них строилась по «особножитию», то есть каждый монах сам добывал себе пропитание (трудом или попрошайничеством), вёл своё хозяйство отдельно, общаясь с другими только во время богослужений. Существование такого монастыря было непрочным: разбрелась или перемерла братия, и монастырёк заканчивал свою историю или сливался с погостом – особой церковной единицей. На площади погоста находились церковь, обычно посвящавшаяся Спасу Преображения  с неизбежным для Севера приделом святого Николы, кладбище, попов двор, пономарский двор и несколько келий для монашествующих или нищих. Церковь же представляла собой деревянный сруб жилой избы с двух- или четырёхскатною крышей и с пристройкой для алтаря.

Такие монастыри-погосты не были защищены ни законом, ни оградами, но имели право скупать земли и вести торговлю (у московских бояр такого права не было, более того, им это запрещалось на подконтрольных Новгороду территориях), хотя этим правом не пользовались в силу своей бедности и малочисленности.

Вот этим «слабым звеном» Новгородской республики – непрочными монастырями с большими возможностями – и решило воспользоваться московское правительство после неудавшейся попытки (1397–1398) завладеть Заволочьем. На северные земли посылались монахи для организации монастырей общинного типа, которые стали бы форпостами Москвы на землях Новгорода. Особенно привлекателен был район Белого озера.

В 1238 году край этот выделился из Ростовского княжества в самостоятельное Белозерское. Московский князь Иван Калита  купил Белозерское княжество, но 1338 году хан Узбек отнял него права на управление и передал их князю Роману из рода белозерских князей. В 1380 году белозерские князья Федор Романович и его сын Иван Федорович одними из первых откликнулись на призыв московского князя Дмитрия Донского встать под его знамёна и дать отпор Мамаю на Куликовом поле. Оба они погибли во время битвы. Как их земли перешли Дмитрию Донскому – успели ли князья подписать дарственную перед смертью, существовал ли закон, что воевода наследует земли погибших воинов, или попросту так решил московский князь – в летописях не сказано. Но уже в 1389 году Дмитрий Донской завещает Белозерское княжество своему 7-летнему сыну Андрею Дмитриевичу Можайскому. Были ли этому рады местные жители, неизвестно. Но Белоозеро стало островком московских князей среди новгородских земель. Именно поэтому нужно было монастырское подкрепление.

 Изображение князя Андрея Можайского на фреске Архангельского собора (Феофан Грек)

Одним из монахов, двинувшихся на Север для создания монастыря-форпоста, и стал 60-летний Кирилл. Поддерживали его, естественно, князья Донские, с которыми он находился в постоянной переписке.

Отправился в новые земли за 600 километров от Москвы он не один, а с товарищем по Симоновой обители Ферапонтом, неоднократно бывавшим на белозерских землях по хозяйственным монастырским делам (у Симонова монастыря в Белозерье была вотчина - с. Едома) и мог указать места, удобные для основания монастыря.

 святые Ферапонт. и Мартиниан

В житии преподобного Кирилла сообщается, что Белозерская сторона была тогда глухой и малолюдной.  И монах долго ходил по пустынным лесам и холмам в поисках места, которое в видении было предназначено для его пребывания. И наконец увидел его с вершины горы Мауры, точь-в-точь такое, как указала Богородица.

Это, конечно, легенда, начало которой дало обнаружение камня-следовика на Мауре. И все сразу решили, что на твердыне отпечатался след ноги святого Кирилла.

Но очень сложно увидеть с вершины невысокой Мауры северный берег Сиверского озера (кстати, во времена Кирилла это было Сеярское озеро или Робозеро, которое стали называть Сиверским в честь новгородского губернатора Сиверса лишь в последней четверти XVIII в.). Даже если предположить, что Маура была безлесой (об этом часто говорят экскурсоводы, мол, скота было столько, что молодые побеги деревцев съедались вместе с травой на склонах горы). Просто не хватает высоты, чтобы увидеть это место, – гора-то всего 185 метров.

Монахам надо было залезть либо на дерево (что исключено, раз деревья скот пожирал в зачатке), либо на какое-нибудь сооружение наподобие часовни (что также исключается, так как места якобы безлюдные). Уже в наше время на вершине Мауры была поставлена часовня, забравшись на которую, можно было увидеть на горизонте огромные массивные стены монастыря (затем она сгорела, сейчас на её месте строят новую, каменную, более высокую, чтобы уж никто не сомневался, что монастырь с горы увидеть можно).

С Мауры хорошо видно реку Шексну и Ивицкое озеро, но не туда направился Кирилл.

