Настроение сейчас - ~

3.
…Визуально утро ни чем не отличалось от дня или ночи – одинаковый сумрак и туман обволакивали узкие переходы между туннелями того, что когда-то называли «метро», в напоминание котором остались только придавленные камнями прямые стрелки рельсов, которые служили одновременно и компасом и путеводной звездой – где-то за очередным из завалов могла находиться очередная станция.
Подъем был объявлен ранее обычного, что уже не предвещало хороших новостей. Обходчик с керосинкой буркнул что-то невнятно. Безымянный, прогоняя остатки сна, переспросил - тот отсылал всех на главную площадь, где традиционно происходили собрания. Для Безымянного это было впервые. Он покосился на обходчика, спросил маршрут и на минуту откинулся на матрас.
Сулик тихо поднялся с лежбища, беззвучно двигая губами, произнес слова молитвы, обращенную к духам подземелий, и, не здороваясь с Безымянным, вышел из палатки.
Безымянный, крепко сдерживающий в руках керосиновую лампу, горячую, почти обжигающую, и липкую, шел к площади. Сквозняк был холоднее обычного – от него шла дрожь по ногам. Сырой воздух оставлял тяжесть в груди. Запах солярки исходящий от зажженной Безымянным лампы, которую он обычно брал с собой на работу, усугублял депрессивно-мрачную атмосферу этого времени суток, вызывая в памяти неприятные ассоциации…
Он прошел через несколько знакомых уже коридоров и свернул направо - как сказал ему обходчик. По пути с ним вяло здоровались невыспавшиеся рабочие, с похожими, как капли воды, омертвевшими лицами. Некоторые из них игнорировали собрание и шли прямиком столовую. Желудок Безымянного урчал. Стенки его больно обжигал кислый сок. Безымянный боролся с желанием и старался не думать о еде.
Помещение в несколько раз шире остальных коридоров, которое именовалось «Площадью», раньше, скорее всего, было частью комплекса вагонного депо, теперь заваленного обломками стен и потолка. Там, где стоял Викарь, высокий упитанный мужчина, разменявший четвертый десяток, в одежде маскировочного окраса и густой бородой, походивший скорее на колумбийского партизана, чем на командующего шахтой номер 3, стояла наспех сооруженная трибуна. Заваленный рудой, из стены справа вылезал раскуроченный вагон, напоминавший о странных событиях, давших рождение нового подземного мира, социума и его образа жизни. О тех событиях вспоминали со страхом, хотя немногие из тех, кого находили выжившими, помнили много. Никто не знал точно, что все же произошло в недалеком прошлом. Люди боялись узнать нечто дальше общих знаний, ведь даже глупый понял бы, что они выжили как раз благодаря тому, что не заметили произошедшего, в связи с этим не пали пораженными. Очевидно, что правда, в данном случае, была смертоносной. Какому разумному человеку придет в голову смотреть в лицо истине приносящей смерть?.. Это и останавливало поистине мистическим образом людей от дальнейшего осознания случившегося, будто в противном случае кара их погибших могла настигнуть и их самих. Несмотря на то, что рабочие сторонились духовной жизни и религии, поверье о том, что знание о прошлом недоступно и запретно, почти приняло форму табу, разве что не объявленного официально. «Возможно за этим их собрали…» - подумал Безымянный, попутно размышляя о произошедшем. Очевидно, выжившие находились под землей еще до начала кризиса. Сложно было поверить в то, что возможно, побывав на поверхности, вернуться обратно живым. Ему нравилось рассуждать о таких вещах отстраненно, но, между тем, ему тоже не хотелось ворошить расплывчатое прошлое…
Встав позади основной массы людей и, чтобы не обжечься, отставив в сторону коптящую керосинку, Безымянный сложил руки на груди и прислушался к речи Викаря. То, что он говорил, мало интересовало Безымянного, лихорадка, которая захватывала постепенно и его, требовало быстрее убраться отсюда, пойти в шахту. Викарь долго рассуждал на тему дальнейших раскопок туннелей, направлений, масштабов, средств и сообщил про карту, найденную в шестом секторе, согласно которой они идут верным путем, что, возможно, в любой день удача может прийти к ним, в любой день они могут откопать очередную станцию. Когда люди начали расходиться, Викарь многозначаще сказал : «Это еще не все…»
- Вчера около полуночи в третьей шахте наткнулись на воздушную яму. В ней было две молодых сильно исхудавших девушки… Штир, выведи, пожалуйста, ее… Вот… - рядом с Викарем появился высокий юноша, держащий окованную цепями девушку. Девушка, невысокая, с растрепанными грязными волосами, всеми силами этому сопротивлялась. Когда Штир остановился в двух шагах от Викаря, девушка, почувствовав взгляды толпы, равнодушно изучающей ее, напряглась всем телом, извиваясь точно змея в попытке вырваться из хватки юноши, зашипела, от чего ее красивое, хоть и грязное, лицо сделалось агрессивным и пугающим, - Кто-нибудь знает или помнит ее? – продолжил спокойным голосом Викарь, переводя взгляд с дикарки на толпу и назад, - Что ж если ее никто не знает, то пусть ей займется Кира – может дикарка сама что вспомнит... Вторую девушку мы нашли без сознания, она сейчас находится так же у Киры. Я прошу вас способствовать восстановлению воспоминаний обоих девушек – это может помочь поискам станций метро. На этом все. Можете разойтись...
