В доме моего детства все квартиры имеют одинаковую планировку, и кухне среди прочих комнат отведена самая меньшая площадь, длинным прямоугольником расположившаяся вдоль окна. Проходя под окнами первых этажей, невозможно удержаться и не взглянуть внутрь, изучая картину чьей-то жизни, открывающуюся, как на ладони. Порой один такой взгляд заставляет сердце больно сжаться, и разрозненная горсть незначительных деталей складывается в единое целое, отзываясь в душе целым градом щемящих и пронзительных ассоциаций. Нехитрый узор занавесок, теплота одинокой лампы и кажущийся отчего-то знакомым кухонный фасад в одно мгновенье выскребают из души всю ту тщету, которой я, казалось, живу. Все обесценивается, и я разом понимаю, что ни к чему не пришла. Словно нет и не будет больше никогда того волшебства и веры в будущее, в чудеса и поэзию, какими я жила когда-то. То было подлинное восприятие, и я находила неоспоримую радость жизни в каждом ее дне, потому что мне было, ради чего жить. Внутри себя я слагала оду светящимся каплям, повисшим на березовой ветке, и радовалась до одури радужным лучам, появляющимся между ресниц, если прикрыть глаза. Я верила в себя и людей. В возможность кратковременного и чуть более продолжительного счастья. Я заочно любила всех тех, кого узнаю в будущем и с кем пойду по жизни. Верила друзьям и близким, полагаясь на них всей своей душой, и была готова отдать всю себя во благо каждого из дорогих мне людей.

Теперь же я не верю никому. И не слышу в себе того голоса, который прежде заставлял поверить в свою собственную значимость и уникальность. Как будто не осталось больше ничего, что отличает меня от остальных людей, живущих днем сурка в заботе о пропитании и отдыхе.