 фото с уже сгоревшей часовни из Интернета

В общем, географическое положение избранной местности было стратегически важным для Москвы. Холм, с трёх сторон окружённый озером, а с четвертой малюсенькой речкой Сеягой (или Свиягой), можно сказать, под природной защитой от нападений. На севере лежит Долгое озеро (или Долгое болото), а на юго-востоке на некотором расстоянии озера Лунское и Бабье...

Река Шексна, отстоящая от Сиверского озера вёрст на семь, давала возможность ходить вниз к приволжским землям и вверх к Белому озеру и к Онежской области. Невдалеке от той же местности находился Словинский Волочек, ведущий к Северной Двине и беломорскому побережью (увалы не позволяли сделать перекоп между реками, ладьи переволакивались посуху между цепочками озёр, самым крупным из которых было Сиверское). Наконец, на восток от будущего монастыря пролегала сухопутная Вологодская дорога, соединявшая Москву с крайним Севером. Пути эти были так важны для Новгорода, что подробно описаны в новгородских былинах, например в цикле о Соловье Будимировиче. Там же сообщается, что края эти были заселены язычниками.

 Рисунок "Соловей Будимирович", Алексей Фанталов.

Для растущей и претендующей на общерусское лидерство Москвы закрыть новгородцам путь к Сухоне означало лишить конкурента главной сырьевой базы и торговых площадок и постепенно принудить его к подчинению. Причём московским купцам этим путём было пользоваться невыгодно, приходилось давать большой крюк. Проще было сухим путём добираться до Вологды, откуда уже на судах идти по реке Вологде, а из неё в Сухону. Так что главное – пресечь путь конкурентам.

Вот и получается, что Богородица отправила Кирилла ровно в то место, которое являлось нервным узлом всех речных коммуникаций и до сих пор им остаётся, правда, с небольшой поправкой - там, где некогда были речки и волоки, теперь Северо-Двинский и Волго-Балтийский каналы.

Такое место не могло оставаться пусто. Здесь необходим был укреплённый военный пункт. Но строить крепость московским князьям было нельзя, а вот основать монастырь (с функциями военной крепости и монахами-воинами) можно.  Вот этим и должен был заняться отряжённый сюда авторитетный старец, любимый собеседник Сергия Радонежского.

Где-то осенью 1397 года (по другим источникам 1407 года) Кирилл и Ферапонт пришли на Робозеро, в то место на его берегу, которое до сих пор называют Ивановой горкой. Название явно указывает на то, что когда-то здесь процветал культ солнцепоклонников, культ Ярилы, «превращённого» христианами в Ивана Купалу или Иоанна Крестителя. На таких горках около воды обычно проходили народные празднования летнего солнцестояния (24 июня/7 июля) с обязательными игрищами и омовением в открытом водоеме. Местность полностью соответствует купальским стандартам: возвышенность неподалеку от берега озера, площадка для игрищ под ней. Плюс мощная земная и водная энергетика.

Случайно или нет, память святого Кирилла – 22 июня - сейчас совпадает с поворотом солнца на зиму («На Кирилу отдаёт земля солнышку всю свою силу»), а часть горожан до сих пор уверена, что Кириллов – город Солнца, потому что имя «Кирилл» в переводе с персидского означает «солнце». Причём тут персидский язык? Есть одна догадочка.

Люди селились здесь с верхнего (позднего) палеолита (40—12 тыс. лет назад), о чём свидетельствуют археологические раскопки. А ко времени прихода сюда Кирилла Белозерский край был заселён и славянами, и весями, и чудью, и ещё какими-то неведомыми племенами, остатки языка которых всплывают в местных топонимах, но ни к одному известному языку не примыкают (проверяли ли их на персидское происхождение?). В источниках XIV–XVI вв. в этих местах упоминается полтора десятка слобод.

Основными занятиями населения были земледелие, охота, рыболовство, бортничество и другие лесные промыслы, волок торговых судов и ремёсла. В крае имелись запасы железных и серебряных руд, которые, несомненно, эксплуатировались уже первыми поселенцами, обладавшими навыками металлургического производства. Область эта была известна Ибн-Фадлану (Ахмад ибн Фадлан ибн аль-Аббас ибн Рашид аль-Багдади— арабский путешественник и писатель первой половины X века, один из немногих арабских путешественников, лично побывавших в Восточной Европе) как страна Вису, откуда привозят соболей и чёрных лисиц. Находки скорлупы грецких орехов в культурном слое конца X века и европейские и арабские монеты в могилах коренных жителей свидетельствуют о торговых связях края, простиравшихся до арабских земель.

