Глава 2

 

Тянувшаяся длинной лентой общих мирозданий,

Извивающаяся там, где точка части Существующего,

Строит копии себе подобных клеток

И суммою нагрянет на тебя

 

Когда пыль вновь будет течь с наклонных стен

Иссиня-желтыми водами орошая гладь,

Взволнованную колебаниями необузданного стада,

Представив Я как часть колонн,

Признак войдет во следствие произвольной начальности и конечности декады

 

Мой разум на вершине

Совокупности страхов тела,

Его держа близ металлических оград

Чтоб удержаться от паденья,

Стою.

 

Опять упущен предел. Повсюду лишь эти громады, и только вперед.…

«Камень в твоих руках становится легче, но не исчезает совсем, если ты собираешься бросить для и без нужды на то». Стремясь, мы меняем. И тени играют по нашим законам. Они всюду следуют за владельцем. Грешник ты или праведник, они обречены носить на себе отражение твоих внутренностей – органов и души. Они видят, но не могут изменить наши ошибочные поступки.

 

Грабить себя?!

Скрипеть вилкой сгнивших зубов на блюде Солнца?! – 

В этом, испещренном разноцветной

Сетью старых и новых шрамов,

Художник на стене рисует Неприятие мнения текущего.

 

И вытекает то из вен его.

В усталости и ознобе,

Кладет себя на вскрытие для нахождения смысла.

 

«Как же предано созданье любви к неосознанному и непонятному!

Готово принести в жертву свое недоверие. Всегда.

Воплотить в мертвое несуществующее, отобрав у живого

Свойство. Возвысить дышащее, и часто не принимать ничего, кроме полученного.»

 

Он любит тебя, бренная земля. И ты греешь материнскую ласку для него и тех, кто отвергает. Он рисует тебя той, которая ты есть со взгляда на одну из твоих граней, а другие режут тебя на части. Твои некогда красивые руки теперь полны многочисленных рубцов и ран, глубоких порезов; на них нет уже тех прекрасных утонченных пальцев, которые в давние времена хранили мир. Теперь этот легкий стан – лишь прелюдия к тому, что каждый день в жутком страхе, заставляющем трястись все тело, ждут многие. Грудь, запачканная ссохшейся кровью, непериодично вздымается в нервных конвульсиях, нервно осматривающие окружающее, ища там затаенную опасность, твои волосы, неровными взлохмаченными пучками ложащиеся на плечи – да, они любят твое уродство, презирая красоту, говоря о невозможности ее достижения. Они принимают тебя такой как есть, при этом не делая лучше. Они очерствляют себя, не замечая, что уже не способны ни на проявление слабости, ни на осознание ее временной необходимости.

Они менее страшны в отличие от своей частности – индивидууме.

 

2.2.

Magna pars fui…

 

Твой закон един и для столетий –

Следовать всему, всегда, везде

И под угрозою удара плети,

Ты забываешь о своей Судьбе.

 

Эксперименты ставишь над сердцами,

Чтоб жизнью захлебнувшись как водой,

Изгнанники бы улеглись пластами,

И ты прошелся бы ногой

 

Плевать на старые обиды,

Когда весь мир – материал.

Когда своих шагов не было видно,

Ты вкус свободы опознал.

 

2.3.

 

Все старания молодых рук художника, сподвигнутых на творение пылким умом были напрасны, сколь усилий он не прилагал – древний, простоявшее куда большее время, чем все окружающие сооружения собор, выполненный в готическом стиле и содержащее многочисленное количество остроугольных куполов с металлическими шпилями, конец которых венчал крест с заточенной вершиной; будто поглощало краски и переделывало их в свои черно-серые тона, неоднородно лежащие на постройке из-за хитрой игры света луны, наполовину скрывшейся среди облаков ночного неба. Здание неприветливо смотрело на художника всеми своими зарешеченными маленькими окошками, единственными, в которых был свет, словно смеясь над человечком, осмелившимся посягнуть на эту невообразимых размеров громадину, высотой своей восходящее в бескрайние просторы темной массы.

Еще бы секунды хватило в этот момент ему, чтобы побрести одиноко по аллее, в конце которой маленьким буйком горел теплый, зовущий вслед за собой огонек, почти готовый сказать: «Ну! Иди же! Чего ты медлишь! Ты же хочешь увидеть мое следствие, ведь ты же знаешь, что я лишь кажусь таким малым, да?»

