[200x338] Мысль об этой книге появилась во время моего путешествия по Кавказу и Грузии в 1971 году. Я получил приглашение от ныне покойного У.Е.Д. Алена, старейшего ученого Англии и Ирландии, который занимался исследованием Грузии, чтобы присоединиться, как позднее оказалось, к его последнему, ибо он скончался в 1973-м, посещению этих мифических гор и людей, упомянутых еще Гомером.
Билл Аллен, казалось, впитал в себя все знания прежних ученых, топографов, геологов, географов, историков и художников, очарованных Кавказом (…) Его классическая «История грузинского народа», впервые опубликованная в 1932 году, постоянно пополнялась научными статьями, а в 1970 году завершилась ученым трудом под названием «The Russian Embassies to the Georgian Kings». С явным удовольствием я встретил его в Тифлисе, где он пребывал со своим племянником Робином и писателем Микаэлем Перейрой, который описал наши шествия в чудесной книге путешествий «По Кавказу», опубликованной в 1973 году. Мы были в прекрасном настроении благодаря блистательному юмору Билла, его эрудиции, его знаниям древностей, которыми он с нами щедро делился. К тому же нашему удовольствию способствовала и политика «открытых дверей», что позволило грузинским властям организовать эту необычную экспидицию даже во ВладикавказСеверной Осетии.
Благодаря нашему маршруту, я мог пройти за Лермонтовым след в след, а если быть более точным, то, скорее всего, следовать за копытами его лошади – из Пятигорска вдоль водопойных ключей Кабарды, по Военно-Грузинской дороге через деревню столицу Грузии Мцхету, в Тифлис и затем на восток, минуя Цинандали, в плодородную долину Алазани, прикрытую в горах Лезгинской линией. (…) Я решил добиваться своего и не тсла тратить время на объяснение, что Лермонтов в английской литературе упущен – на сколько мне известно, до сих пор нет его биографии на английском языке в полном объеме, - и что я пытаю надежду воспользоваться моим кавказским опытом как изначальным для заполнения этого пробела.
Однако, вернувшись в Лондон, я вдруг узнал, что известный филолог Филипп Лонгуорт, переводчик романа Лермонтова «Герой нашего времени», автор книг «Жизнь Суворова» и «История казачества», уже намеревался заполнить крайне необходимую часть этой лакуны. Он хотел описать приключения Пушкина на Кавказе, запечатленные в «путешествии в Арзрум» и достославной поэме «Кавказский пленник» - о ее главном герое Пушкин говорил: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи XIX-го века…
Черкесы, их обычаи и нравы занимают бóльшую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связанно и есть истинный hors d’oeuvre (Нечто добавочное – франц.)».
Мы договорились о сотрудничестве: на мою долю приходилась лермонтовская глава. Его записи оказались весьма кстати: он поделился со мной своими знаниями и взглядом на литературу (…) Но к нашему общему сожалению, другие обстоятельства помешали ему претворить свой замысел, отчего все еще остается место для изучения Кавказа в полном объеме – магической связи меж такими титанами русской литературы, как Толстой, а также Бестужев-Марлинский, Грибоедов и многие другие. Между тем мне кажется, что такое изучение Лермонтова может быть верным, ибо в его судьбе поэта и человека Кавказ сплелся запутанным клубком, с чего, впрочем, я и намеревался начать собственное исследование. Благодаря Филиппу Лонгуорту я был представлен профессору В.А. Мануйлову, из Пушкинского Дома в Петербурге, который многие годы жизни посвятил выяснению правды о жизни Лермонтова, и эта робота принесла ему мировую известность; именно он дал те ценные, если не сказать бесценные, книги из своей собственной библиотеки, чтобы помочь мне.
Едва ли есть издание «Евгения Онегина», в котором бы не говорилось о вечной трудности перевода стихов Пушкина, отчего и нет полной антологии его поэзии на английском языке. То же самое верно и по отношению к Лермонтову.
Однако у западных литературных источников тоже есть возможность заниматься тем же самым. После Второй мировой войны у семьи Шлосс из Вартхаузена (близ Штутгарта) хранились альбомы, стихи и рисунки, принадлежавшие потомкам Александры Верещагиной (любимой кузины Лермонтова), выданной замуж за борона Карла фон Хюгеля, и часть этой коллекции была возвращена Шерлоком Холмсом советского лермонтоведения Ираклием Луарсабовичем андрониковым. Большинство альбомов Александры (проданных наследниками фон Хюгеля) оказались в библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке, и они были прекрасно изданы и комментированы Еленой Михайловой.
До последней войны была чудесная возможность в нормандской вилле извлечь из небытия неизвестные письма Лермонтова к его родственникам Столыпину и Философу. Судя по письму, присланному мне господином Николаем Раевским из Вены, чья семья владела этими реликвиями, там было «pas mal de lettres». Увы, они были уничтожены в то время, когда немецкие оккупанты временно завладели виллой в 1940 – 1941 годах. Все еще остаются неопубликованными рисунки с изображением значительных личностей из кавказской м санкт-петербургской жизни Лермонтова (таких, как Ермолов, например), принадлежавшие жене французского посланника в Санкт-Петербурге, матери Эрнеста де Баранта, который дрался на дуэли с Лермонтовым; их можно увидеть лишь в замке де Барантов во Франции.