 Карта путешествий Ибн Фадлана

Как бы там в реальности ни было, преподобный обосновался на Ивановой горке, чем пресёк все языческие празднования. На склоне горы он водрузил деревянный крест и вместе со своим сподвижником Ферапонтом «соткал сень из деревьев». Это было первым их жилищем. Потом они соорудили келью (её называют и пещерой, и землянкой).

Сейчас над кельей и крестом возведены часовни. Правда, скрывают они копии XVIIвека.

Так было положено начало монастырю в честь Успения Пресвятыя Богородицы, который позднее стал именоваться Кирилло-Белозерским. Кстати, слово «Белозерский» к Белому озеру отношения не имеет, это название района, края, принадлежавшего Андрею Можайскому. Почему монастырь стал Белозерским, а не Робозерским, Сеярским или Сиверским, неизвестно.

Преподобный Ферапонт вскоре удалился в другое место. То ли задача у него была иная, то ли суровость и неприглядность этого места смутила его, то ли не хотел мешать товарищу в его уединении. Житие преподобного объясняет расставание монахов так: «Но не согласовались их обычаи: Кирилл хотел жить тесно и жёстко, Ферапонт же пространно и гладко». Ферапонт нашёл живописный открытый холм между Бородаевским и Паским озерами в 15 верстах отсюда и основал Богородице-Рождественскую обитель, известную сейчас как Ферапонтов монастырь (об этом монастыре я расскажу позже). Хотя время от времени старцы навещали друг друга.

И Кирилл остался в одиночестве сражаться с враждебной природой и… людьми.

худ. Сайда Афонина.

Да, местные жители отнеслись к нему враждебно, и не только язычники, чьё капище он оккупировал. Житие рассказывает о том, что они не раз покушались на жизнь старца.  Крестьяне, опасаясь, что будущий монастырь отберёт у них землю, веру и свободу, неоднократно обещали поджечь землянку. Некий боярин Феодор, полагая, что у бывшего симоновского архимандрита с собой должна быть немалая казна, подослал разбойников, чтобы ограбить его. Вотчинник (в житии назван «боярином») Андрей обложил хворостом и поджёг келью Кирилла. Один раз случился довольно странный пожар, в котором старец чуть не погиб, но объяснён он оплошностью самого Кирилла: когда тот очищал место под огород, запалённый им хворост вызвал большой пожар. Другой раз его, спящего, едва не убило упавшим деревом. Само ли дерево упало, помог ли кто ему, но, видимо, неспроста Кирилл день и ночь стал пребывать без сна. Впоследствии из этого дерева он сделал крест, копия которого находится в музее.

Преодолеть враждебность местных Кириллу удалось лишь пообещав, что будущий монастырь не будет скупать земли и эксплуатировать крестьян. Житие говорит, старец был очень убедителен, рассказывая, что с появлением собственности у братии возникнут заботы, нарушающие иноческое безмолвие («Аще села восхощем держати, больми будет в нас попечение, могущее братиям безмолвие пресецати»).

Как оказалось, обманул… Сохранилось 45 актов на приобретение земли новым монастырём, составленных при жизни Кирилла (он умер в 1427 году). Монастырь покупал и плодородные земли, и сёла с крестьянами, и рыбные ловли, и, конечно, места возле волоков.

Часто навещавший товарища Ферапонт договорился с местными мужиками Авксентием, по прозвищу Ворон, и Матфеем, называемым Кукос, чтобы помогали старцу Кириллу и защищали его, хотя тот и в одиночку неплохо справлялся. А потом вызвал из Симонова монастыря иноков Зеведея и Дионисия, к ним присоединился и монах Нафанаил, впоследствии келарь обители. Постепенно стали приходить и из местных те, кто желал стать монахом.

Первым делом монахи заложили деревянный храм в честь Успения Пресвятой Богородицы, как и в оставленном ими Симоновом монастыре, соорудили кельи, а для игумена вместо землянки был построен деревянный дом. Устроили трапезную, поварню, хлебопекарню и несколько служебных помещений. Была построена и первая ограда монастыря.

Кирилл желал устроить жизнь в новом монастыре по образцу Симоновой обители, но строже, чище и безмолвнее. Поэтому устав Кириллова монастыря на первых порах был очень суров.

