gambas a la planeha.
vamos a la playa.
красное солнце, креветки на блюде. идём на пляж.
[250x250]
[1] шестого дня я сижу, прислонившись к пыльной охристой стене с зияющим без обрамления отверстием-окном и размашисто нацарапанным терракотовым баллончиком "pafos troubles" - значащим, вероятно, около восьмидесяти тысяч покинувших мифическое выжженное лето в поисках работы - пока мелькающая фигура в красно-белом клетчатом переднике (классические оливкового цвета морщинистые руки и прищуренные глаза) приносит мне на послеобеденное бонус-угощение сладкую дыню с пресным Халуми под крепкое монастырское вино. я жмурюсь и надвигаю на глаза соломенную шляпу, закрепленную полосой тонкого белого кружева.
[2] маленькие ежеутренние записки на бумаге для имён в церкви. "мне снится А. и пожар в поле". "мне снится В. и море". "мне снится Л. у неё выставка рисунков в доме на берегу реки. она больше не держит на меня зла". "мне снится В., мама, Л. и звёздный конец всего. я выбегаю в зиму и плачу по В.". "мне снится мама. мы спасаем дом, который залило водой, и ещё от какой-то беды. надо плыть по кругу."
добраться бы до кухни, производящей такие истории.
важно. тогда я задумчиво курю на балконе в ночь.
[3] скользишь, чуть дотрагиваясь до краёв посторонних жизней. в пустом вечернем автобусе я встречаю Г. у неё дебелые руки в крупных камнях и простецкая речь. мы идём осматривать просоленный старый форт из крепко сбитого песчанника. я снимаю широкие голубые ставни под проводами на окнах дома напротив с упоением многогодичного ожидания. мне снова 16, я собираюсь немедля наложить на изображение все мыслимые засвеченные фильтры и искренне радоваться этому безобразию всю предстоящую осень.
Г. покупает дешёвые полотенца, пахнущие оливой. я сбегаю через колючий кустарник, царапающий пятки.
[4] венчающим символом такой perfect lonely week должны были стать невесомые полупрозрачные белые шторы, на протяжение всего времени развевающиеся в проёме открытой балконной двери. я всерьёз подумываю, чтобы заснять на видео эту ГЛУБОКУЮ МЕДИТАТИВНОСТЬ, ну, как в "красоте по-американски" и всё такое, но у меня не работает розетка и камера.
[5] всё ещё не работает розетка.
[6] на серпантинной дороге к обрыву у меня закладывает слух и немного стреляет в уши, поэтому я очень медленно брожу наверху, срывая на ходу тёмные твёрдые стручки рожковых деревьев и снимаю лоскутный горный туман. за мной наблюдает П. я уже сказала ему всё, что было сказать: "да, если бы дегустационное вино было разлито в один бокал, вышло бы то же самое, правда".
наворовала засушенных гренок. я в длинном чёрном платье без карманов, поэтому зажимаю их в ладони.
у обрыва снова объявляется П. в тёмно-коричневом плотном костюме (я совершенно уверена, что у него тайный симпозиум на вершине тродосских гор). всё, что я запоминаю от него - выразительные носогубные складки, зачёсанные назад светлые волосы и неуместное рвение. я мысленно сбегаю через колючий кустарник, царапающий пятки.
долго сижу на граничном камне, свесив ноги. П. снимает ужасно - и он ужасно стар изнутри. хорошо снимают любящие люди. я никогда не примкну к П. в москве, даже на минуточку.
[7] море везде - телефонную будку, которую я нахожу на углу спального района на набережной, прочно заливает водой. морально меня несколько подкашивает чёрт знает какой подряд вечер итальянской еды и стойкое отсутствие электричества в спальне, из-за чего я дочитываю пересыпанные песком и ломаными ракушками книги кизи, сидя на ковре возле входной двери в растянутой левайсовской джинсе под единственной лампой.
мне нужно срочно кому-нибудь об этом наболтать, и я телеграфирую по щиколотку в воде.
[8] на пути в ПентаДактилос я на пару дней задеваю Л. и так до конца и не могу определить её возраст - она болезненно худа, с приглушенным голосом и не в меру подведёнными глазами. мы снимаем спрятанный в поросшем миртовыми кустарниками песчаннике миротворческий лагерь и покупаем милую ерунду в лавке у подножия развалин. я рассказываю ей, что из-за проклятой розетки у меня не работают часы, и хвастаюсь навыком сверять время по тому, когда начинают подавать белое и хрустящий хлеб.
мне нравится цветочная круглая шляпа Л. с большими полями - на мою ещё в первую же вылазку случайно садится Г.
[9] Х. я касаюсь совсем слегка. так и не разбираю её имени - что-то слишком сложное для сорокоградусного утра. она снимает, как я с трудом справляюсь со старой колодезной вертушкой в зелёном саду. иногда она делает странные пассы руками. неинтересно.
всю ночь танцую, отодвинув кресло к окну.
[9] трижды чуть не попадаю под автобус из-за дурацкого левостороннего броуновского движения. звоню маме. вода в будке пахнет рыбой.
[10] тогда я наконец встречаю главную Л. своего трипа. она красива, мудра, дружественна и готова делиться этим букетом с кем-то вроде меня. в один из вечеров мы заговариваем об индии, сидя на рейчатых влажных деревянных скамейках, провожая мягкое солнце и медленно потягивая сок личи в пузатых матовых бутылках. к тому времени Л. знает обо мне изнутри на порядок больше, чем я решаюсь произнести вслух. мне хочется с ней дружить, слушать об иордании, китае, семье и разных секретах. в воздухе на горизонте висит яркая рыжая полоса - взвесь пригнанной африканской пыли - кажется, прямо над английским посёлком-мечтой с красными черепичными крышами, прорезающими небесную бесконечность. в этот вечер я больше не отношу себя к этому месту. Л. уезжает, в москве идут дожди.