Я еду в метро. Духота, люди, уставшие к концу рабочего дня, похожи на варёные пельмени. Им тесно в этом пространстве вагона, так похожего на кастрюлю, и они готовы, чтобы их съели, лишь бы скорее вырваться из этой духоты и давки. Последние несколько недель моё сознание застыло в каком-то монотонном, однообразном движении. Я подхожу к пропасти разрыва наших отношений и, постояв какое-то время на её краю, ужаснувшись её бездонности, отхожу, но отхожу недалеко. Останавливаюсь и вновь возвращаюсь к этой бездне. Я пытаюсь отойти как можно дальше от этого манящего меня своей жуткой неизбежностью края. Я выбираю самые дальние и непроходимые тропы, но всякий раз вновь оказываюсь у этого разлома. Я безмерно устал, весь измучен и истерзан этим бесконечным кружением. Я совершаю одну попытку за другой, но это действо повторяется вновь и вновь по всё очевиднее сокращающейся траектории. Моё духовное пространство съёживается, становится маленьким, почти микроскопическим, и я не могу уже в нём двигаться, не могу дышать. Как египетская мумия, я стою на краю пропасти, обмотанный с головы до ног своими страхами и непониманием того, что происходит, и нужен только лёгкий порыв ветра, для того чтобы ринуться вниз. И вдруг всё меняется, путы спадают, и поток света охватывает меня, накрывает, как морская волна, и движется, движется весенним половодьем, снося все преграды и увлекая за собой всю грязь, которую я копил в себе последние недели. Поток набирает силу. Я оглядываюсь по сторонам. Неужели никто не замечает, что со мной происходит, неужели такое событие так и останется незаметным ни для кого из окружающих? Но люди вокруг меня всё так же похожи на пельмени, которые варятся в кастрюле вагона метро. Их глаза усталы и пусты, их лица вялы и унылы. (с)