Так, например, в храме никто не мог разговаривать (может быть, надо было прислушиваться: нет ли плеска воды или стука колес, не крадутся ли новгородцы), никто не должен был выходить из церкви до окончания службы (один монах вполне может подвергнуться нападению), к святому Евангелию подходили по старшинству. Для каждого монаха игумен устанавливал индивидуальное молитвенное правило и послушание, которое надлежало выполнять без какого-либо празднословия при постоянной внутренней молитве. Инокам разрешалось общаться между собой только на темы Священного Писания.

Уличённые в винопитии из обители безжалостно изгонялись, а в самом монастыре  вино и другие хмельные напитки не позволялись.

Во время трапезы у каждого было своё место, и пищу вкушали в молчании. Кирилл сам заботился о трапезе для братии (следил, чтобы всегда было три блюда), а иногда даже принимал участие в приготовлении еды. Даже в Великую субботу, как только заходило солнце, братии давали квас (излюбленный напиток монастыря) и булочку, «посиления ради телеснаго».

После трапезы каждый молча шёл в свою келью. Инокам не разрешалось иметь никакую собственность, даже свою воду в кельях. Кроме икон, книг и рукомойника монахи ничего не имели, а потому кельи не запирались.

Если кто из иноков получал письма или подарки, он должен был прежде показать их игумену Кириллу. Также без его благословения не писали никаких писем.

Однако сам игумен со всеми иноками был кроток, о налагаемых им наказаниях ничего неизвестно. В отношениях с мирскими властями Кирилл проявлял независимость, однако сочетал её с кротостью, не обличал, а увещевал.

Все деньги (вклады и пожертвования) хранились в монастырской казне, личных денег у иноков не было. Не позволял Кирилл братии ходить за милостыней для нужд монастыря и лишь принимал небольшие пожертвования.

Впрочем, о военной деятельности монастыря в житии нет ни слова, как и о том, что нестяжательский идеал выдерживался только на первых порах. Со временем разросшаяся братия  требовала значительных средств для её содержания. Так что появились и обширные земельные владения Кирилло-Белозерского монастыря, и значительные дары ктиторов. Донские оказывали монастырю щедрую поддержку: среди даров великокняжеской семьи – «село Сандыровское, и с лесы, и с пожнями, да пустоши поженки Ворсинские» и «довольные милостыни». Впоследствии вокруг вопроса о монастырских владениях разгорелись серьёзные идеологические баталии, привёдшие к расколу («нелюбкам») среди части монашества.

В житии говорится о книжно-духовном наследии монастыря.  Преподобный Кирилл сам любил книги и привил эту любовь своим ученикам. К концу XV века в монастыре хранились 212 рукописей. По описи 1635 года в монастыре числилось более 2 тысяч книг, среди них 16 принадлежали перу "чудотворца Кирилла".

Сохранилась переписка Кирилла с сыновьями Дмитрия Донского, в том числе и «Духовная грамота»  – завещание Кирилла Белозерского, где он просит князя Андрея Дмитриевича и после его, Кирилла, смерти продолжать оказывать монастырю покровительство, пожалования монастырю закреплять соответствующими документами, чтоб монахам «борониться противу обидящих». А также просил князя сохранять действие данных монастырю грамот и изгонять тех, кто будет нарушать устав основателя и не слушать игумена.  В Кирилло-Белозерском музее-заповеднике хранится эта написанная на свитке духовная грамота.  Так что можно увидеть почерк святого.

В иконописной традиции преподобного Кирилла изображают держащим свиток, на котором пишется цитата из этой грамоты: «Любовь имейте между собою!».

Жития сообщают, что Господь наградил основателя Белозерской обители даром прозорливости и исцелений. Многочисленные примеры чудес Кирилла приведены во всех подробностях: во время голода раздавал хлеб всем нуждающимся, но хлеб в монастыре не заканчивался; пустой кувшин по его воле оказывался полным вина (как-то это не очень вяжется с запретом вина в монастыре); укрощал бури на озере и тем самым спасал рыбаков; избавлял от душевных терзаний, излечивал больных и пророчествовал…

Известно, что Кирилл незадолго до смерти предсказал братии, что никто из них не умрёт до его кончины, несмотря на мор, свирепствовавший в тех краях, но после него в мир иной уйдут многие монахи.

Последнюю Литургию в своей жизни Кирилл совершил в день Святой Троицы. Завещав братии хранить любовь между собой, преподобный Кирилл блаженно почил на 90-м году своей жизни 9 июня 1427 года в день памяти тезоименного ему святителя Кирилла, архиепископа Александрийского. В первый же год по смерти преподобного из братии скончались 30 человек. Оставшимся Кирилл часто являлся во сне с поддержкой и наставлением.