В Женеве, благодаря любезности князя Георгия Васильчикова, мне посчастливилось обрести новые свидетельства из неопубликованных источников. Его прапрадядюшка был секундантом Лермонтова при роковой дуэли, и он передал своему сыну Борису факты о дуэли, прежде никому не известные, которые князь Борис записал как часть своих воспоминаний с пометкой «неопубликованно».

Письмо князя Георгия Васильчикова автору от 21 июля 1976 г.:
«Александр Васильчиков [секундант Лермонтова] был дядей моего дедушки со стороны отца [отец приходится единственным братом Александру]. У Александра Васильчикова был сын Борис (которого я еще помню хорошо, ибо он умер только в середине 30-х годов в Париже), Борис большую часть своей жизни служил управляющим почтовых отделений провинциальной администрации и закончил свою карьеру первым министром в Министерстве сельского хозяйства, возглавляемом Столыпиным. Он оставил чудесный большой том рукописных воспомниний. Рукопись я смог сохранио время войны в Париже, а позднее напечатать на машинке. Теперь я ее владелец. Согласно мнению специалистов Стэнфордского и Колумбийского университетов (которым я ее показывал), это одна из наиболее интересных записей последней четверти девятнадцатого века в России известных ученым»

В этих материалах приводятся слова Лермонтова, перед тем как он пал мертвым от пули майора Мартынова. Князь Александр Васильчиков сообщил, несомненно, официальный взгляд на дуэль в журнале «Русский архив» 1872 года, тридцать лет спустя после случившегося, но en famille (между своими – франц.), как показывает новое свидетельство, он рассказывал совсем иное. Конечно, слова, громко и вызывающе сказанные Лермонтовым Мартынову – если только новое свидетельство дóлжно принимать, - объяснили бы внезапную ярость Мартынова, которая довела мгновенную вспышку неприязни до нажатия курка. Многое еще до сих пор остается неясным и должно быть подвержено психологическому анализу. Размышлять над этим еще предстоит, но это новое свидетельство участника событий сейчас важно и неоспоримо.
Впервые мои скромные знания позволили мне подняться до книги, опубликованной в Англии как иллюстрации к лермонтовской прозе и поэзии, его картин, акварелей и зарисовок. Пушкин, Жуковский, Тургенев и даже Толстой были дилетантами в живописи; появляясь в рисовальной комнате, они лишь старались удовлетворить просьбы своих почитателей, делая наброски в домашних альбомах. Душа же Лермонтова проявлялась в его работе. Он начал заниматься этюдами еще до того, как ему исполнилось десять лет; он брал уроки у хоть и не очень известных, однако вполне умелых живописцев, А.С. Солоницкого и П.Е. Заболотского, а в 1840 – 1841 годах работал вместе с близким другом князем Г. Гагариным, чьи собственные картины и иллюстрации к книгам о Кавказской войне и Грузии по праву заслуживают доброй оценки. Многое утрачено, но, по крайней мере, известны одиннадцать (сейчас известны тринадцать) картин, написанных маслом (все в России), пятьдесят одна акварель, пятьдесят рисунков, около семидесяти зарисовок или карикатур на полях манускриптов и два альбома с более чем двумя сотнями набросков. Лермонтов был необычайно скор в деле, какое-то великолепие присуще его изображению лошадей в движении, что не претило бы даже художнику, подобному Делакруа, колкая сатира в карикатурах и теплота красок в его кавказской живописи, которая явно проясняется щедрой палитрой слов в поэмах «Демон» и «Мцыри».
Если дарования Лермонтова как художника можно показать в книге, то его влияние на музыку – никак нельзя, хотя оно заслуживает упоминания. В России стихи и музыка появляются вместе, а романс может служить особенным примером этого счастливого взаимопроникновения. Лермонтов играл на скрипке достаточно хорошо, и в 1829 году в Московском университете получил награду за выступление(от sotrudnik: Лермонтов поступил в Московский Императорский университет в сентябре 1830 года на политический факультет, а впоследствии перевелся на словесный; ушел из университета в июне 1832 года); играл на пианино для себя и для друзей и часто посещал театр, когда ставили оперу.
Есть даже подтверждение, что им написана музыка к «Казачьей песне». Он неистово верил, что музыка возвышает душу и что лишь поэт обладает способностью услышать в ней небесный отзвук, и он наделил вымышленные персонажи своего творческого мира музыкальным слогом: Ангела, Демона, Русалку, детей и даже метель. В его ритме и звуке такая гармония, что стих обладает завораживающей мелодичностью. И неудивительно, что русские композиторы охотно отзывались на его напевность. Рубинштейн написал три оперы; Глазунов – музыку к спектаклю «Маскарад»; Балакирев – симфоническую поэму «Тамара». Поддавшись обаянию его лирики, Мусоргский, Римский-Корсаков и Глинка написали музыку к его произведениям. То же самое произошло и с Чайковским. По меньшей мере пятьдесят пять стихотворений Лермонтова стали романсами. Иван Тургенев учил Полину Виардо исполнять их, и она пела эти романсы по всей Европе с большим успехом. Несколько западных композиторов, включая Листа, также соперничали своими музыкальными версиями и вместе с Балакиревым могли сказать: «Я дышу Лермонтовым».
Какие бы трудности не встречались писателю на Западе, ключ к пониманию Лермонтова не может быть найден в биографических исследованиях, лишь только в его мыслях; фраза Белинского: «Воплощен в художественной форме» - верна, и поэтому любое издание его произведений оправдывает затраченное время и приводит в восхищение читателей.
Лоренс Келли
из книги Л.Келли "Леромонтов. Трагедия на Кавказе