Настроение сейчас - ~

Лихорадка Метро
1.
…после того разговора Сулика всё чаще стали посещать видения. Они приходили, как ночные кошмары – в то время, когда дикарь спал. Безымянному с соседней койки, в основном, была слышна его одержимая речь сквозь сон: он вскакивал неожиданно со своего лежбища, когда Сулик начинал во весь голос бубнить себе под нос какую-то нелепицу. Кожа была покрыта мурашками, а на лице застыла холодная испарина. Безымянный оглядывался по сторонам, отождествляя себя с подземельем и пространством палатки, глубоко все еще нервно втягивал воздух пропитанный голубоватым туманом и только после, когда сердце переставало вырываться из груди, когда в глазах переставали мелькать обрывочные лики и образы, фигуры и видения из полузабытого прошлого, он обращал внимание на причину своего пробуждения – бредящего во сне соседа. Произносимое никак по смыслу не было связано с их печальной действительностью, и, в то же время, так сильно не сходилось с представлениями о том, чего касаются лунатики при разговоре во сне. И не это больше всего пугало Безымянного – Сулик говорил без того, привычного ему дикарского акцента, к тому же он говорил непонятно, иногда используя неизвестные Безымянному термины и переходя то и дело на какой-то малознакомый диалект, отчего смысл сказанного бесследно ускользал. Предложения, как оказалось, были вполне осмысленны и направлены, видимо, к какому-то человеку, вернее к какой-то девушке по имени Катрина. По большей части, из того, что было им услышано в последние из таких ночей, это был разговор с ней…
На утро дикарь не отвечал на его вопросы по поводу бессонных ночей, полных разговоров с несуществующими людьми, с присущим ему мистицизмом игнорируя любые его попытки разобраться в происходящем. Сам он лишь делал сомнительные предположения о духах, являющихся к нему по ночам, разве что этот вариант не удовлетворял ни любопытству Безымянного, ни его строгому мышлению. Каждый раз опросы заходили в тупик, Безымянный терял нить разговора, ударяясь о железную уверенность дикаря, смотревшего на него надменно, чуть изподлобья, и получал единственный ответ о личности обладательницы девичьего имени, изредка упоминаемого в слезных обращениях, - « один из духов ночного метро». Лихорадка. Туман. Явь. Сон. Границы этих понятий в условиях каждодневного каторжного труда, однообразных будней в шахте и бедных на события вечеров носили столь расплывчатый характер, что Безымянный порой и правда терялся в его сомнительных объяснениях, переставал разделять свое и чужое, а разговор с дикарем, по сути, на разных языках только усиливал это ощущение сковывающей неопределенности. Хотя это с самого утра портило ему настроение, Безымянному приходилось мириться с подобным раскладом. Махнув на всё рукой, он раздвигал в стороны занавески у выхода из палатки, служащие и дверью, и материалом для заплаток рабочей роды, то и дело рвущейся в самый неожиданный момент, пропахшей соляркой и рудой, и, припоминая возможные последствиях золотой лихорадки в условиях метро, лениво шагал к шахте.
Одним из вечеров он не совладал с собой, решившись проследить за дикарем – ни в коем случае не засыпать, пока духи не начнут говорить. Возвращался с работы он даже позднее обычного. Хоть света и не убавилось – покрытые угольной копотью лампы привычно искрили и мерцали, издавая еле слышное ровное жужжание - два туннеля до дома показались ему более темными, чем прежде. Очевидно, то сказывалась усталость: тело упрямо не подчинялось командам, ноги подкашивались, руки висели неподъемно. И только отдельные мысли проносящиеся в голове, казалось, сохраняли какую-то остаточную активность, а внутренний голос неустанно твердил свои «зачем» и «почему», направленные на объяснение причин побудивших его изнурять свой организм сверх всех норм, что в последнее время было свойственно многим его соратникам. И появление «ночных духов» сказывалось на этом не в меньшей степени – человеко-часы пропущенных снов неутомимо накапливались где-то, в то время как под глазами разрастались синяки. Положенных на каждого обеденных порций едва хватало на утоление аппетита, вновь, однако, набрасывающегося уже где-то по пути из столовой. Условия жизни были невозможными. В условиях дефицита всех материальных благ при подземной жизни выбор был прерогативой лишь избранных. Остальные, ругая никчемное существование, довольствовались тем, что им полагалось, а заходя в шахту, забывались за работой.
