Сказка о Валькирии…


…Раэлин любила фотографировать людей. Она пользовалась старинным фотоаппаратом, с которым не расставалась во время своих скитаний. Стопки четно-белых фотографий и платье 9-го века – вот пожалуй все вещи, которыми она, действительно дорожила и ради них изредка возвращалась в свое имение на берегу фьорда. Все реже она вспоминала туманные стены родины – там ее, пожалуй уже не ожидали…
Контакт был давно утерян. Более десяти веков назад – целого тысячелетия – портал открылся в последний раз и с тех пор ни разу не открывался, так что Раэлин пришлось заново находить себя в мире без деления на людей, героев, богов и монстров. В жестах и мимике, характере и внешности, меняющейся от эпохи к эпохи, еще не стерлись следы прежних идеалов – духовно она, как и прежде, оставалась им верна, не оставляя поставленной перед ней цели, и раз в несколько десятилетий, когда слышала зазывающий голос внутри, непременно возвращалась на ту заброшенную поляну близ Рейкьявика. Технический прогресс сильно упрощал ей эту задачу, и хотя это позволяло ей наблюдать за точкой сбора дистанционно, она редко позволяла ему встревать в проверенные тысячелетиями традиции пешего путешествия, продлевая огромные расстояния на ногах, в море – на веслах. Никто не ограничивал ее во времени, никто… На обмерзшем клочке земли близ горячего источника ее ждали спутницы, так же как она, застрявшие в людском мире валькирии. На короткий промежуток времени – в сравнении с долгими годами пути по миру, потерявшему связь с богами – она сбрасывала с себя все оковы, навешенные чередующимися эпохами, меняющимися, как луны, правительствами, религиями и жизненными укладами, надевала привычное одеяние, не прячась и не чужась использовать свои силы – божественный голос ее песни слышали в ближайших селениях, и, так как происходило это из десятилетия в десятилетие в одно и то же время на кануне сырого июня, мистическое пение родило не одну легенду. Хотя немногие различали в ее песнях тексты на забытом временем языке, разбирая лишь отдельные фразы и слова, оставшиеся неизменными и перекочевавшие в современную речь, все сходились в ощущении, о грусти, передаваемой поющим духом. Завораживающая… прекрасная… но грусть… В ее душе не прекращала существовать надежда на то, что сияющая воронка, соединяющая холодную Исландию с корнями вечного дерева, идущим ко всем мирам, рано или поздно покажет себя. Где-то в вдалеке небытия ее, возможно, все еще ждали бесчисленные сестры, она видела их во снах, посещающих ее меж похожих друг на друга дней, тянущихся серым полотном вслед за ее бессмертием…
С каждой эпохой приспосабливаться к изменчивому миру становилось сложнее. Уклады менялись, а она жила, по-большинству, своими старыми идеалами, выполняя, как и прежде, свой долг перед верхним миром, пусть в лишенном божественности мире нет ни своих, ни чужих. Одна из немногих, она сопротивлялась отказу от бессмертия в угоду человеческим соблазнам, хотя внешне и была с ними неотличима, но время изменило и ее. Почти два столетия назад, когда Европа погрязла в пучине грязной и бесчестной войны, разверзнутой нечеловеческой жадностью, жестокостью, желанием взаимоуничтожения, в силу военных действий, очагами захвативших весь континент, ей не удалось попасть на собрание потерянных. Тогда, от взгляда на происходящее, впервые за многие не менее кровопролитные тысячелетия в ней проснулись человеческие чувства – она даже ужаснулась этому. Слова «война», «герой», «мораль» начали восприниматься иначе. Бросив свои прямые обязанности, она в расход с ограничениями, наложенными владыками верхних миров, она использовала свои силы на прекращение кровопролития. Незаметно, влияние сказалось на обе враждующие стороны, но, когда и те, и другие, сложили свои оружия, ее репутация в глазах немногих родных душ, оставленных в этом мире вместе с ней, опустилась настолько, что она перестала слышать приветствия, а нередко, видела и презрение в их очах. В это тяжелое время, вместе с внезапно взросшими чувствами жалости и сострадания, к ней пришла горечь унижения, помноженная печалью о том, что ее шансы на возвращение к родным берегам в результате последних действий, стремились к нулю. Двуликое положение омрачало еще и то, что с потерей уважения валькирий, она не приобрела ничего кроме скопления человеческих чувств, томящих ее существование. Только те, кого она сама презирала прежде за отступление от древних идеалов, - отказавшиеся от пут бессмертия валькирии – смотрели ей в глаза, не скрывая гордости за свою сестру.
Одна из них, Отрин, встретилась с ней через много лет после окончания той войны. На тронутом морщинами лице сияла чистая и светлая широкая улыбка довольного жизнью счастливого человека. В словах ее и тогда звучала гордость, в стройном стане была прежняя выправка, но глаза блестели светом, незнакомым и непонятным. Тогда Отрин показала Раэлин фотографию – черно-белый позитивный отпечаток смазанного дагерротипа времен Карла IV с отслоившимися слоями поченевшего серебра, изогнувшегося от времени. На фоне леса стояли тое людей – слева узнавалась еще не постаревшая бессмертная валькирия, которую обнимал высокий коренастый юноша в австрийской военной форме. Внизу, у самых их ног, заинтересованно, с игривой улыбкой тянул маленькие ручки в сторону фотообъектива, их трехлетний сын. “Ради них я отказалась от бессмертия,” - были ее слова. К сожалению, их счастью помешала война…
Родственница вернулась в верхний мир, уйдя как обычный человек, и оставила в наследство Раэлин мысли да думы. Валькирия не оставляла своей прежней цели – поиска людей, но уже не знала, зачем – чтобы выполнять свою священную миссию или, чтобы найти того, ради кого откажется от бессмертия. Тяжелая фотокамера была памятью об ушедшей сестре. Вскоре валькирия полюбила фотографию так же, как и ее родственница. Да и песни стали совсем другими…