Не сразу понял, Пу, что fireworks – это искажённая переводчиком печь, газовая духовка. Я толкую всё в свою пользу. У меня самомнение венценосца, ahaha, сколько женщин, сбивая каблуки, устремляется под мой скипетр! И переводчик здесь мне в помощь. Но тебе мало рисоварки – понадобилась духовка, которую не зажигали, наверное, лет десять? Это опасная штуковина. Знаешь, как хлопает газ, когда подносишь горящую спичку к фитилю? Не спичку даже, а газету. В конце концов, я однофамилец известного террориста и избегаю всего, что связано со взрывами. Ноу гут айдиа.

Разумеется, моя крошка услышала от меня только последнюю фразу, а через несколько недель я уже помогал ей получить посылку из Хабаровска – она умудрилась заказать микроволновку в Бангкоке. Тройная вилка, нужен переходник к нашим розеткам. И что же, теперь Пу готовит в ней рис и суп. И даже, смотрю, сейчас у неё в ногах бумажный пакет, а в нём тормозок. Так называла моя бабушка сухой паёк, который собирала мне в противогазную сумку, когда в летние каникулы я выезжал на озеро. Там были помидоры, несколько варёных картофелин, тульские пряники, конфеты «Коровка». И книга – дед сказал, что она мне рановата (нет, не помню, чтобы говорил – может, просто надел очки, прочитал аннотацию), но выбор оставил за мной.

Это книга про мономана. В дачном домике ночью я открыл её. При свече, в комнате настолько тесной и низкой, что комара на потолке можно прибить не вставая с кровати. Не вылезал бы из этого домика, так она меня увлекла, и уже на второй день почувствовал, что превращаюсь в хикикомори – а это слово от производителей машины, в которой мы едем. Что оно значит? Ну это такое явление самоизоляции. Один автор (ты не читаешь книг, поэтому просто скажу, что его звали Франц) писал: нет нужды выходить из дома. За ним повторил другой, Иосиф: не выходи из квартиры, – хотя был гражданином мира, много путешествовал, даже по древним мирам, и умер, кажется, в Венеции. Франц был честнее, он целый год провёл в доме, встроенном в городскую стену. Я был в Праге и заглядывал в этот дом, в комнату, которую его сестра снимала для встреч с любовником и где он написал рассказ про насекомое. Где комара можно прибить не вставая с кровати. Вот эти Францы-Иосифы придумали хикикомори.

Я облюбовал озеро с живописной бухтой возле третьей шахты, напротив самого высокого террикона, похожего на Фудзи. Утром старался выйти из дома незамеченным – с поселковыми ребятами дружил мой брат Кирьян, я их сторонился. Спускался во двор, брал в сарае – за перегородкой шевелился невидимый боров – велосипед цвета хаки и выезжал в сторону Люторец. Дорога – чуть не военная, но велосипед крепкий, как мул, на нём возили в мешках картошку с поля в подвал. Подстанция, лагерь, направо – старый забытый тракт, слева заросшая узкоколейка. Впереди равнина, вся в карьерах, местами мёртвая, словно по ней разлилась и плоско затвердела лава. Над вершиной Фудзи в летнее пекло вился дымок – шлак тлел, как торф на болоте. Вокруг на десятки, а может, тысячи гектаров, не считая рыбаков, ни одного человека, только поля, охотугодья, молодые боры и множество таких же карьерных озёр, называемых также разрезами. Я учился плавать в одиночку.

Богородицк. Здесь и остановимся. Возьмём кофе и перекусим, есть места в пикниковой зоне. Тебе американо? Ага, вот и разветвитель на стенде. Ты успела позавтракать дома? И я голоден. Знаешь, мой дед обходился без завтрака. Вставал в пять, папиросу в зубы – и во двор, с ведром помоев к борову в сарай, а потом в огород. Я ничего о нём не знаю. Как он появился в шахтёрском посёлке, например. Известно, что его семья попала в оккупацию под Брянском в начале войны. Он был подростком, а к приходу наших ему было 16 – призывной возраст. Наверное, его допрашивали. Служил ли немцам, а если и служил – а он вроде бы работал у них на конюшне, – то был ли связан с партизанами. Так или иначе, после войны в посёлке, который до 1956 года назывался Люторическим, дед спустился в забой. Женился на уроженке Курской области Прасковье, которая считала, что при рождении ей дали имя Мария. Ничего примечательного в биографии деда нет. Его портрет не проносят от метро «Динамо» до Красной площади. Но на фасаде под коньком дачного домика он установил вырезанный из дерева собственный носатый профиль, который виден с дороги. И это не нарциссизм, а такая провинциальная попытка экспонирования. Promotion. Дед копировал Шишкина, Васнецова, Саврасова, а натура ему не давалась. Мария, она же Прасковья, однажды сказала ему что-то, после чего он, плюнув, снёс в подвал все краски, холсты и подрамники. Некоторые картины остались висеть в гостиной. Знаешь, мне часто снится один и тот же сон: цветы, растущие в совершенной, лютой темноте. Я задыхаюсь от волнения, когда вижу их. Похожее волнение охватило меня, когда я спустился в подвал (там, чтобы зажечь свет, нужно докрутить лампочку) за картошкой. Я увидел несколько семейных портретов. На одном из них запечатлён мой отец, ещё лопоухий недоросль.