Впервые Кирилл Белозерский назван преподобным в 1448 году в окружной грамоте митрополита Ионы и поставлен в один ряд с Сергием Радонежским.

В конце 1461 — начале 1462 года великий князь Василий II Васильевич (в благодарность монастырю за поддержку, которую он получил там в сороковых годах, когда был лишен Дмитрием Шемякой великого княжения и сослан в Вологду) и митрополит Феодосий поручили написать житие преподобного Кирилла Пахомию Сербу.

Афонский иеромонах Пахомий Логофет (Святогорец), составитель и редактор ряда житий святых, похвальных «Слов», служб и канонов, был в то время выдающимся и самым востребованным профессиональным писателем, получавшим за свои труды баснословные гонорары (об этом Пахомий с гордостью пишет сам). Он обладал особой повествовательной манерой, известной как «плетение» или «извитие» словес: составляя по заказу произведения, Пахомий ориентировался  главным образом на их практические — церковно-служебные цели.

В процессе работы Пахомий не видел ничего предосудительного в заимствованиях из чужих произведений (например из сочинений Григория Цамблака и митрополита Киприана), и в повторениях самого себя (во вступлениях к ряду житий и описании чудес святых). Но здесь к делу подошел ответственно. Получив заказ, Логофет отправился в Кирилло-Белозерский монастырь, чтобы собрать там материалы. Письменными источниками послужили ему письма и Духовная грамота святого Кирилла, включенная им в Житие с некоторыми пропусками и поправками. Главными информаторами автора в монастыре были ученики преподобного: тогдашний игумен монастыря Кассиан и Мартиниан Белозерский. Мартиниана Пахомий отмечает как наиболее полно и связно рассказавшего ему о своем учителе. Так что подробное изложение некоторых фактов жизни преподобного Кирилла – в большой мере заслуга Мартиниана, «с юного возраста жившего с Кириллом и хорошо знавшего о святом».

Но, похоже, ученики святого Кирилла совсем немного знали о светском периоде жизни своего учителя. Возможно, преподобный не любил рассказывать о своей молодости. Но, может быть, агиограф Пахомий остерегался, как бы конкретные подробности житейско-исторического плана не повредили чистоте жанра жития, призванного повествовать о вечном, надприродном в жизни человека, а не о превратностях его бытия. Как бы то ни было, в житии оказалось очень мало сведений о первой половине долгой жизни святого Кирилла. И ни слова о военных задачах, которые решал Кирилло-Белозерский монастырь в новгородских землях.

Состоящее более чем из сорока рассказов, Житие преподобного Кирилла – самое большое произведение Пахомия и самое насыщенное конкретными историческими сведениями, обстоятельствами и именами.

Но что-то пошло не так, и вскоре под пером самого Пахомия около 1464—1465 года появилась вторая редакция жития, представляющая собой механическое сокращение первой. В 1615 году на основании произведения Логофета была создана Иоасафом ещё одна редакция произведения. Она стала ещё короче.

В 1547 году Макарьевским собором преподобный Кирилл был причислен церковью к лику святых. Но житие было составлено за столетие до канонизации, а Дионисий Глушицкий писал икону преподобного Кирилла Белозерского с натуры – ещё при жизни святого.

 Дионисий Глушицкий 1424 год.

Так что это икона-портрет. Сейчас ею владеет Третьяковская галерея.

Бережно сохранялись в монастыре личные вещи преподобного Кирилла. Сегодня в музее можно увидеть принадлежавшие святому

клобук,

шубу,

кожаный пояс с калитой,

ковш каповый в футляре,

и вериги, которые преподобный носил всю свою монашескую жизнь:

поясные,

нашейный крест,

нагрудные. Общий вес вериг, представленных в музее, составляет 10 кг 200 г.

Все эти вещи считаются подлинными. Имеются многочисленные упоминания о них в монастырских описях. Анализ показал, что возраст вещей соответствует датам жизни святого Кирилла, а следовательно, они могли принадлежать ему.

Помимо перечисленных предметов в собрании музея хранятся и другие вещи, которые традиция приписывает Кириллу Белозерскому, но исследователи датируют их более поздними периодами. Среди них ‒ фелонь и стихарь, изготовленные из мухояра,

медный ковш в футляре, посох и деревянный крест, по преданию срубленный самим преподобным.

Сам же Кирилл Белозерский был захоронен близ поставленной им деревянной церкви Успения Пресвятой Богородицы.

Сейчас над его могилой храм (справа), пристроенный к южной стене Успенского собора в 1781 – 1784 годах.

