Не очень-то я их помню.
Что-то типа - ты смотришь и видишь парня,
У которого на голове -
Индейский убор из перьев,
Все сплошь увешаны были бусами,
Косяки передавались по кругу.
Все только валялись на мягких коврах
и Не делали ни черта.
Как они за квартиру платили - понятия не имею.
Баба, с которой я жил,
Постоянно мне заявляла:
"Я иду на Праздник Любви!"
"Валяй", - отвечал я.
Она возвращалась домой - и рассказывала:
"Я встретила ПРЕКРАСНОГО
ЧЕРНОКОЖЕГО МУЖЧИНУ!"
Или: "Полицейские нам улыбались!
Я одному подарила ЦВЕТОК!"
Я, наверное, был единственным человеком
С обычным рабочим днем.
Постоянно врывались какие-то люди,
Обшаривали холодильник,
Искали жратву и пиво.
"Мы ДЕЛИМСЯ ВСЕМ! - говорила моя баба, -
Мы ДЕЛИМСЯ НАШЕЙ ЛЮБОВЬЮ!"
Парень тыкался мордой прямо мне в рожу,
Пил мое пиво. Орал:
"ВСЕ МЫ ЖИВЕМ
НА ЖЕЛТОЙ ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ!"
"В смысле?" - спрашивал я.
"БИТЛЫ, ЧУВАЧОК,
БИТЛЫ!"
Я слышал "болты".
Еще был некто по имени Мутный-Смутный.
Меня даже разок уболтали
Попробовать "кислоту".
Оказалось - страшная глупость.
"У тебя не вышло, - сказали они, - не вышло.
Ты не сумел открыться".
"Мира! - вскричал я. - Мира!"

А после - как-то странно, мгновенно -
Шестидесятые
Взяли и корчились.
Практически все исчезли
на счет "раз".

Остатки былого
Можно еще наблюдать
Близ Венис-бич.
Стоят, подпирают стены,
Сидят на скамейках,
НА вид - совершенно сторчались.
Глаза - пустые.
В изумлении от такого
Поворота событий,
Они ночуют в машинах,
Таскаюь, что плохо лежит,
Требуют
Подаянья.
Не знаю, куда
Подевались все остальные.
Надели, наверно, галстуки и костюмы,
Пустились искать места с нормальным рабочим днем.
Наступили семидесятые...
И тогда Я САМ бросил работу.
И весь этот город
Принадлежал отныне
Мне одному.

(с)