Каждый раз, въезжая в посёлок, я притормаживаю, чтобы увидеть под коньком маленького, величиной с улей, домика резной профиль деда. Здороваюсь с ним. Вон где мужик сидит, давай туда. Судя по направлению его взгляда, шкодовод. Ты не знаешь, Пу, что движет людьми, которые покупают Шкоды? И демонстративно ездят на них. У меня никаких предубеждений, на дороге все равны. Но Шкоды! Прежде всего вот это: зелёный шильдик. У всех он монохромный, а у них зелёный, не чванство ли? Правда, на последних моделях он без зелёного, но дело не только в цвете. Во-вторых… Я совсем не разбираюсь в автомобилях, но разве недостаточно шильдика? Ведь на нём изображена голова индейца! Нет, объясни мне и не хватай за рукав, не так уж громко я говорю, – это нормально? И разве можно быть спокойным, когда перед тобой живой шкодовод. С головой индейца на бампере. Ты поняла, что я говорю об автомобилях? Understood, я тоже понял, что у тебя на родине правый руль. Но я сейчас не о том… Просто гуманно ли это? Да и вообще говоря, все эти из 98-го региона – они какие-то… Они даже водолазку называют бадлоном. Неправильно обобщать, но здесь исключений нет. Сожалею, что у меня нет усиленного бампера. Я бы скидывал их с дороги. Что здесь, заботливая моя? Контейнеры с обедом: рис с курицей, отлично, и уха в кокосовом молоке. О хлебе ты, конечно, не догадалась. И чем я буду запивать твой огненный суп? Вместо салфеток туалетная бумага. Это уже такая милая традиция. Кстати, в той же Праге, а именно в Пражском Граде, я видел правительственные Шкоды. Там они выглядят аутентично. Я уже успокоился, Пу. Какая у тебя вкусная рыба.

Итак, учился плавать в одиночку... Потому что в детстве Кирьян, мой средний брат, тонул у меня на глазах в Борисоглебском озере. А дети, как, впрочем, и взрослые, тонут бесшумно. Не машут руками и уж точно не кричат, у них просто на это нет сил. Был субботний полдень, переполненный пляж, в парке играла музыка. Незаметно глазу вращалось в соснах чёртово колесо. Брат плескался с ребятами у берега на надувном кругу. Вдруг соскочил с него и как-то сразу оказался под водой. Несколько мгновений я наблюдал его искажённое лицо, как он захлёбывается. Я помню, что кричать мне было стеснительно. Мать сидела рядом со мной, бросилась его спасать, а сама-то плавать не умела. Здесь уж я закричал. Их обоих спас неизвестный, потом он затерялся среди волейболистов на пляже. Как старший брат я знаю неизбежно больше о младших, чем они обо мне. Я смотрю на Кирьяна пожизненно в определённом смысле через слой взмученной борисоглебской воды.

Это был урок, чтобы научиться плавать. В Улан-Баторе мы ходили с матерью на речку Толу. Мать, вся в белом, сидела на камнях – круглых, больших, гладких, какими могут быть только речные камни, а я, закатав штаны, бродил по дну и выслеживал сомов. Других водоёмов я не знал. А вернулся в Москву – и учился плавать в речке в Кратово. И вот стал пробовать в этой бухте с видом на Фуджи. Вдоль берега. Прячась под кручей от праздношатающихся селян. Это случилось в середине лета: из ниоткуда, как на океанских просторах или степных равнинах, возник ветер, небо почернело, мелкими листьями затрепетала жимолость, под которой я лежал с книжкой, и вспыхнули молнии, как шпили на высотке на площади Восстания в московский майский шторм. Я бросился в воду и доплыл до середины озера. Тяжёлые капли на поверхности воды пузырились у лица, вода парила от внезапно похолодевшего воздуха. Нужно ли говорить, что я был голым и это прибавило остроты моему триумфу? Что разряды молний только усиливали мой восторг? И пределами моей осторожности было не захлебнуться от победного смеха…