Почему монахи, почитавшие своего настоятеля, не поставили сразу над местом его захоронения церковь, понять невозможно. Даже царь Иван Грозный пенял на это монахам в известном послании в Кириллов монастырь: "А вы се над Воротыньским церковь есте поставили! Оно над Воротыньским церковь, а над чюдотворцом нет. Воротыньский в церкви, а чюдотворец за церковию!"). Монастырскую братию послание не сильно обеспокоило. Церковь святого Кирилла появилась в монастыре только в 1587 году.

В конце XVIII века над местом захоронения святого в церкви была устроена рака. Крышка на неё  –вклад боярина Федора Ивановича Шереметева.

Изготовил её в 1643 году мастер Гаврила Овдокимов «со товарищи» (серебро, драгоценные камни; чеканка, литье, канфарение, золочение). Сейчас она хранится в Москве в Серебряной палате. Внешний вид раки преподобного Кирилла запечатлён на фотографии С. М. Прокудина-Горского в 1909 году.

Теперь она выглядит несколько иначе.

Но продолжает оставаться местом поклонения.

После смерти Кирилла и «морового поветрия», унёсшего жизни большей части братии, монастырь довольно быстро восстановился и начал расширяться, строиться, богатеть. При игумене Трифоне обитель подверглась перестройкам, придавшим ей типичную наружность лавры. Для ограждения своего имущества монастырь был обнесён крепостными стенами с башнями, бойницами, воротами. Он имел оружейную палату, казнохранилище, склады. Вокруг крепостных стен раскинулись жилые дворы и здания промышленных предприятий, на которых работали крестьяне, принадлежавшие монастырю. Обзавелся монастырь и своей армией: сохранились сведения о 350 стрельцах, приписанных к монастырю и проживавших за стенами обители в специально построенных «дворцах».

Отстроили в монастыре и новую церковь.  Старая, по мнению игумена, стала мала для умножившейся братии, «к тому и ветха». Так как в то время по случаю голода из монастырских запасов ежедневно получало даровую пищу до 600 человек, то их, вероятно, и привлек игумен к делу, построив, кроме красивейшей деревянной церкви, ещё и трапезу «велику и красну».

От перестроек, предпринятых Трифоном, монастырь до такой степени изменился в своем внешнем виде, что Пахомий Логофет счёл нелишним оправдывать их, говоря, что они не могли препятствовать соблюдению устава преподобного Кирилла. Так ли?

В конце ХV века Москва окончательно победила Новгород, и монастыри-лазутчики перешли в подчинение ростовскому архиепископу (1478 год) и московскому правительству (1485–1486 годы). А новая метла, как известно, по-новому метёт. Было решено в монастырях строить каменные стены и храмы по одному типовому плану. В Кирилло-Белозерском монастыре началось возведение Успенского собора. Строили его гастарбайтеры – ростовский мастер Прохор с двадцатью каменщиками и стенщиками. Местные же строители учились у заезжих мастеров кладке и наружной орнаментике, а после все здания и стены сооружали сами, своими силами. Правда, особенно талантливых зодчих среди монастырских крестьян не было, оригинальных архитектурных шедевров они не создавали. Да и инженерных знаний явно не хватало. Некоторые здания ещё в процессе строительства начинали заваливаться, поэтому их подпирали контрфорсами (каменными подпорками).

Но добротные постройки с грубоватыми узорами вполне устраивали монахов и их начальство. Да и строительного материала было вдоволь. На горе Мауре выкалывался «известный» (известковый) камень, наёмными казаками или крестьянами вывозился оттуда к сводчатым «известным» печам, где обжигался;  кирпищики из «волочан» (т. е. из крестьян Словинского Волока), нарезали кирпич, «поднимали» и обжигали его и затем доставляли на место построек, где уже каменщиками и подымщиками употреблялся для кладки.

А строить приходилось много. Потому как потянулись в Кирилло-Белозерский монастырь на богомолье знатные московские бояре, делавшие вклады на строительство церквей и даже собственных усыпальниц.  

Пожаловал в обитель и великий князь Василий Иванович с новой женой Еленой Глинской (прежнюю жену Соломонию отправили в монастырь после 20 лет бесплодного брака).  Почти месяц истово молились супруги, вымаливая наследника.  И вымолили себе сыночка, Ивана Грозного.