Иногда правильные ответы появляются раньше произнесенного.

И, не обращая на это внимания, вся в полной уверенности, не подозревающая ничего в том, что солнце одно и его не может быть на дне, отбившаяся от косяка рыба плывет на маленькую искру, погружаясь все глубже.

 

2.4.

Я среди.

 

Мы долго шли, не чувствуя боли в ногах, режущих стопы камней, от которых не спасали истершиеся подошвы запыленной, облепленной грязью обуви. Не замечая лиц друг друга, тесной колонной продвигались вдоль русла осушенной несколькими десятилетиями назад реки. Гулкие шаги эхом отдавались в барабанных перепонках каждого, но не единого. Эта разрозненность наиболее четко прослеживалась по настрою, отражавшемся в глазах, «дороге к душе», на обочине которой лежало много брошенной техники и хлама, вдоволь поставляемого степенью заблуждения.

***

В один момент, как это и всегда бывает, человеческий потенциал лавинообразно начинает затухать.

Вопреки прохладе где-то, чуть выше наших глав, которую можно было почувствовать, простирая ввысь руки (о, она была столь живительна, как если бы изнемогающий  от жажды путник, бредущий по одинокой пустыне, вдруг заметил бы вдалеке маленькую точку. И мысли в таком случае чаще всего сплетаются в одно слово: «Вода». Так и здесь – холодный воздух мгновенно мог привести уставшего в чувства, снова наделить его верой в ту цель, ради которой шли все), мы чувствовали лишь только жар своих тел. Создавалось впечатление, будто тебя медленно спускали в потоки раскаленного воздуха, порожденного до сих пор горящими углями.

Каждый шаг давался усилием, превосходящим предыдущее, еще немного, и кто-то перестает себя контролировать, готов любыми способами вырваться из этого пекла, словом, сделать все, чтобы возвратиться вновь к обычной размеренной жизни.

Но чья-то тяжелая рука хватает запястье, другая с силой отпускает оплеуху, и он вновь понимает, что Врата еще далеко, а не пройдено и полмили…

А вот и силы соседа рядом, того самого, чей удар пришелся по лицу до недавнего времени «увядающего», иссякают. И будто зная, что некто дал права на то, можно вымещать злость и усталость именно на нем. Причем, забываясь в неиссякаемом порыве ярости и гнева, совсем скоро можно почувствовать, что прижимаешь к земле только лишь мягкое тело, уже не способное к оказанию сопротивления.

Здесь это не редкость.

В изматывающем медлительном и хаотичном движении, я не замечал, как начинал бормотать какую-то бессвязную речь.

Хм…Я…Я?

Да стоит ли вообще говорить «Я», когда твои действия лишь косвенно влияют на результат? Когда за место Ťебя можно поставить другого? Когда Ťы не можешь осознать свою личность?

Может тогда мы?

Вполне вероятно…

По сути дела, если представить чью-то жизнь в качестве жидкости, то, сливая эти мелкие фрагменты в один сосуд, можно пронаблюдать, как полученная разноцветная смесь ляжет пластами, каждый своего цвета. Мир ищет подобие, но не копии. Соответственно, пользуясь схожим с округлением чисел методами, мы разделим смесь на две части – преобладающая по объему жидкость и, грубо говоря, «примеси». Так, для упрощения выводов и дачи определенного названия, мало влияющими факторами можно пренебречь. Но жизнь, хотя и обладающая свойствами обучения тех, кто ей не обладает, не является наукой точной, имеющей как минимум в своем багаже хотя бы одну формулу.

Иногда обстоятельства, на которые порой закрываешь глаза сейчас, могут существенно изменить твое бытие. Поэтому настоящее никогда не дает ответов на протекающее, словно ручейки, события,  оно назовет твое время будущим, если ты откроешь Шекспира, оно будет именовать себя прошлым, и причину эту ты можешь осознать как чисто инстинктивно – обычной уверенности в завтрашнем дне будет вполне достаточно -, так и обращаясь к самому определению времени.

И именно поэтому Мы не являемся единственным входом в материально-метафизическую действительность, возле которого ярко завлекающе сияет неоновыми трубками указатель в виде стрелки. Более того, дверь в то, что Мы создаем, может и не открыться…