[448x336]
Кухня.
Кран капал, отстукивая дробь на не помытой со вчера кастрюле. Поскрипывала деревянная форточка. По хлебнице лениво ползала муха. Занавеска, поддаваясь порывам холодного осеннего ветра, щекотала шею Николая.
Николай боролся с похмельем. Своей лысеющей головой Николай не мог понять, почему жизнь так к нему несправедлива. Почему, если сначала все так хорошо, то потом все становится так плохо.
Николай закашлялся и отодвинул пиво. Алюминиевая кружка не устояла на краю стола и упала, покатившись по линолеуму.
Нужно принести тряпку. Или не нести, пусть сохнет.
Кран капал.
Может, сантехника вызвать? Или не вызывать, пусть капает. Наплевать ведь. Капал раньше – пусть капает и сейчас. Людку всегда это раздражало. Ну и пусть катится ко всем чертям. Со всеми своими принципами, тряпками и вонючей болонкой.
Людка... Почему она ушла? Она что, совсем дура? Или это я, Николай, сам дурак? Она часто это говорила. И другие нехорошие слова говорила. Но она никогда не уходила. Не уходила насовсем.
Снова приступ кашля. Спотыкаясь о пустые бутылки, Николай пошел искать ингалятор.
Людка всегда говорила, что я убиваю себя алкоголем. Я никогда не соглашался. И не согласен сейчас. Когда ты уже 2 месяца плюешься своими легкими, у тебя остается не так уж много радостей в жизни. Даже совсем немного.
Друзья, футбол, выпивка – вот все, что у меня было.
И Людка. Но теперь ее больше нет. Она проиграла войну спорту, запоям и моим верным собутыльникам.
Наверное, жизнь – полное дерьмо, если в ней не могут ужиться важные для тебя вещи, люди и действия.
Черт, куда задевался этот чертов ингалятор? Надо у Людки спросить.
Нет, она ушла.
Она никогда не понимала, зачем нужно болеть за какую-то команду, кричать, материться, бить стаканы, а потом снова кричать, обниматься и глушить водку за «наших».
Она жила бытом.
Ее волновали поломанный смеситель, вовремя вынесенный мусор и график, по которому я, Николай, должен принимать таблетки.
Она была матерью Терезой в моем отшельническом монастыре. Но с ней было надежно.
Николай оторвал лист календаря, смял его и бросил на пол. 5 Ноября.
Ингалятор стоял на подоконнике.
Нужно полить герань. Это ее любимая.
С улицы раздавалось шуршание метлы дворника Семы. Ветер гонял опавшие листья и мешал Семе работать.
Николай впрыснул лекарство – стало легче.
Врачи говорили, что мне нужен уход и щадящий режим. Мне было все равно. Я, детдомовец, настолько устал бороться за место под солнцем, что мне хотелось просто пожить – беря у жизни все и не давая ей ничего взамен. Найти свое, и использовать его. Не важно, как долго, важно каждый день.
А потом появилась Людка. Ей было не все равно. Иногда я чувствовал себя ее маленькой собачкой, которой моют лапы после улицы. Но именно благодаря ей я мог снова и снова уходить в забытье. Наверное, Людка – самое весомое везение, самая моя большая победа над жизнью.
Зачем ей это было нужно? Комплекс какой-то, что ли? Не знаю. Может, быть, любила она меня, но потасканно это звучит как-то.
Почему она ушла? Надоело? Пресловутая последняя капля?
Я остался сам, как старый ковер, из которого теперь некому выбивать пыль. Полежу еще немного, потом меня окончательно сожрет моль, и я распадусь, рассыплюсь. Меня сметут в совочек и выбросят на помойку. Мне давно место на помойке. С того дня, когда от меня отказались родители. С этого дня, когда от меня ушла Людка.
… Николай не был дружен с соседями, но они видели, как он ходит за молоком и хлебом, как забирает почту. Но его давно уже никто не видел.
Больные собаки всегда уходят в лес.
Николай проиграл этот тайм. Красная карточка.