По случаю рождения сына на средства Василия Ивановича в монастыре были построены две церкви. Одна была воздвигнута в самом монастыре (на западе от церкви Успения) и имела два придела: главный – «во имя Архистратига Гавриила Собор», на память дня рождения самого Василия Ивановича, другой – во имя «царя Константина и матери его Елены» (во имя ангела своей супруги). Вторая церковь – во имя «Иоанна пророка и Предтечи, честного усекновения главы» (т. е. во имя ангела сына Иоанна) с приделом преподобного Кирилла, к молитвам которому прибегал великий князь.  

Место для церкви св. Иоанна Предтечи выбрал сам князь.  Хотел, чтобы была это самая высокая и красивая постройка монастыря.  И велел основать её на «горе», то есть на Ивановом холме, где «крест чюдотворцов Кириллов и где чюдотворцова первая келья была».

Ещё этой части находились лишь подсобные помещения и три корпуса больницы. Сооружение же церкви святого Иоанна Предтечи «на гopе» имело очень важное значение для истории монастыря.

Непомерное богатство, широкой рекой лившееся в монастырь, вызывало недовольство части братии, придерживающейся принципов нестяжательства, которые утверждал при создании монастыря преподобный Кирилл и проповедовал выходец из Кирилло-Белозерского монастыря Нил Сорский. Нестяжатели настаивали на монашестве внутреннем, духовном, чуждом какой-либо привязанности к миру и потому не нуждавшемся в богатстве и украшениях. Они, естественно, оказались в меньшинстве. 

«Нелюбки» в братской общине привели к тому, что вся обитель разделилась на две части. В одной, богатой и успешной, где находилась соборная церковь Успения, жила основная часть братии. Другую же – с церковью Иоанна Предтечи «на горе» – населяли «старцы убогие».  В эту часть монастыря «выселяли» всех недовольных и провинившихся. Возникла некая внутренняя ссылка. Со временем здесь были построены монастырские службы, склады, даже трапезная с церковью преподобного Сергия. Но вот «корм» (т. е. еду) насельники этой части получали из главного монастыря, да и «вспомоществование» монахам выдавалось по решению единого для обоих монастырей руководства.

Со временем появилась и капитальная стена, отделяющая основную часть монастыря от «горной».

Монахи Иванова монастыря следили, чтобы продолжали функционировать богадельни и больницы. Правда, выглядели эти больницы несколько зловеще.

Оно и понятно. По документам известно, что в эту часть монастыря свозили и здесь заточали священников, бояр и даже игуменов, помутившихся рассудком от пьянства. В 1695 году «поступил» туда бывший игумен Ферапонтова  монастыря Филипп, который от пьянства совсем потерял ум: он постоянно избивал братию своего монастыря, а как-то раз в дороге «из саней вышел, оставив слуг и лошадей, ушёл в лес, и в лесу ночью бродил, рясу с себя скинув». Слуги изловили игумена и привезли на «лечение».

В монастыре «душевнобольные» жили и трудились либо вместе с другими монахами – если они были в достаточной степени вменяемы; если они были совсем «простоваты», их употребляли как рабочую силу в хозяйстве; наконец, совсем безумных держали в цепях. В качестве «лекарств» применялись молитва, соблюдение монастырского устава и труд. Высокопоставленные «малоумцы», особенно содержавшиеся за счёт богатых родственников, конечно, к работам не привлекались.

Позднее к горному монастырю был пристроен острог. В нём содержались уже не провинившиеся или спившиеся монахи, а государственные преступники.

На горе возникло и свое отдельное кладбище. Позднее, когда монастырь подвергся очередному реформированию в XVIII веке, упоминания о репрессивном характере Ивановского монастыря были убраны из документов, а надгробные плиты опальных монахов пошли на мощение дорог в основном монастыре. Остатки этих надгробий можно увидеть и сейчас.

Во второй половине XVI века началось сооружение и церквей-усыпальниц. Такова, например, была церковь, сооруженная во имя святого князя Владимира Киевского на могиле Владимира Ивановича Воротынского за щедрый вклад, сделанный его вдовой.

Но основные средства поступали в монастырь от царя. Иван Грозный знал, что своим рождением обязан молитвам преподобному Кириллу, и выражал желание впоследствии принять пострижение в его обители.

 В. Васнецов. Иван Грозный

Поэтому заранее озаботился устройством для себя палат-келий, на которые выдал 200 рублей (обычная цена кельи была 5 – 10 рублей) и велел «ставити» их «монастырским людьми». В 1568 году кельи Грозного были уже готовы, и с этого года Иоанн постоянно посылал сюда иконы в драгоценных окладах для их украшения. В 1569 году царь был в Кирилловом монастыре с царицей Марьей и царевичами Иваном и Фёдором, провел инспекцию – и остался доволен.