Безымянный шел домой прямиком из столовой. Желанного чувства сытости в этот раз к нему так и не пришло – тарелка слипшихся макарон, сухая хрящевая котлета, пара ломтиков хлеба проскочили в один присест. В животе уже немного урчало, хотя и это было как-то безразлично теперь, когда ноги несли его к палатке, а весь организм был настроен на законный отдых в кровати.
То, что сосед его, когда Безымянный вошел в узкое затемненное помещение палатки, уже спал без задних ног, укутавшись в поеденный молью плед, нисколько его не обрадовало. Воспоминание о предстоящих наблюдениях за дикарем в ожидании появления духов не прельщало удовольствия…
В палатке было холодно. Беловатый туман, точно живое создание, выплывал из дыр в брезенте и стелился по треснувшим мраморным плитам ровным слоем, волочился, подергиваясь, перемешивался... Безымянный плотнее задернул шторы, чтобы туман не заполнил до краев их убогую хижину.
- Мы почти на поверхности, должно быть, - губы сами зашевелились, когда он засмотрелся на струйки тумана. Он и сам не понял, к чему это сказал – несмотря на то, что в подземелии насчитывалось не меньше тысячи душ, Безымянный не мог назвать кого-нибудь из них своим другом и все чаще после утомительного рабочего дня замечал за собой, что начинает говорить не обращаясь ни к кому-либо, ни к себе...
Сулик тихо захрапел и перевернулся на бок. Подвинув к себе стопку журналов ещё, наверное, издания прошлого века, Безымянный разместился на ее вершине, используя вместо стула, и начал караулить. На журналах большими буквами были написаны ничего не значащие названия на незнакомом Безымянному языке непонятными буквами, с запачканных и потертых, но кое-где еще блестящих глянцем, обложек приветливо смотрели полуголые девушки.
Снаружи доносились звуки – кому-то, как и ему, не хотелось спать после тяжелого трудового дня. Издалека послышались голоса, мужской и женский, и тут же исчезли. Чьи-то каблуки, скрипя, терли гранит. В тех голосах чувствовались радостные нотки – Безымянному стало даже немного не по себе, когда смех раздался рядом, в нескольких шагах от него. Невольно он морщился и старался уйти от этой губительной, по его мнению, эмоции, вызывавшей исключительно раздражение. Ему хотелось исчезнуть из зоны поражения этого оружия – со звуками смеха на него накатывался приступ вины перед кем-то неизвестным или забытым, а может и не существующим. Он чувствовал, что эти эмоции были противоречивы, неуместны среди холода коридоров, и готов был переспорить любого, кто бы попытался утверждать ему обратное. Впрочем, таковых не находилось. Это скорее означало, что всем было на него наплевать, чем то, что они с ним согласны. Его мысли принадлежали только ему, но и он порой находил их не своими, странными, и боялся. Что уж говорить об эмоциях… «Радость и смех – две вещи, которые теперь сложно услышать, увидеть, найти в мире, далеком от людских идеалов... - говорила совсем недавно ему Кира голосом провидца, - Но есть сладкая лихорадка …»
Эти эмоции были забытыми в этих краях…
- Сэкрэд эмоушенс…- грустно произнес он и опять нарвался на какой-то барьер непонимания.
Наконец стихли и голоса, и прочие звуки, и только удары о камни и металл, рёв моторов и редкие звучные голоса надсмотрщиков эхом доходили от одной из дальних шахт, где продолжали работать одержимые трудом рабочие, просто горящие идеей о том, что где-то поблизости, возможно в стороне их шахты находится склад одной из заваленных станций метро. Ими видимо, в большей степени, чем остальными овладела лихорадка, которую уже нарекли «Лихорадкой Метро», всё сильней и сильней проявлявшая себя с каждым днем.
У Киры было особое мнение на этот счет. Никогда, по её словам, эта лихорадка не появлялась, но никуда она и не исчезнет пока не раскопают эту ветку туннелей, пока не нарвутся на склад или не получат пять кубиков горячей радиации, случайно раскопав выход на поверхность. «Эта лихорадка всегда существовала в людских сердцах, она схожа инстинкту…». Безымянный, впрочем, был почему-то убежден, что массовое поражение этой манией связано с его недавнем появлением в этом обществе.
«Да, да, конечно, все в мире связано…» - уходила от обсуждения этой темы Кира, с некоторой горечью в интонации голоса...