Викарь помог Штиру увести девушку, которая продолжала сопротивляться и издавать дикие нечеловеческие звуки. Ее будут держать в оковах, подумал Безымянный, провожая их глазами, пока к ней не вернется сознание, когда она перестанет бросаться на людей как на источник пищи, то есть пока не вспомнит хотя бы чего-нибудь из того, что было с ней раньше. Вряд ли ей откроется, кем она была в прошлом, где училась, но обязательно вспомнятся какие-нибудь ничего незначащие детали вроде окраса кошки, которая была у ее подруги или прогноз погоды на 13 сентября позапрошлого года…
Безымянному было неловко смотреть на нее. В ней угадывался он сам – таким, безумным, диким, Безымянный был чуть больше недели тому назад. Теперь он почти не отождествлял себя с тем безумцем, искалечившим трех рабочих и сломавшим оборудования на сумму, превышающую месячный заработок на шахте. А сколько нервов он испортил бедной девушке Кире, заведующей реабилитационной клиникой, и нескольким ее ассистентам. Кира, общающаяся с коллегами из других секторов, и не понаслышке знавшая о последствиях длительного заточения в замкнутом пространстве, называла Безымянного «трудным». Не так много на ее веку, то есть за неполный год существования шахтерского поселка и клиники, было случаев такого жестокого сопротивления к обратному перевоплощению в человека. Люди, проходящие через нее, имели, в большинстве, ярко выраженный аутизм, часто в крайних его стадиях, когда пораженные просто не замечали нашедших их рабочих, продолжая говорить на животном языке, издавая звуки, далекие от человеческой речи. И помощь, оказываемая в этой клинике, была далека от человеческих идеалов, ведь по директиве Викаря лечение продлевалось столь долго, сколько нужно было, чтобы человек мог понимать примитивные команды, каких хватило бы для работы в шахте, и перестал нападать на людей – усвоивших эти несложные правила селили в общежитие, после чего для них начинались рутинные дни и в большинстве случаев поглощала лихорадка. Но эта система лечения не давала положительного результата для самого человека, так как освобождала его на самой начальной стадии. Результатом лечения была «пустышка»…
Как говорила сама Кира, «мы делаем из горилл шимпанзе…». Действительно, из одних, непохожих на людей обезьян, делали других обезьян.
Кира была далеко не психотерапевтом и даже не психологом. Действовала она согласно интуиции, чего чаще всего не хватало для того, чтобы вернуть дикарям человеческий образ. Кира попала на свою должность не из-за того, что разбиралась в людях, а из-за своей, если можно так сказать, бездарности. В негуманное общество, куда она попала против своего желания, она перенесла многие принципы из прошлой жизни, идеалы, гордость, от чего ее не устраивала ни должность повара, связанная с ежедневным созерцанием грубости и хамства со стороны рабочих и существованием в грязных столовых, ни медсестры – из-за отсутствия должных навыков – так что эта должность оставалась практически единственным ее средством к существованию. Несмотря на сложившееся в обществе мнение Безымянный находил Киру интересным человеком, душевной среди бездушных и даже несколько привлекательной. Часто после работы, если силы не оставляли его полностью, он заходил к ней, старался помочь в ее тяжком деле, но так же часто, когда холодными ночами его охватывала депрессия, ему были противны и этот мир, и она да и он сам…


Без всякого удовольствия делая свой рутинный труд, совершая монотонные движения киянкой, Безымянный выбивал куски руды, со звоном отлетавшей в сторону. Девушки в черных от грязи нарядах отгребали в сторону камни, проход ширился и с каждым часом уходил под уклон все глубже, предположительно на северо-запад. Безымянный временами оглядывался на остальных рабочих и пугался блеску их глаз – их лица, несмотря на все тяготы, лучились надеждой, и это пугало – лихорадка давала о себе знать. А когда в туманном сознании Безымянного мелькала мысль о том, что за очередным завалом находится склад, он, поддаваясь настроению толпы, начинал бить быстрее и быстрее, и не в силах сопротивляться этому чувству, перебивающему приступы голода и даже жажду, с ужасом думал о том, какое, наверное, глупое у него сейчас выражение лица.
