Себастьян, оказалось, что те события не исключительные, они первые звенья бесконечной цепи. Да и вообще в жизни не всё однозначно, в ней столько граней, столько умышленного и неумышленного, что с оценками не стоит торопиться. Для общей картины пазлы пока не сошлись. У прошлого нет безоговорочного образа. Вот ты ребёнок, и пообещали тебе, скажем, поездку в Ялту. Не просто в Ялту, а в какой-нибудь крокодиляриум на улице Игнатенко. Ты повторяешь это слово – «крокодиляриум», а его смысл обесценивается скороговоркой, проскакивает мимо языка, проваливается в зияние «ляриум». Кто его обитатели, думаешь ты. Гелиофаг с обложки книги, разевающий пасть перед красным солнцем? Вежливый господин в кепке из мультика? Или силиконовый дракон, виденный в гостях у Вероники? Они такие разные, но их родство априорно. Надеюсь, там этих гадов не будет, вскрикивает, например, мама с наигранным ужасом. Но она подразумевает змей. Один хтонический образ сменяется другим. А может, и образов-то нет, есть рефлексы и ассоциации. Пусть ты мечтаешь, что тебе купят сладкую вату, как минувшей зимой в цирке на Цветном, где возле входа ковыляет ростовая кукла. Или пусть тебе показали на пешеходной ялтинской улице рептилию поверх жёлтых латинских букв вывески и сказали, что скоро ты увидишь живого крокодила. Но для этого нужно съесть гладкое картофельное пюре, взбитое в миксере, хотя тебе привычно шершавое из-под бабушкиной толкушки…

Если о крокодиляриуме упоминают уже больше двух дней и только во время обеда или в связи с плохим поведением, этот образ становится жупелом. Первые его компоненты, которые было интересно смаковать перед дневным сном, смешиваются, выхолащиваются, перепутываются, рождают гибридов, и вот ты представляешь себе, что в том месте, куда тебя поведут, будут сидеть на тумбах, как звери на Цветном – или как сфинксы на пандусах Кусковского дворца, или как львы на лестнице Воронцовского, – измученные фотосессиями чёрные пантеры с головами крокодилов. Или что там за зелёным стеклом будут сидеть монстры вроде игуаны в живом уголке на третьем этаже детского садика. Какая милая была у тебя нянечка, Себастьян, её, кажется, тоже звали Вероника, а ведь сейчас ей сорок…

Нет, я не об обманутых ожиданиях. В одно утро начальник охраны, дядя Андрей, улыбаясь комической улыбкой, открывает большие чёрные ворота. Оранжевые шорты и небольшое родимое пятно каплевидной формы под глазом делают его похожим на клоуна. От скрипа металлического штыря в несмазанной петле вскрикивают павлины, по спине пробегают мурашки. Пока ты сонно выделываешь ложкой на каше гребни крокодилова хвоста, отец выгоняет машину на бугор и, нахмуренный, протирает лобовое стекло. Мама шелестит платьями, замирая перед зеркалом в зале с камином. В сущности, какая разница, что задумали родители, лишь бы там была сахарная вата.

Отец сажает тебя в детское кресло и устанавливает на окне шторку от солнца с розовой бабочкой на остром листе юкки. Его руки пахнут изопропиловым спиртом. День только разгорается, татарка-садовница поливает из шланга розы и ступеньки лестницы. Мама разговаривает с ней и, красиво подняв глаза, придаёт форму полям шляпки. Лужайка под платаном с алеющими листьями блестит росой, самки-павлины свесили куцые хвосты с ветки лиственницы и недовольно смотрят вниз, прислушиваются к шуму мотора. На отце просторная греческая рубашка. У него сильные руки, чтобы защитить тебя от крокодилов. По ремню безопасности ползёт мелкий крымский муравей.

За Зелёным мысом на затяжном ухабистом подъёме слева появляется телевизионная вышка, на ней – выставленные словно для просушки тарелки великанов. Тётка в домашнем халате, как у Клары Ивановны, бредёт к рынку. У овощного магазина внизу крутой горки стоит синий «Москвич», его багажник накрыт одеялом, под колесом большой камень. Полуголые туристы смотрят в сторону Симеиза. Перед тем как выехать на шоссе, отец изгибает голову так, что у него на шее появляется сразу шесть складок. На ровной дороге отец оживляется, настраивает приёмник, но тут же выключает его, потому что волна грязная. Мелькают столбики, сливаясь в сплошную полосу, если смотреть на них сквозь прищур, машина бежит по коридору леса, тёмному как Лефортовский туннель, открываются нарядные, с контрастными логотипами, пахнущие ванилью бензоколонки, вспыхивает солнце за утёсом, голубеет одно целое с небом море. И наконец Ялта с шумной одновременно Московской и Киевской улицей, в расщелине которой течёт Салгир.

Так вот, Себастьян, из этой смеси впечатлений – безутешного сопротивления картофельному пюре, красного солнца в распахнутой на всю страницу пасти, гримас дяди Андрея, восходящей к динозаврам мизерной головы павлина, шести складок на шее отца – и собирается образ крокодиляриума. Свою жизнь не провести как чистый эксперимент, в ней много случайного, экзотического, отвлекающего от сахарной ваты. Которой в крокодиляриуме, скажем, не оказалось, но которую, впрочем, тебе купят тут же на набережной.