Никто пока, правда, не признавал лихорадку болезнью, в связи с чем никаких прямых действий по излечению не предпринималось. Никого не интересовало, что как и любая лихорадка, эта вытягивает все силы из человека, ломает его психическое состояние, истощает его. В начальстве только кусали губы, и загадывали чтобы прилив производства не прекращался. Немногих все же пугала подобная тенденция – Безымянный с сожалением относил себя к таковым. Ему не оставляли другого выхода…
Безымянный вдруг шелохнулся – только сейчас он осознал, что, поддавшись размышлениям, продремал минут двадцать, от чего возможно потеряет смысл весь его план, если Сулик уже наговорился с «духами». Но, только он шевельнулся размять зудящие от усталости затекшие от сидения в неудобной позиции конечности, подопытного дикаря точно током дернуло: лёжа, он выпрямился, открыл глаза и уставился в потолок. Безымянный соскочил с места, журналы рухнули и подобно карточной колоде разъехались по пыльному потемневшему от грязи мрамору пола. Он провел ладонью в поле зрения Сулика – тот не реагировал и продолжал смотреть сквозь крышу брезента отсутствующим взглядом.
Безымянный обратил внимание на его глаза, те, в которых когда-то увидел пустоту и бесконечность: в них что-то изменилось. Странным образом они потеряли свой бледный окрас и стали нежно-голубого цвета, разве что не светились, а то можно было бы потерять рассудок. Они все ещё были глубокими, в них слабым отблеском отражались приглушенный свет керосиновой лампы, повешенной слева, на одной из стальных опор их тента, но нельзя было сказать, что они пусты. Безымянный рассмотрел в них отражение своего лица: как в кривом зеркале он увидел в них что-то далекое от жизни, мертвое, пугающее. Его пугало собственное отражение, еще более мрачное, чем он сам. Он избегал зеркал, которые, впрочем, здесь редко встречались : были они лишь в редких ночлежках, медпункте и в конторе Викаря, где их было даже два; своего отражения в стакане с водой, реже с чаем, он старательно избегал - выпивал жидкость одним залпом. В этом страхе перед самим собой было что-то средневековое, животное... Но всегда избегать своего отражения не удавалось, и тогда, как сейчас, по его телу бежали мурашки, сердце начинало биться быстрее, желудок выворачивало наизнанку.
Он отвернулся – его мутило, и появлялись признаки головной боли. Лицо дикаря всё ещё стояло у него перед глазами – оно казалось новым, более молодым, весь он выглядел намного моложе, и даже волосы его посветлели. Вряд ли он мылся сегодня – это могли позволить себе только объедающиеся тушенкой и другими казенными кончервами зажиточные рабочие из пятого сектора. Если бы не кость в носу, никто бы ни смог предположить его дикарского прошлого и посчитал бы просто уставшим от жизни максималистом. Теперь Безымянный понял, что они примерно одного возраста.
« …И имя у него раньше, наверное, было другое…»
А у тебя его нет и сейчас! Ты-Никому-Не-Нужен…- проговорил кто-то мерзким голосом и спрятался в закоулках его подсознания, заливаясь смехом, впивавшемся с болью в его уши.
- Нет, замолчи,- неожиданно для себя закричал он и схватился за голову, но головная боль стихла раньше, чем он потерял сознание. Произнесенные слова магически подействовали на Сулика: его лицо искривилось, точно один из духов вселился в него.
- Тебе бы первой стоило замолчать, Катрина, ты портишь всё… ты рушишь мосты понимания! - Сулик говорил громко, иногда переходя на крик, опять же голосом какого-то сопливого юнца. Он чуть ли не срывался с места, брыкался – Безымянный еле удерживал его на матрасе. Зрачки его глаз сузились, тьма эмоций одним потоком вылилась на его лице, - Катрина, если бы не твоя апатия к моим чувствам и мыслям… Я не виню тебя, но… Нет, Катрина, не уходи! Дай мне минуту, по истечении которой я полностью в твоей власти! Хорошо… - Сулик вздохнул печально и наклонил голову,- Возможно, это я испорчен новыми порывами человечества…не важно… Катрина, мы, быть может, абсолютно разные люди и не сходимся почти ни в чем, кроме опасного багажа знаний и лютой ненависти окружающих, НО ЭТО ЕЩЁ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ!!!
Да, ты права, но я не смогу работать над этим один… Ты не понимаешь, как много ты для меня значишь…
Ты знаешь: я ввязался в это и жалею об этом, но… Катрина – сама решай за кого ты, НО НЕЛЬЗЯ НЕ ОТДАВАТЬ СЕБЕ ОТЧЕТ, ЧТО ОНИ НАС ЗАДАВЯТ ПО-ОДИНОЧКЕ!!!