В шахте, в которой работал Безымянный, давно сбились с выбранного маршрута, это, очевидно, также было связано с проклятой лихорадкой. Рельсовые пути, которые служили компасом при раскопках, упирались в стену еще в самом начале пещеры, далее она шла совсем в другом направлении, косо поворачивая в сторону. Теперь, можно считать, туннель копался вслепую, в надежде наткнуться на один из множества заброшенных и, возможно, заваленных туннелей.
Продолжая бить каменную глыбу, Безымянный вспомнил Сулика, печального голубоглазого дикаря. Он думал, откуда в носу у него взялась кость? Он размышлял о возможном прошлом дикаря, о кости в его носу, пытался связать единой нитью те обрывочные знания, почерпнутые из немногочисленных бесед с мистическим уклоном и вчерашних наблюдений, но неизвестность продолжала скрывать от него это и многое другое. И девушка Катрина – он почти представил ее… почти – только черты лица оставались размытыми. Интуиция подсказывала, что то, наверное, была красивая девушка. Безымянному она представилась высокой и хрупкой, почему-то в черном костюме : короткая черная юбка и короткие рукава с белой полоской, широкий вырез на груди. Он увидел ее на фоне высокого здания с резными окнами и крышей странной формы с башенками и понял, что представляет вовсе не ее. Он не мог вспомнить ее. Как мог он так забыться за работой, чтобы попытаться всерьез представить себе человека, не разу прежде не виденного, да и, по большей части, о котором он ничего не знал - ведь он вообще не знает Катрину, а это девушка… она… Он не мог вспомнить конкретно, но понимал, что эта девушка принадлежит его прошлому, и был уверен в этом, как в том, что причину таинственной лихорадки нужно искать в густом, окрашенном синим, тумане… Сколько Безымянный не пытался, рассмотреть лицо девушки не получалось, хотя в какой-то момент, как ему показалось, он увидел ее сияющую улыбку и окончательно стал убежден в том, что это его воспоминание и ни чье другое. Только кто она…
Стараясь не упустить из воображения лик прекрасной девушки, Безымянный даже не заметил, как в стене начало появляться отверстие. Мимо ушей прошел звук, характерный глухой звук пустого пространства за стеной, не увидел он, как руда перестала отлетать в сторону, как по камню пошла трещина, надлом, и как, наконец, его орудие стало выбивать сырой материал наружу, в темную полость. Вернул в себя его окрик одной из девушек, убирающих ненужную руду, ловко метнувшейся к нему. Она оттянула его в сторону, продолжая на высоких тонах говорить ему слова, которые проходили мимо его сознания, кричала, трясла из стороны в сторону, держа за плечи. Киянка выпала из его ладони. Безымянный грустно взглянул в горящие очи девушки - видение прекрасной незнакомки исчезло - и оттолкнул ее в сторону.
Прежде чем он окончательно опомнился вокруг него уже собрались около десятка рабочих, впервые за смену оторвавшихся от своих обязанностей. Какое-то время в безмолвии они рассматривали отверстие, из которого начал валить холодный туман, удивленные, с пакетом эмоций на лице. Меньше, чем за минуту, совместными усилиями шахтеры расширили отверстие, так что туда свободно проходила голова, затем еще и так, энергично, с энтузиазмом, работая двумя десятками рук, довели его до размеров, соизмеримых с проходом. Безымянный вытянул вперед керосиновую лампу – свет упал на смыкающиеся кольцом вокруг темноты стены, но ни дна, ни верхней границы потолка видно не было – это была вертикальная шахта, заледенелый колодец. Единственным видимым предметом была лестница на противоположном краю колодца, висящая на недоступном расстоянии. Добраться до нее казалось безумием без каких-то подручных средств, но это не остановило рабочих, вернее одного из них, переполняемого чувствами и, видимо, более других подверженного действию лихорадки, попытаться допрыгнуть. Взяв небольшой разбег, он оттолкнулся и, безуспешно заскользив ладонями по металлическим прутьям лестницы, с киком полетел вниз. Когда он исчез из виду, а крик его стал неслышен, толпа заметно притихла. Неудачный опыт товарища убавил неоправданные стремления остальных рабочих, разум восторжествовал над стадным чувством…
- Эй, сообщите Викарю, скорее, - бригадир, выделяющийся из толпы по фиолетовым нашивкам на робе, указал в сторону конопатой девушки, которая тут же повернулась в его сторону, - Всем остальным советую не приближаться к колодцу. Разрешаю преждевременно вернуться в бараки… Разойдись!..