У сыновей Грозного также были кельи в этом монастыре, украшаемые царскими отпрысками. Они просуществовали начала ХVII века.

Благодаря щедрым дарам и активному строительству монастырь приобрел вид богатого и красивого города.  Великолепные церкви и дворцы, широкие площади, ажурные мостики, перекинутые через протекающую по территории монастыря Свиягу, широкие ворота, из которых шли дороги на Вологду, Белозеро, Ферапонтово, удобная пристань Робозера… Поговаривали, что Кириллов монастырь – резервная столица государя. И этому вполне можно было поверить.

Панорама Кирилло-Белозерского монастыря по описи 1601 года. Реконструкция С.С.Подъяпольского.

А в начале XVIIвека к монастырю подошла беда. После неудачной осады Троице-Сергиевой лавры, множество поляков, литовцев, немцев, татар, казаков и других воровских людей двинулось к северу. 20 августа 1612 года литовцы подошли к Кириллову монастырю с Уломской дороги.

Но их ждали. Игумен кирилловский Матфей, хороший хозяин и администратор, готовился в обороне уже с декабря 1608 года: производил починку оружия, вокруг монастыря построил крепостную каменную ограду с восемью башнями, выкопал «борозду», окружавшую стены (её остатки ещё и сейчас заметны). Но монахи, вероятно, надеялись, что пришлецы с запада минуют лежащий в стороне лесистый белозерский край, в который не проникли даже татары.

Стены-то были крепкие, каменные, а вот за ними оставалась масса служебных деревянных построек, где работали миряне и помещались запасы и скот. Литовцы воспользовались этим: шайка разбойников выжгла конюшенный дворец, гостиный двор и шваленой (швейный) дворец; «пожгла около монастыря дворцы, и мельницы, и онбары, и кожевни, и всякие монастырские службы и на тех дворех и в онбарех и в службах монастырских запасов и сукон и кож и дерев репчатых и посохов и точеных всяких сосудов на 528 рублей, всякого хлеба, муки, солоду, круп и толокна 2140 чети, отогнала монастырских 145 кобылиц больших и служивых 98 лошадей и присекла 52 жеребчика». Однако сам монастырь литовцы не тронули, двинулись на Вологду, где выжгли посад, а в нём сгорела 491 рогожа соли, принадлежавшая Кириллову монастырю.

 С. В. Иванов «В смутное время»

Но в декабре шайки литовцев опять появились вблизи Кириллова и ночью 5 декабря под предводительством пана Бобовского подступали к нему приступом, хотя и безуспешно. Несмотря на небольшое число стрельцов, защищавших обитель, каменная ограда делала её неприступной.

Безуспешность попыток овладеть монастырем разжигала желание разбойников  разграбить его богатства. Они уходили и возвращались, безуспешно осаждали монастырь и отступали. Осаждать долго и основательно Кириллову обитель, когда вокруг много других небедных монастырей, разбойникам не хотелось. Потерпев очередную неудачу, они уходили, чтобы через некоторое время снова вернуться, соединившись с другими шайками.

Пользуясь временной передышкой, защитники монастыря хоронили убитых, чинили стены, ворота, разрушенные внутренние постройки, пополняли запасы продовольствия, восстанавливали хозяйство, нанимали стрельцов, покупали оружие – пищали, пушки, самопалы. И тут подступала новая ватага разбойников. За пять лет перманентной осады взять монастырь так и не удалось. Во многом способствовала этому и разведочная служба, организованная белозерцами, устюжанами (Устюжной Железной), вологжанами и Кирилловым монастырем. Она следила за переходами отрядов разбойничьей рати, перехватывала грамоты их, давала возможность заранее устраивать засеки (чтобы затруднить передвижение) и вовремя предупреждала монастыри и посады о грозящих нападениях. Пользуясь её услугами, горожане северо-западного края успевали посылать на помощь свои стрелецкие отряды туда, где в них чувствовалась надобность.

Реконструкция костюма защитника монастыря периода Литовского разорения.

Все атаки были отбиты, но победу Кирилло-Белозерский монастырь купил дорогой ценой: погибло 260 защитников крепости, были убиты 800 монастырских крестьян с женами и детьми. И это не говоря об имущественных потерях. Голод и оскудение стали уделом обители на несколько последующих лет. Не случайно этот период жизни монастыря назван «Литовским разорением». В память о тех событиях в монастыре ежегодно проходит реконструкция Кирилло-Белозерской осады.

Продолжение здесь https://www.liveinternet.ru/users/1652032/blog#post492605040