- Катрина!!!- взвыл Сулик и в порыве ярости схватил Безымянного и начал трясти, продолжая судорожно и мертво лицезреть потолок.
- Сулик, прекрати!
Безымянный пытался вырваться из железной хватки Сулика, мышцы рук которого, казалось, были напряжены до предела. С трудом вырвавшись, Безымянный несколько раз ударил дикаря по щекам. Пальцы самопроизвольно сжались в кулак, рука вздернулось, – Безымянный испуганно оглянулся – и последовал сильный удар. От неуправляемой силы тело Безымянного подалось вперед, он неуклюже рухнул на бок.
«Нет, ты точно сошел с ума…»
Боль нахлынула не сразу: он успел подняться на ноги, когда вдруг рука отяжелела, пальцы распухли и налились кровью. На лице Сулика осталась, постепенно краснеющая отметина. Он держал руки перед собой, ожесточенно хватая воздух, и взывал к девушке. Его глаза падали...
- Катрина, не уходи… - почти фальцетом добавил он, точно осип, его лицо помертвело.
- Да что за девица… эта Катрина!? Сулик очнись!.. – сквозь боль выговорил Безымянный.
- Она ушла…
- Кто?
-… не знаю…- ответил он через некоторое время уже своим голосом.
Боль уже не была такой острой. Только после того, как Сулик перевел взгляд на его руку, Безымянный заметил, что содрал полоску кожи о прямой угол кости в носу у дикаря.
Дикарь приподнялся. Синяк рос на глазах, но Сулик, видимо, ещё не пришел в себя. Их взгляды в очередной раз встретились – опустошенный дикаря и любопытный Безымянного, не разобравшегося пока со своими дальнейшими действиями.
«Он опять ничего не помнит…» - прочитал он в его затуманенных глазах. Хотя Безымянный уже достаточно знал о Сулике, он предполагал, что его сосед кинется на него берсерком, когда остатки разума вернуться в его костяной скальп, однако дикарь медлил, показывая свое безразличие к происходящему.
- У тебя кровь течет…- флегматично ответил он, указывая на кулак Безымянного. Рана сильно кровоточила, хотя и казалась неглубокой, - Сходи, забинтуй в больницу… - добавил он, после чего рухнул на матрас и подтянул свалившееся одеяло.
- Поздно уже. Рана не сильная. Думаю, не стоит придавать этому значение…- он натянуто улыбнулся, но улыбка вышла мрачная, неестественная. Боль в кисти давала о себе знать. Он чувствовал как кровь собирается в капли около опухшего пальца и, натягиваясь, отрывается и разбивается об пол. Еле слышные звуки, раздававшиеся при этом, были похожи на… Они были на что-то похожи… Не сразу в голове Безымянного вырисовался нечеткий образ, картинка…
Узкое помещение с низким потолком. Стол. Несколько человек. Тот, что был ближе всех был он, Безымянный. Он видел себя и остальных со стороны. Остальные не были ему знакомы, по крайней мере, ему так казалось. Лица людей расплывались, но силуэты их были отчетливы. Их, не считая его было трое: один – явно мужчина – казался таковым только от того, что был выше и отбрасывал большую тень. Человек сидевший напротив него был неразличим во тьме. Он (или она) сидел прямо – иное было неразличимо в полутьме. Третий человек сидел, вытянув руку. Она, рука, была ярко освещена, потому что в ладони был зажат короткий подсвечник. Свеча ярко горела, воск медленно, почти незаметно стекал к основанию свечи.
Свеча была центром этого мира. Здесь не было другого источника света, ни слева, ни справа. Были стены и одно окно, за которым продолжалась темнота.
Безымянный стоял на этой картине, он тянулся к огню, к свече, но не мог приблизиться, так как время застыло в этом мире. Только воск капал: «Кап…………Кап…………Кап…»- и ударялся – единственный в этом мире звук.
Всё было черно. Только свеча виделась желтой, как на старой поблекшей картине, и рука, держащая подсвечник, казалась живой: белая чистая кожа и часть рукава свитера – далее были видны лишь смутные очертания. «Эта была рука девушки»- последнее, что отметил на картине Безымянный перед тем, как она вспыхнула и исчезла, и остался только звук: «Кап…………Кап…………Кап…»
- Сегодня дежурит Лада, - расслышал Безымянный голос Сулика и понял, что смотрит, как зачарованный, на истекающую кровью руку, не отводя глаз, уже долгое время - И не буди меня больше: Духи сказали, что завтрашний день окажется удачным, Мы найдем то, что ищем…